В этом году исполнилось 100 лет со дня рождения строителя Красноярского машиностроительного завода Александра Субботина. Он прожил короткую, но яркую жизнь, полную побед и поражений. Воля и энергия этого человека дали возможность красноярцам многие годы ковать стальной щит Родины, жить самим и растить своих детей. Поэтому людская память бережно хранит его имя.
В сентябре 1932 года сняли первого
начальника Красмашстроя Матвеева. Он не
смог развернуть стройку и с отчаяния запил
горькую на казенный счет. Вместо него ЦК
поставил Александра Субботина, который в
конце ноября с женой и сыном приехал в
Красноярск.
Новому начальнику стройки и директору завода было 32 года. Александр Петрович родился 13 мая 1900 года в уральском городе Усолье. Отец работал на солеваренном заводе и рано умер, оставив сиротами четверых детей. Сашу с сестрой забрала мелкая торговка тетка Меланья. С восьми лет он крутился при котельщиках мальчиком на побегушках. В 15 лет Саша поступил юнгой на пароход “Авраам”. Подростка потянуло к паровой машине, скоро он стал кочегаром, а от топки перешел в масленщики. На Балтийском флоте Александр окончил минную школу, его назначили старшим машинистом. В 1917 году матросы избрали юношу председателем судового комитета.
Затем молодого балтийца закрутили вихри гражданской войны. В 1918 году он с флотилией из четырех миноносцев ушел на Волгу. Под командой легендарного Федора Раскольникова участвовал в жестоком бою за Казань. Там он впервые увидел Троцкого. Наркомвоенмор не сходил с капитанского мостика головного миноносца. Стальной корабль прорвался к городской пристани, но вражеские снаряды подожгли нефтяную баржу, осветив одинокий миноносец, потерявший рулевое управление. Тогда всю команду спасли молодые командиры, среди которых был машинист Субботин. Поочередно запуская то правую, то левую машины, они вывели корабль из западни. За поворотом реки подбитое судно скрылось в предрассветной темноте. В то утро на капитанском мостике все жадно закурили, почувствовав себя заново рожденными.
Затем Субботин сражался под Царицыным, ремонтировал боевые суда для похода на Баку, был контужен и ранен. Он закончил войну двадцатилетним комиссаром эсминца "Войсковой".
В Баку комиссар познакомился с будущей женой Линой Христиановной. Игорь Добровольский рассказывал, что его мать родилась в 1889 году в большой немецкой семье мастера буровой установки Зейца. Он был состоятельным человеком, всем детям дал высшее образование. Лина изучила бухгалтерию за границей, окончив Высший коммерческий институт в Берлине.
Между тем, вся ее семья была связана с революционным подпольем. В мятежных 1906-07 годах в их доме скрывались Ордженикидзе, Киров, Микоян, Шаумян, Джапаридзе и другие кавказские большевики. Серго даже поручал Лине конспиративные задания. Ее сестра Анна вышла замуж за комиссара Амирова, племянника Микояна. После гибели мужа она стала очень религиозным человеком.
Лина вышла замуж за Ивана Добровольского, у них было трое детей. Затем муж ушел с отступавшими красногвардейцами, пропав на долгие годы военного лихолетья. Она заведовала продовольственным снабжением Бакинской коммуны. Лина не смогла эвакуироваться вместе с бакинскими комиссарами из-за больного сына. Более того, ей как-то удалось освободить из тюрьмы Анастаса Микояна, хотя подробностей она никогда не рассказывала. Видимо не зря Иосиф Сталин спрашивал Анастаса, почему 26 комиссаров расстреляли, а он остался в живых. Сам Микоян оставил по этому поводу маловразумительные записки.
После освобождения города Лина опять занялась снабжением. Однажды к ней за продуктами для команды явился бравый комиссар Субботин, а в 1922 году у них родился сын Святослав. Скорее всего, она познакомила мужа с начальником треста "Азнефть" Александром Серебровским. Тот взял боевого моряка к себе на работу. С 1921 по 1923 годы Субботин числился во флоте, но управлял строительством на нефтяных промыслах. Затем его направили в Батум, где он был начальником отдела эксплуатации и импорта и замещал управляющего промыслами.
Сергей Киров отправил смышленого моряка учиться в Ленинградский институт гражданских инженеров. В 1927 году Субботин впервые попал в Сибирь, когда его отправили на практику в Новосибирск. На следующий год он досрочно окончил вуз. К тому времени Серебровского перевели в Москву заведовать трестом "Союззолото". Он ввел молодого инженера в состав правления треста и послал в Иркутск управлять капитальным строительством на Куйбышевском заводе.
