Эхо ГУЛАГа
Фамилия Галины Ивановны Шуваевой известна читателям нашей районной газеты - несколько лет она работала в штате редакции. Нередко для своих публикаций выбирала тему политических репрессий, рассказывала о судьбах пострадавших. А о своей собственной молчала. Хотя история ее семьи тоже имеет свои трагические корни. Дело в том, что Галина Ивановна родилась 3 мая 1946 года в КазЛАГе.
Дома у нее собран значительный архив из документов, фотографий того страшного времени. Для чего?
- Я считаю,- сказала Галина Ивановна, - мои дети, будущие внуки и правнуки должны знать свои корни, историю своего рода. Для меня подошел уже тот возраст, когда я должна подумать о духовном - оставить детям память, рассказать правду о прошлом. Вот соберусь с силами и засяду за рукопись.
Мне Галина Ивановна предложила прочесть прошение ее младшей тети Давыдовой Анны Федоровны, написанное в 1968 году, и направленное в областную прокуратуру г.Иваново. В нем просьба о пере- Смотре судимости матери и двух сестер, осужденных по ст.58-10, ст.58-11. На мой взгляд, оно заслуживает интереса своим изложением, поскольку на многое проливает свет. Вот оно.
«Прошу пересмотреть судимость моих родственников, осужденных Особым Совещанием при НКВД по ст, 58-10, ст.58- 11.
Мать, Шуваева Мария Петровна, 1880 года рождения, арестована в 1937 году, осенью, в г. Кохме Ивановской области, осуждена в феврале 1938 года сроком на 5 лет.
Старшая сестра, Шуваева Вера Федоровна 1911 года рождения арестована осенью 1937 года в г.Кохме, осуждена в феврале 1938 года сроком на 5 лет.
Средняя сестра, Шуваева Елена Федоровна, 1915 года рождения, арестована в 1936 году в г.Кохме, осуждена сроком на 3 года.
Мать моя из крестьян. Отец ее рано умер, и семье пришлось работать на бога¬тых людей. Затем ее насильно выдали замуж за моего отца. В памяти встает мое детство в деревне Ярунино Кохомского района Ивановской области. Отец, Шува- ев Федор Михайлович, очень строгий, верующий человек, тоже неграмотный. Мы боялись его, даже взгляда. Нас из дома на улицу гулять не пускал, в доме ни смеха, ни улыбки. Ко всей своей религиозности, он был еще очень больным. Отравился - газами еще на германской войне, дышал, как будто сто мехов сразу.
Отец воспитывал нас в богобоязни. Без молитвы мы не вставали и не ложились, не садились за стол. Он заставлял нас читать священные книги, молиться, петь божественные стихи, особенно меня, так как голос был хороший. Средняя сес¬ра, Елена, переписывала молитвы, так как писала лучше. Когда отца не было дома, мать отпускала меня на улицу к ребятишкам, но наказывала: «Как увидишь в конце деревни отца, пулей домой».
Семилетнее образование, а затем и десять классов я закончила благодаря своей матери, которая ослушалась отца и отдала меня учиться в город. Отец же говорил: «Мы и неученые проживем».Мама на своих плечах носила продавать молоко от своей коровенки за 10 километров на базар, чтобы оплатить мне квартиру и купить какие-нибудь обутки.
Старшие сестры смогли закончить только начальную школу, хотя им тоже хотелось учиться. Я становилась взрослее и все чаще неповиновалась отцу. Тринадцати лет я потихоньку убегала на улицу и, когда отец обнаруживал это, попадало мне и матери- .Он хотел отгородить меня от «нечестивого» мира. В коллективизацию отец мой в колхоз не пошел, так как работать совершенно не мог, а старшие сестры уже работали на производстве в Кохме. Помню, пришел он с деревенской сходки и сказал: «Какой из меня работник...» Отец действительно еле двигался по дому. Он решил переехать в город и там полечиться. Сдали в колхоз амбар, овин, сарай, лошадь. Дом перевезли в Кохму, это было, кажется, в 1935 году. Приезжали к отцу «братья по духу», как они себя называли: сестры Шитовы, И.Корчагин и другие. Они были грамотными, читали Библию, отец их слушал и заставлял слушать нас. Эти люди в большинстве случаев нигде не работали, а только вели наставления о Боге. В г.Кохме сестры работали на фабрике, постепенно втягивались в общественную жизнь. Я поступила учиться в ФЗУ, вступила в комсомол. Мать об этом знала, отец, конечно, нет. Его положили в больницу и сделали операцию. Состояние его ухудшилось, и в 1936 году он умер. При его кончине была средняя сестра Елена, которую он попросил сообщить о похоронах И.Корчагину. Она выполнила последнюю просьбу отца, дала телеграмму, за что ее и осудили.