Субботин был упрямым и настойчивым человеком. В 1931 году у него случился какой-то конфликт с Восточно-Сибирским крайкомом, где ему объявили строгий выговор за невыполнение плана. Серебровский выручил своего выдвиженца, отправив его в зарубежную командировку. Почти четыре месяца строитель путешествовал по Германии, Англии и Голландии. Там он приглядывался к организации производства, знакомился с ведущими специалистами, приценивался к оборудованию для золотой промышленности. Сын крупного заводчика Вирта прокатил его на собственном спортивном “Юнкерсе”. С тех пор Субботин стал мечтать о небе. Красный “коммерсант” вернулся на родину в шляпе, при галстуке и с багажом идей.
В Красноярске новый
директор принял не богатое наследство.
Вдоль правого берега Енисея тянулся
Московский тракт, а через него перебегали
суслики. Как только весеннее солнце
подсушило прибрежную степь, Субботин с
азартом взялся за дело. По русскому обычаю
он распорядился постелить скатерти с
выпивкой и закуской прямо на старом
кандальном пути. Перекрестившись после
угощения, землекопы взялись рыть котлованы,
а каменщики возводить стены цехов. Над
повседневной сутолокой стройки медленно
вставала тень гиганта тяжелой индустрии.
Советский завод сразу стал походить на помещичью усадьбу, где все сделано своими руками. Директору пришлось строить подсобные предприятия: кирпичный завод, судоверфь, электростанцию и, даже, радиостанцию и авиаремонтные мастерские. Красмашевцы сами делали себе машины, инструменты, кровати и посуду.
Для строителей спешно сколотили бараки, протянувшиеся через весь правый берег. Барачная жизнь не отличалась изяществом, но встречались островки культурного быта. На первом участке в 4-й комнате 8-го барака жили Королев, Вужевский, Баранюк, Дацков и Осипов. У них было чисто, на тумбочках стояли цветы, а стол покрывала скатерть. На полках разложены книги и газеты, а по вечерам все жильцы готовили уроки. Жильцы соседней комнаты №9 по-простому сидели на кроватях в грязных спецовках, на столе – только хлеб и водка, а на загаженном полу валялись окурки. Над ними роились полчища мух.
Заводские бараки были плотно забиты людьми. Новых переселенцев заселяли куда попало. Весной 1937 года 40 семей жили в гараже авиаремонтного завода, еще 70 семей перебивались в складе районной ТЭЦ. Помещения там сырые, печи дымили. В большинстве семей по 4-6 человек с грудными детьми. Среди маленьких новоселов гуляли корь и скарлатина. Через месяц 5 детей умерли, а 17-ть попали в больницу. Рабочим обещали со дня на день переселить в бараки, но на их строительство не было леса и гвоздей. Будто бы крайисполком даже разрешил селить семейных рабочих в общежития казарменного типа.
Директор Красмаша сначала жил на левом берегу, в квартире на улице Ленина. Потом он перебрался ближе к заводу, занял две трехкомнатные квартиры в новом двухэтажном бараке №1 на втором участке. Жена сама пекла хлеб в русской печи, которую сложили во второй квартире. Там одну комнату занял ее сын Игорь Добровольский, а другая пустовала. Затем Субботин поселился на первом этаже коттеджа, построенного на крутом енисейском берегу. Летом директорская семья снимала дачу на Базаихе.
Субботин привез из Иркутска свой старый мотоцикл “Харлей”. Однако по городу директора возил горбатый кучер Денис на лошади “Пегашке”, запряженной в двуколку. Вскоре кучер женился на одной из хозяйских домработниц, а Субботину дали казенный ГАЗик с брезентовым верхом. Позднее он сменил его на новый автомобиль.
Начальник “Красмашстроя” был строгим, но отзывчивым человеком. Жена ворчала, что ему нельзя доверять денег. Тот умудрялся раздавать взаймы всю свою получку, вместе с папиросами. Он мечтал вытащить заводчан из вонючих бараков в социалистический город с 70-тысячным населением. Он заложил Каменный квартал и жилой массив напротив завода (ДК им. 1 мая). Вокруг Красмаша появились свои бани, школы, парикмахерские и фотосалоны.
Субботин заботился о заводских спортсменах, особенно помогал футбольной команде. Он сам вместе с пасынком Борисом Добровольским научился летать на самолете и получил удостоверение пилота. Борис окончил тот же ленинградский институт, работал инженером, в войну стал полковником и погиб на фронте.
С легкой руки директора в Красноярске чуть ни побежал первый трамвай. Осенью 1935 года он где-то достал 4 трамвайных вагона и начал земляные работы по линии заводоуправление - Затон. Но Субботину не удалось раздобыть рельсов. Тем временем, некоторые труженики уже вздыхали о зря потраченных деньгах, считая трамвай барской замашкой. Они свыклись с товарными вагонами и платформами “Тани-мотани”. Паровозная труба выбрасывала жирную сажу, оседавшую на лицах и одежде пассажиров. При этом люди только посмеивались: "Таня плюется”. После смены усталые рабочие садились прямо на пол, усеянный остатками извести, цемента и угля. Женщины с трудом забираться в вагоны без подножек. Опоздавшие заводчане цеплялись за что придется, добираясь до дома с риском для жизни.
Сходство с барской усадьбой дополнили земельные наделы. После голодной зимы 1933/34 года строители засеяли 1200 участков, а через год уже 2750 участков, хотя 750-ти желающим земли не достались. Тогда Субботин стал хлопотать в крайкоме о выделении дополнительных площадей. За заводской стеной зазеленело общинное картофельное поле.
Индустриальный гигант родился в муках. Разношерстный люд впервые работал по найму на промышленном предприятии. Вместе с "вольными" рабочими там трудились беглые кулаки, ссыльные дворяне и уголовные каторжане. Чернорабочие бросали инструменты, где придется. В каждом цехе можно было откапать немало деталей. Разные прорабства воровали друг у друга строительные материалы.
Все объекты приходилось переделывать по несколько раз. Фундамент водонапорной башни наспех сложили без цемента. В механосборочном цехе протекала крыша. Дождевая вода размывала пол, заложенный на мерзлом грунте. В кузнечном цехе отвалилась стена, ее просто притянули стяжками. Главный механик Грачев признался: "Когда начнут работать молота, то я постараюсь не заходить в цех". Подстропильные балки сделали на сварке вместо клепки, но швы лопались, даже без нагрузки. Все заводские здания сложили из кирпича третьего сорта. Стены легко пробивались насквозь, а трещины сверху замазывали штукатуркой.
Еще хуже обстояло дело с оборудованием цехов. Нарком Ордженикидзе распорядился обеспечить Красмаш электроэнергией, но начальник “Золототехснаба” Шауфлер отдал турбину другому заводу. Он не выполнил заявку красноярцев на дефицитные материалы и оборудование из-за отсутствия у них денег. Однако снабженец регулярно слал им совершенно не нужные механизмы на десятки тысяч рублей. Поэтому почти готовый механосборочный цех был оборудован на 45 процентов, а цех металлических конструкций – только на 37 процентов.
Для выбивания средств и оборудования Субботину требовалась информационная поддержка. Летом 1935 года он поехал в отпуск через Москву и договорился там поднять шумиху по поводу пробного запуска вагранки. 7 ноября 1935 года заводчане торжественно запустили чугунно–литейный цех, но в помещении не было водопровода, отопления и канализации. Через пару дней рабочие сняли декорации и стали рыть канализацию. Фактически цех пустили только в августе, но там полностью не смонтировали оборудование и к началу 1937 года.
В четвертом квартале 1935 года финансирование “Красмашстроя” урезали на 75 процентов. Субботин записался на прием к первому заместителю наркома тяжелой промышленности Георгию Пятакову. Тот его не принял, но вышел в приемную и сказал, что дал все указания Серебровскому. В свою очередь начальник Главзолото распорядился на 1936 год отпустить стройке 20 млн. рублей, но откровенно предупредил Субботина, что не даст больше 10 миллионов. Директору нечем было рассчитаться с рабочими. Начальник планового отдела Пульман даже предложил законсервировать завод.
Летом 1936 года директор все же запустил вторую очередь кирпичного завода, построенного по распоряжению Красноярского крайисполкома. Его строили быстро, без проекта и генерального плана. Стены сразу потрескались, а одна сильно покосилась. В низкое здание не вошел пресс, поэтому пришлось выкинуть камнеотделитель. Все оборудование сделали разных размеров. Раввин заявил Субботину, что он не хочет как попало ставить трансмиссию, поскольку ему дорог диплом инженера. В ответ директор даже стукнул кулаком об стол, поскольку ему был дороже партбилет.
Александр Субботин с молодых лет
стал большевиком. Он вступил в компартию в
страшном 1818 году перед отправкой на Южный
фронт. Матрос прошел сквозь бури
гражданской междоусобицы, завоевал
Советскую власть, а она открыла ему дорогу в
большой мир. Однако кризис 1933-34 годов
заставил его усомниться в правильности
сталинской Генеральной линии. На
новостройку эшелонами прибывал самый
пестрый люд. Крестьяне рассказывали
директору о жутком грабеже деревни и голоде,
доходившем до людоедства в самых
плодородных землях. Ссыльные интеллигенты
делились обидами на варварский произвол
властей. Заграничная командировка открыла
ему глаза на нищету советских людей.
Его стала раздражать политика высоких темпом индустриализации, которую проводили за счет снижения уровня жизни рабочих. Директор говорил близким сотрудникам: “Правительство берет ужасные темпы, от которых все страдают, а потом сдает”. Он не мог смириться с тем, что коммунистов лишили права свободно высказывать свои взгляды. Особенно его возмущали судебные приговоры сомневающимся партийцам и массовые репрессии населения.