Похороны были с божественными стихами. Я шла за гробом и думала: с похоронами отца будет похоронена вся эта религиозность нашей семьи.
Ночью к нам пришли и арестовали оставшихся ночевать, в том числе взяли И.Корчагина. Когда узнали, что Елена давала ему телеграмму, пришли и за ней.
Осенью 1937-го арестовали мою мать и старшую сестру. Я в свои 17 лет осталась одна.
После ареста средней сестры меня вызвали в Иваново. Начальник МГБ Новиков стучал по столу и кричал: «Ты комсомолка и не пришла, не сказала, что у вас в семье идет агитация против власти» и т.д. Поздно ночью меня отпустили.
По дороге в лагерь мать заболела, ее положили в больницу в Сызрани. Там, видимо, заменили лагерь на ссылку в г.Джамбул, так как признали у нее рак желудка. В 1938 году, летом, я приехала жить к матери. И здесь начались мои новые мучения с устройством на работу.
По дороге в лагерь мать заболела, ее положили в больницу в Сызрани. Там, видимо, заменили лагерь на ссылку в г.Джамбул, так как признали у нее рак желудка. В 1938 году, летом, я приехала жить к матери. И здесь начались мои новые мучения с устройством на работу. Неправду говорить я не умела. Говорила, что у меня сюда выслана мама по статье 58. Услышав такое, на работу меня не брали под разными предлогами. В отчаяньи я не знала, что делать, воровать не умела, умирать рано.
Написала письмо на имя секретаря ЦК комсомола Косарева. Ответ был быстрый на Джамбульский горком комсомола: «Немедленно трудоустроить и доложить». Все зашевелились и устроили меня работать в центральную сберкассу. Одновременно я училась в вечерней десятилетке.
Через некоторое время по радио сообщили, что Косарев враг народа, его расстреляли. Я снова замкнулась в себе, было что-то непонятное.
Однажды в разговоре с мамой о ее аресте она мне сказала, что ей предложили отречься от Бога, тогда ее отпустят. Но сделать этого она еще не могла. Мать моя умерла в 1941 году от рака желудка.
Началась война. Вся наша оставшаяся семья в какой-то мере участвовала в разгроме врага. Я отдала самое дорогое - жизнь мужа, который погиб на фронте, а я осталась с маленьким сыном на руках.
У средней сестры Елены муж не выходил с завода - ремонтировал паровозы. Елена вязала носки, варежки для фронта. Старшая сестра Вера выращивала скот в степях Караганды.
Не могу умолчать о своем муже. В то тяжелое время, когда жены отказывались от мужей, дети от отцов, мой муж не упрекнул меня ни единым словом, хотя с его стороны не было судимых, а у меня целых трое. Он очень много имел из-за меня неприятностей, поскольку был работником горкома партии. И при очередном моем увольнении успокаивал: «Ничёго, проживем.» Жаль, что он не дожил до светлых дней.
Но были и другие. Когда старшая сестра Вера приехала после войны ко мне, при устройстве на работу ей отвечали: «У вас «волчий» паспорт, на работу не возьмем». Пришлось помогать, иначе она с маленьким ребенком на руках умерла бы с голоду.
Я пишу о себе, хотя меня не арестовывали. Но из-за арестов моих близких и мне пришлось перенести презрение, унижения и оскорбления.
Недавно я узнала, что И.Корчагин реабилитирован, а мы все еще виновны.
Очень и очень хочется, чтобы подобного никогда не повторилось, чтобы наши дети, внуки, правнуки никогда не пережили такого времени. Благодарю тех людей, которые вслух говорили о произволе тех времен. Это укрепляет веру в идеи Октября, и мы верим, что справедливость восторжествует.