Субботин решил посоветоваться со своим старшим товарищем Александром Серебровским. Тот родился в семье ссыльного народовольца. Еще гимназистом он с головой ушел в бурную подпольную жизнь. В январе 1905 года молодой бунтарь помогал отцу Гапону вывести путиловцев к Зимнему дворцу, затем командовал боевой дружиной, а в Петербургском совете познакомился с Троцким. Потом Серебровский участвовал в военном мятеже во Владивостоке, из-под расстрела сбежал за границу, там получил высшее образование. В начале Германской войны Александр легально вернулся из иммиграции и пошел работать в оборонную промышленность, где вскоре стал техническим директором столичного завода Нобиля и получил генеральское звание. После революции Лев Троцкий помог ему вступить в партию и поручил снабжение фронтов боеприпасами. С тех пор Серебровский прочно обосновался в советской элите.
Однако старый боевик прекрасно видел переживаемые страной трудности и сомневался в реальности сталинских планов индустриализации. Серебровский ездил в Америку знакомиться с опытом золотой промышленности. Однако в российских условиях он поощрял старательские артели, которые обходились своими силами без сложных механизмов. Поэтому начальник “Главзолота” считал ошибочным решение ЦК ВКП(б) о сооружении крупного машиностроительного завода в Красноярске. В декабре 1934 года он посоветовал Субботину в половину сократить строительную программу, поскольку у треста нет средств. Первый вариант завода стоил 120 млн. рублей, затем смету сократили до 70 млн. рублей, а вскоре ее урезали еще на 20 миллионов.
В марте 1935 года Субботина вызвал нарком тяжелой промышленности Серго Ордженикидзе и поручил ему соорудить на базе Красмаша вагоностроительный завод. Трест “Трансмаш” пообещал крупные инвестиции с тем, чтобы получить первые вагоны к концу 1936 года. Главным инженером проекта назначили Семена Раввина, работавшего в Ленинградском “Гипромаше”. Конструкторы осмотрели место и спроектировали новые вагонные цехи, предусмотрев реконструкцию уже возведенных цехов Красмаша.
Теперь не узнать, кто первым придумал использовать деньги “Вагонпрома” для завершения строительства завода, принадлежавшего “Главзолоту”. Однако в декабре 1935 года, накануне утверждения проекта наркомом Ордженикидзе, даже главный инженер красноярского проекта “Вагонпрома” Борис Добровольский смирился с тем, что в следующем году красмашевцы не сделают ни одного вагона.
Субботин просил у “Вагонпрома” на новый завод 29 млн. рублей. Он даже отправил телеграмму в Комиссию советского контроля, чтобы заставить трест выдать деньги. Оборотистый директор решился не делать вагоны, пока трест не даст ему всю сумму. Трест за 2 года ассигновал только 20 млн. рублей. Тем временем, Субботин использовал эти средства на нужды своего завода. В 1936 году "Вагонпром" задержал платежи, тогда вагонную линию законсервировали. В недостроенных цехах и оборудовании мертвым грузом осели более 50 млн. рублей.
По совету своего главка директор еще усерднее принялся строить подсобные предприятия. На внетитульные объекты затратили свыше 2 млн. рублей. Все работы велись со значительным перерасходом средств. Прорабы и начальники цехов показывали выработку из уже затраченных средств, а оперативный отдел вел двойную бухгалтерию. Заработную плату рабочим и служащим задерживали по 2 месяца, что вызывало текучесть кадров. В первую очередь деньги давали прорабам для строителей, а за больничными, отпускными, расчетом и депонентом выстраивались длинные очереди. Для сохранения рабочей силы вручную вырыли две ненужных канавы, на что ушло 150 тыс. рублей. Часть рабочих пришлось передать на строительство ТЭЦ. Там они потеряли золотые льготы, чем громко возмущались.
Заводской финансовой частью заведовал Григорий Берлин. До революции он возглавлял акционерное общество “СибирМонгол” в Иркутске. В 1925 году бывший предприниматель нелегально бежал в Харбин, но спустя пять лет вернулся в СССР и до лета 1935 года заведовал финотделом МОСПО. Затем Серебровский рекомендовал его директору “Красмаша”.
Берлину приходилось скрывать финансирование внетитульных объектов, расписывая суммы по другим статьям. Строительство пионерского лагеря и озеленение промплощадки он провел по счетам жилищно-коммунального управления. Административно-хозяйственные расходы бухгалтер списывал на эксплуатацию цехов, а строительные работы по судоверфи просто перекладывал на стоимость судов. На его жалобы директор только отшучивался: “Вы старый делец, а все же большой трус. Берите пример с меня, я делаю, и не боюсь. Ну и что, если снимут голову”.
Субботин и Берлин стали платить управляющему банком Колпакову и главному бухгалтеру Связкину за "ценные услуги". В благодарность те закрыли глаза на не целевые расходы Красмаша. В 1936 году там истратили 4,5 млн. рублей на внеплановые объекты и свыше 500 тыс. рублей на административные расходы, превысив смету на 88 процентов. Только за 20 выездных лошадей для начальников и прорабов платили по 12 тыс. рублей в месяц. Эти суммы разбросали по другим статьям годового баланса, после чего фиктивный отчет гладко прошел все инстанции, включая столичное правление банка.
В декабре 1936 года инспектор “Главзолото” Хохлов провел ревизию бухгалтерии и обнаружил, что фонд заработной платы перерасходовали на 22 процента. Однако заводские деятели два дня гуляли с ним в ресторане, снизив сумму до 7-8 процентов, а следом прилетела телеграмма с приказом ревизору срочно вернуться в Москву.
Субботин пообещал наркомату сделать в 1937 году шесть драг, выполнить программу по паровым машинам типа “Мериль Кроу”, паровым котлам, насосам “Вильфлея”, построить газоходы, пароходы и баржи. Сверх этого, его обязали выпустить тысячу товарных вагонов. Раввин, который к тому времени перебрался на Красмаш, предупредил директора, что завод не сможет освоить такую большую программу. Субботин беспечно ответил ему: “Выполним половину - и то хорошо”.
Тем временем в стране назревали грозные события. Вслед за “Кировскими чистками” прозвучало первое предупреждение Субботину. Секретарь горкома Морозов сообщил в секретной информации, что на закрытых собраниях красмашевцы разоблачили враждебные элементы на командных постах. Партийцы Березовский, Мартынов и Численков называли фамилии вредителей и их покровителей, указали на факты хищений, растрат и самоснабжения. Главным криминалом оказался младший сын Троцкого.
Сергей Седов не поехал с отцом в иммиграцию. Он закончил вуз, стал доцентом автотракторного института, где занимался газогенераторами. В начале 1935 года его арестовали по “Кремлевскому делу” и выслали в Красноярск. Серебровский устроил ссыльного на “Красмаш”, чтобы специалист наладил там производство речных газоходов. Трудоустройство Седова согласовали с секретарем крайкома Павлом Акулинушкиным.
В июне 1936 года Седова снова арестовали, а в августе состоялся первый московский процесс, на котором приговорили к смерти 16 противников “Кремлевского горца” из старых большевиков во главе с Григорием Зиновьевым, Львом Каменевым и Иваном Смирновым. Перед судилищем по всей стране прошли закрытые партийные собрания.
На “Красмашстрое” состоялось самое бурное собрание в городе. Совместный труд, коллективный быт и связь с землей превращали трудовой коллектив строителей в производственную общину. В лихие времена общинники жмутся к середине, освобождаясь от крайних членов.
Новостройка впитала все ядовитые конфликты того времени. Сибиряки недолюбливали приезжих москвичей и поговаривали, что “все букеты плывут из Москвы”. Молодые специалисты нападали на старых инженеров, которые имели крупные изъяны в биографиях. Работники возмущались низкими заработками, плохим питанием и тесным жильем. Во всех бедах партийцы винили директора Субботина.
В январе он благополучно прошел сверку и получил партийный билет нового образца. В феврале он поругался со своим секретарем парткома, который решил уволить всех выгнанных из партии специалистов. После крутого разговора директор покинул заседание, громко хлопнув дверью. Немного поостыв, Субботин подчинился, но его уже вызвали на заседание бюро горкома. Там ему объявили выговор за непартийное отношение и демонстративную выходку.
Погромное собрание открыл новый секретарь Кировского райкома Андрей Губин, сыгравший роковую роль в судьбе Субботина. Он родился в сентябре 1899 года под Саратовом, в 1919 году записался в партию, потом учился в коммунистическом университете им. Свердлова. Его послали на комсомольскую работу в Ставропольский край. Вскоре Андрей перебрался под крыло спецслужб. В 1932-1933 году он стал начальником отдела кадров ПП ОГПУ по Центрально-черноземной области. В 1934 году чекиста за что-то отозвали на курсы марксизма-ленинизма при ЦК. В октябре 1935 года Губина прислали в Красноярский крайком, где до июня 1936 года его держали рядовым инструктором, а затем направили в Кировский райком. Секретарь затаил обиду на партийных бюрократов и взялся беспощадно громить врагов народа.
Следом за ним встал партиец Цикалов и начал заклинать собравшихся, посмотреть большевистским взглядом, нет ли среди них последышей вражеского блока? Не забросили ли они свои грязные щупальца на стройку? Цикалов мечтал расстрелять всех врагов партии и рабочего класса. Он указал на сосланного по делу “Промпартии” начальника техотдела Николая Смирнова и начальника главного механического цеха Грачева.