Давыдова Анна Федоровна. г.Красноярск-28.»
Далее речь пойдет о судьбе старшей из сестер Шуваевых - Вере Федоровне, 1911 года рождения, осужденной в феврале 1938 года сроком на 5 лет. О том, что знает из уст матери и что помнит сама, рассказывает дочь Веры Федоровны - Га¬лина Ивановна Шуваева.
- После тюрьмы маму увезли в южный Казахстан и определили в КазЛАГ. Ей было 27 лет. Осужденные жили в огромных бараках, подчинялись единому режиму, работа - ночной сон - снова работа. Мама пасла овец в степи. Заработала там массу болезней, в том числе бруцеллез. Но ей повезло: в лагере среди заключенных были замечательные врачи, которые сумели поставить ее на ноги. Потом с матерью Случилась другая беда- однажды упала с лошади и сломала позвоночник. Ее снова выходили, но травма впоследствии дала себя знать, сделав ее инвалидом.
Мама рассказывала, что среди ссыльных была очень большая взаимовыручка. Люди делились друг с другом последним - иначе голодная смерть. Женщины, работавшие на отарах, когда резали баранов, старались припрятать требуху, переправляли ее на кухню, чтобы подкормить ослабевших. Даже охранники на эти вольности закрывали глаза и в случае опасности (неожиданная проверка) предупреждали. Но не дай Бог кому-то попасться - шкуру или копыта обнаружат - все, конец. Отправят на каменоломни или на стройку, а там - гибель. На скудной пайке хлеба и баланде люди долго не выдерживали-умирали.
Особенно тяжелой жизнь в лагере была для интеллигентных людей, неприспособленных к физическому труду. Они не могли адаптироваться в тех жутких условиях и быстро погибали. Одна ссыльная актриса, не умевшая носового платка выстирать, умерла через два месяца. Ученый, находясь в стадии истощения, наелся в степи дикого лука и отравился. А моя мама-крестьянка выжила. С такими же, как сама, из припрятанной овечьей шерсти тайком вязали себе носки, варежки, шапочки, чтобы не мерзнуть. Так же, крадучись, варили мясные похлебки. И выжили.
Когда я родилась, мама уже работала ветсанитаром и была на поселении. Ей
предлагали остаться в качестве вольнонаемной, но она отказалась, рвалась домой.
Уехала из КазЛАГа, когда мне исполнился один месяц, не зарегистрировав там мое
рождение, чтобы в свидетельстве о рождении не было лагерной отметки.
Поездом мама добиралась до Джамбула, где находились сестры. По дороге какая-то «сердобольная» тетка посоветовала ей кинуть младенца. «Зачем он тебе? Одной легче будет...» Но мама не кинула.
В Джамбуле жили у средней сестры - Елены. Но зятю свояченица с «Довеском» пришлась не ко двору, выгнал. Два месяца мама ходила по городу и просила милостыню. Питалась опавшими абрикосами, камнем разбивала косточки и ела зерна. Меня купала в арыке.
На работу ее нигде не брали, поскольку вместо паспорта - «волчий билет» - справка из лагеря. Чтобы спасти меня от голодной смерти, мама сдала меня в Дом ребенка. Сама каждый день приходила туда. Сядет на крыльцо и сидит. Ей скажут: «Уходи. Чего сидишь?»
- Мне некуда идти...
Заведующая Домом ребенка сжалилась и взяла маму на работу санитаркой. Так она с июня 1947 по сентябрь 1948-го и находилась со мной. Но душа рвалась домой, в Кохму. Меня на руки - и туда. В Кохме та же история. На работу не берут - враг народа. Но потом все-таки сумела куда-то устроиться, меня определили в круглосуточный детский сад.
Но моя мать не подозревала, какая беда ее подстерегает. Дело в том, что существовала практика: всех, кто вернулся из тюрем и лагерей, высылали в Сибирь. И вот под предлогом, что она разгласила государственную тайну, рассказав кому-то о жизни в КазЛАГе, ее арестовали и в «телячьем» вагоне увезли в Сибирь. Так она попала в Шилинку Сухобузимского района, где было определено место поселения.