Рабочий Злобин заметил троцкистов в транспортном отделе. Там начальник Смолехо зажимал стахановцев, а студент–практикант Селютин не забыл революционных заслуг Льва Троцкого. Совершенно чуждым показался главный бухгалтер Берлин. Тот издевался над людьми, отменяя дни получек и распуская слухи, что у государства нет денег.
Рабочий Кузнецов тоже сокрушался о потере классовой бдительности. Зимой задержали пуск цехов из–за перемороженных водопроводных труб. В тоже время рабсилу и материалы отвлекли на строительство “котетжов” для начальства. Кроме того, в заводских цехах подозрительно часто стали портиться рубильники, а в трех сломанных станках нашли стекло в подшипниках.
Другой оратор Никитин тут же подсчитал, что если не хлопать деньги в коттеджи, то можно сэкономить более 800 тыс. рублей на зарплату. Никитин сожалел, что зараженная троцкизмом дирекция мало прислушивается к честным коммунистам.
Один работник Юрченко назвал Петровича хорошим мужиком. По его мнению, директор любил и уважал специалистов, но не разобрался с ними и помогал чужим.
Между тем, член парткома Базанов посоветовал присмотреться к самому Субботину, который продвигал на руководящие должности чужих людей. Тут его перебил опоздавший директор, который закричал с порога, что никому не позволит зачислять его в троцкисты. Он восемь лет работает инженером, но советуется со специалистами, а какой–то “базанов” поработал три месяца и хочет обойтись без них. Директор посоветовал всем молодым инженерам осваивать производство с низов, а не рваться в администрацию.
Затем эти страсти перенеслись на собрание городского актива. Три дня с 21 по 23 августа, одновременно с московским процессом, в Доме Красной армии вертелась кровавая карусель. Редактор заводской многотиражки Никифоров подтвердил, что предприятие вытягивает план за счет перерасхода средств, а рабочие ругают коммунистов за частые задержки зарплаты. Он не посмел прямо указать на Субботина, но старательно перечислил всех красмашевцев, “приглашенных” в НКВД. Редактор заверил активистов, что знай они раньше о происхождении Седова, то ни одного дня не держали бы его на стройке.
Субботин начал ответную речь с обязательных идеологических штампов. Он призвал коммунистов не успокаиваться, когда пущена в расход кучка бандитов, посягавших на радостную жизнь, созданную партией Ленина–Сталина. Каждому большевику нужно учиться бдительности, поскольку явных врагов “с рыжей бородой” больше не найти. Советской стройкой распоряжаются коммунисты и только на двух участках остались беспартийные. Гигантский завод привлекает много всякого народа, а между приезжими людьми может затеряться и классовый враг. Вот и ссыльного инженера Седова к ним “богом занесло”.
Потом директор стал каяться под одобрительный смех зала: “В течение четырех лет нас превозносят, никто не придет, не пошевелит, не набьет морду...”. Дальше пошла совсем домашняя перебранка: “Тебе помогали, а ты не выполнял”, “А что ты злишься?”. Субботин закончил выступление репликой: “Это достоинство большевика злее быть на производстве”.
Следом крайкомовец Арнольд Эмолин быстро развеял благодушное настроение зала. Его поддержал зампред крайисполкома Горчаев, мечтавший превратить завод в пролетарскую крепость. Андрей Губин добавил, что Субботин считает себя большим хозяином и забывает об обязанностях члена партии. Однако партийцы отпустили Субботина с легким испугом, инстинктивно чувствуя в бывшем матросе своего удачливого товарища. Всю тяжесть общинного остракизма они обрушились на начальника Красноярской железной дороги Ария Мирского, бывшего грузинского князя и видного троцкиста.
Вскоре Красноярск посетил Александр Серебровский. Субботин со свитой встретил начальника на перроне вокзала. Тот принял рапорт и сказал, что едет дальше в Иркутск. Однако на станции Камарчага столичный начальник отцепил свой салон-вагон и вернулся в город на крестьянской телеге. Он пролез на завод через дыру в заборе, долго ходил по цехам и выслушивал жалобы работников.
Потом начальник корпусного участка судоверфи Красмаша Вера Александрова рассказывала, как однажды утром она раньше всех пришла на берег и увидела там незнакомого человека, который внимательно осматривал строящиеся суда. Он спросил Веру, кто она и сам представился, галантно поцеловав руку. Это и был заместитель наркома Александр Серебровский. Ему очень понравилось, что красмашевцы делают суда и оснастку прямо на берегу, ничего не требуя от завода, кроме металла.
Он рассказал Вере о своей поездке в Америку за станочным оборудованием. Их делегацию принял в Белом доме президент Рузвельт. Сидя в коляске, он заметил латку на ботинке Серебровского и сразу дал задание удовлетворить все его просьбы. Глядя на русского промышленника, Президент сказал, что таким людям можно доверять и помогать.
После обхода Серебровский появился в заводоуправлении, где устроил разнос перепуганным управленцам. Вместе с тем, он тут же отдал приказ, в котором говорилось, что “Красмаш” за 8 месяцев 1936 года выполнил строительную программу на 134 процента, а средняя производительность труда поднялась до 111 процентов. Рабочие закончили строительство и монтировали оборудование в пяти цехах, на электростанции, в гараже, паровозном депо и на других вспомогательных объектах. В сталелитейном цехе начали кладку первой мартеновской печи. Дирекция выстроила за счет внутренних ресурсов школу и жилые дома, не предусмотренные титульным списком.
Приказ опубликовали в краевой газете для поддержки Субботина. Серебровский пообещал передать ему часть заказов “Главзолото” и поставить дополнительное оборудование. Он уже видел реальную пользу от “Красмаша”, хотя тот еще не приобрел лица ведущего предприятия отрасли.
Однако 25 сентября директора вызвали на заседание краевой коллегии Комиссии партийного контроля, где объявили строгий выговор за притупление классовой бдительности и засорение строительства антисоветскими элементами. Субботин сразу уехал за помощью в столицу. Бакинское землячество надавило на скрытые пружины власти в кремлевской элите. Директора сильно критиковали на ближайшем пленуме крайкома и утвердили выговор, но добивать не стали.
1 января 1937 года истек правительственный срок пуска завода. Субботин лихорадочно добивался его продления. Он рассчитывал, что предприятие будет готово к апрелю, а запустить его можно будет только в мае. Кроме того, потребуется новая перепланировка цехов, поскольку уже обсуждался вопрос о передаче завода формирующемуся комиссариату оборонной промышленности.
Тем временем Андрей Губин пошел в атаку на директора Красмаша. Его сигналы раздражали краевую верхушку. Субботин был влиятельным человеком “своего круга” и управленцы не брезговали его угощением в пионерском лагере. Поэтому 3 января Акулинушкин успокоил Субботина и отпустил его в Москву. На следующий день он вызвал к себе Губина вместе с парторгом завода Каменевым и потребовал прекратить всякие разговоры о директоре. Губин был вынужден отступить.
Скоро из Москвы прилетели вести о подготовке судебного процесса Пятакова, Радека, Муралова и других левых коммунистов. Защищать троцкистов стало крайне опасно. 11 января 1937 года второй секретарь крайкома Семен Голюдов распорядился срочно проверить материалы о недопустимом отношении Субботина к врагам партии. Секретарю горкома Максиму Степанову поручили изучить документы, поговорить с директором и доложить на заседании бюро, которое назначили на 28 января. При этом аппаратчики еще раз одернули Губина, посоветовав ему чаще посещать заводские цеха и наладить низовую работу.
Вскоре управление НКВД направило в крайком секретную записку “О состоянии строительства Красноярского машино-вагонного завода”. В ней заместитель начальника III отдела УНКВД Булычев сообщил о многих строительных огрехах, упорно выдавая их за акты вредительства и саботажа. В заключение старший лейтенант госбезопасности подчеркнул, что перечислил далеко не все факты деятельность подпольной организации, но большинство из них уже подтвердили арестованные заводчане. В записке часто упоминались имена Серебровского, Субботина и Седова.
Между тем Александр Серебровский спешил откреститься от идеалов боевой юности. 21 января в “Правде” появилась его статья, формально посвященная траурной дате Ленина. В ней автор взялся перекраивать историю партии, чтобы очернить всю революционную деятельность изгнанного вождя. Даже Кронштадтское восстание якобы вспыхнуло из–за попыток Троцкого, Бухарина и Шляпникова создать свои гнусные фракции и ослабить партийный монолит. Серебровский закончил на высокой ноте: “У Ленина и Сталина учились мы принципиальности, выдержанности и всегда будем непримиримыми в борьбе с врагами нашей партии и родины”.
Спустя два дня, 23 января в Москве открылся процесс “Параллельного антисоветского троцкистского центра”. Нарком внутренних дел Николай Ежов посадил на скамью подсудимых еще 17 старых большевиков, противников сталинской группировки. 30 января председатель Ульрих приговорил к смерти 13 человек во главе с Пятаковым, а Радеку и Сокольникову дал по 10 лет заключения. Карл Радек пожал плечами и виновато усмехнулся подельникам. Во время следствия он клеветал на себя и других с гениальным размахом, поверив обещаниям Сталина.
Газетные передовицы наполнились погромными песнями. Куплетист Михаил Голодный излил свои чувства в поэме “Где большей подлости есть мера?”. Его агитка заканчивалась словами:
“И в гневных выкриках народа,
как буря будет голос мой,
– к стене, к стене иезуитов!