А я тем временем находилась в г.Кохме. Работницы детского сада на выходные забирали меня к себе домой. Правда, за содержание государство им платило. Целых полтора года.
Все это время мама слала письма в суд, прокуратуру, требовала вернуть дочь. И представьте, меня к ней привезли. Документ об этом даже сохранился.(Галина Ивановна показала потертый от времени лист с печатью)
«Справка
Дана Шуваевой Вере Федоровне в том, что она действительно проживает и работает
в совхозе ХОЗО УМВД по Красноярскому краю в должности ветсанитара. 25 июня 1950
года привезена к ней ее дочь Шуваева Галина, в возрасте 4-х лет. Директор с-за
ХОЗО УМВД КК
(Рожковский)»
В Шилинку мама попала со вторым этапом. А ссыльные первого там уже обжились.
И вновь прибывших встречали всей деревней - несли еду, одежду. Мать вначале жила
в бараке. Но многие, стараясь устроить личную жизнь, строили себе землянки. Я
это немного помню. Потом мама купила крохотную избенку, она до сих пор в Шилинке
стоит (см. на снимке) Шилинка была уникальной деревней. Там жили политссыльные, и те, кто на фронте попадал в плен - всем им грозило вечное поселение, ведь
никто не знал, что наступит 1954 год и придет освобождение. В неволе они
создавали новые семьи, рожали детей - жизнь-то продолжалась- .Два
инженера-москвича ухитрились собрать радиоприемник и по ночам слушали новости
из центра, их освободили в 1953-м. Одним из первых уехал профессор-биолог из
Ленинграда Маковейский. За ним приехала жена. Несмотря на то, что она
формально отказалась от мужа - врага народа, но тайком пересылала ему
посылки, смогла сохранить квартиру, детей.
Среди сосланных был режиссер московского театра (фамилию забыла). Так он создал самодеятельный театр из ссыльных, на спектакли сбегалась не только Шилинка, но и приезжали из соседних деревень. В Шилинке режиссера и схоронили. Как-то пошел на покос, и с ним случился сердечный приступ. Упал на муравейник, его, бедного, муравьи объели. На могилу к нему приезжала его жена из Москвы.
В Шилинке был замечательный сад, а в нем- малина, смородина, виктория, яблони. Помню, когда шел сбор виктории, в край грядки заползешь - через полметра уже объелся.
А выращивалось все это под руководством Платона Ивановича Углова, бригадира по растениеводству. Человек был замечательный, сам из крестьян. Никогда никого не «закладывал». Мы, дети, с удовольствием помогали взрослым на прополке овощей, сборе ягод, за это Платон Иванович привозил нам в поле вкусные обеды.
Было в совхозе свое тепличное хозяйство, выращивались ранние огурцы, помидоры, лук. Конечно, это шло к столу начальства, но и мы не голодали.
Виктор Иванович Алпацкий после института тоже начинал работать со ссыльными - был агрономом; управляющим. Люди шли к нему и с бедой, и с радостью, знали, что всегда поймет. А когда возникали производственные трудности, Виктор Иванович обращался к людям по местному радио с просьбой побыстрее выкопать картошку или зерно убрать, и они откликались с радостью.
В 1955 году мама снова попыталась вернуться на родину, в Кохму.Но ни в родном городе, ни в Иваново на работу ее не брали. Пришлось вернуться в Шилинку. Там она была среди себе подобных- не надо было стесняться, бояться.
Побывали мы в тот раз и в деревне Ярунино, где когда-то стоял дом деда. Сошли с поезда, а на месте домов -ямы, заросшие крапивой. Два дома уцелели. Из одного вышла старуха, сказала, что часть домов перевезли в город, другие сгорели в войну.
У меня перед глазами страшная картина. Мать останавливается перед каждой ямой и воет, как волчица. Ведь каждая яма была домом, где жила семья, и все в деревне были родней. Она подходила к одной одичавшей яблоньке, к другой, причитала, вспоминая тех, кто их посадил...
Чем больше живу, тем больше осознаю ужас того, что с нами сделали. И до конца дней помнить буду.»
Л. ДУБАКОВА
Сельская жизнь (Сухобузимское) 28 октября 2000 года