С них кировская кровь не смыта,
она их душит до сих пор.
Враги народа их защита!
И в гроб не влезет их позор!
На свалку человечий сор!”
Литературный коньюктурщик верно угадал конец оболганных вождей. Их сразу казнили, а трупы тайно захоронили в неизвестном месте, чтобы не осталось могилы. По официальной версии Радека и Сокольникова убили в камере уголовники в мае 1939 года, а еще двоих расстреляли в октябре 1941 года в Орловском централе.
Среди единодушной жажды крови “Правда” поместила жирный заголовок “Сын Троцкого – Сергей Седов пытался отравить рабочих”. Специальный корреспондент Пухов сообщил о митинге работников Красноярского машиностроительного завода. Митингующие не только проклинали сына Троцкого, но и умоляли НКВД выявить всех пособников фашистской сволочи и очистить завод от последышей троцкистской агентуры.
После митинга Губин не стал дожидаться решения крайкома. 28 января секретарь собрал заседание бюро своего райкома. Он записал в резолюцию: “Субботин сконцентрировал вокруг себя целую группу троцкистов и классово враждебных элементов, которые вели подрывную, вредительскую и контрреволюционную работу. Субботин сомкнулся с этой троцкистской и вредительской сворой, создавал им особые условия. Будучи непосредственно связан с вредительской группой на “Красмашстрое”, он проводил линию двурушничества, обманывал партию, скрывал действительное положение на заводе, давая фиктивные данные о выполнении промфинплана”. Райкомовцы вывели директора из состава бюро и потребовали от горкома и крайкома исключить его из партии. Губин сразу отобрал у него партийный билет.
Субботин сообщил о своем бедственном положении Серго Ордженикидзе. Нарком по телефону успокоил директора и пообещал вернуть ему партбилет. Их разговор специально транслировали по заводской радиосети. После этого звонка Голюдов и Степанов решились снова осадить дерзкого райкомовца.
Обеспокоенный размахом погромной кампании Серго Ордженикидзе собирал материалы, чтобы обвинить наркома внутренних дел Николая Ежова в фальсификации вредительских дел. Он направил в Красноярск комиссию НКТП во главе с Коноваловым. В начале февраля столичные ревизоры осмотрели “Красмаш” и не обнаружили саботажа. Краевая верхушка заслушала их выводы и отдала Субботину партбилет.
В это время на директора напали профсоюзные активисты. Лидеры президиума ЦК Союза Стройтяжпрома Урала и Западной Сибири обсудили систематические задержки заработной платы на ряде крупных предприятий. Профсоюзники решили передать материалы в прокуратуру для привлечения к уголовной ответственности начальников строек, в том числе и “Красмашстроя”. Субботину опять потребовалось заступничество наркома.
Вдруг 19 февраля народу объявили, что Ордженикидзе скоропостижно скончался от разрыва сердца. Ему устроили пышные похороны у кремлевской стены, но до сих пор достоверно не известно, сам он застрелился или был убит после ссоры с “Кобой”. Следом прошел печально знаменитый февральско-мартовский пленум ЦК, откуда в лубянские подвалы увели либеральных коммунистов Николая Бухарина и Алексея Рыкова.
Сталин тут же объявил “Кадровую революцию”, развязав руки Ежову для массовых репрессий. Российские правители не раз обращались к народу для расправы с вольнодумцами и разными ветвями бюрократического аппарата. С давних времен любой человек мог выкрикнуть “Слово и дело государево”.
Акулинушкин задумчивый вернулся из столицы и собрал пленум крайкома. Большинство партийцев не приготовились к новой смертельной драке. Первым кинулся в бой Андрей Губин. Он говорил “мы считаем”, “наш завод”, “для нас ясно”. По его мнению, Субботин пригрел троцкистов и вредителей, которых Губин легко разоблачил по подмоченным анкетным данным. Так, техническим отделом заведовал арестованный Раввин. Его заместителя Николая Смирнова сослали в Красноярск по делу “Промпартии”. Конструкторами там работали ссыльный дворянин Рагимов и вредитель Игорь Дресвин. В плановом отделе сидел сын купца, бывший царский офицер Олесов. Старший инженер судоверфи Телегин не имел высшего образования. Главный механик Грачев когда–то служил на императорской яхте. В отделе снабжения крутился сын жандарма Кокоткин. Бывший офицер Смолехо занимался изысканиями и планированием, а его брат заправлял транспортом. Всеми финансами распоряжался арестованный Берлин.
Всего на заводе арестовали 15 вредителей и выгнали более 100 социально чуждых, которыми руководили Седов и Закс. Враги создали диспропорцию электроэнергии. Временная станция Красмаша давала 2 тыс. кВт, а для одного мартена требуется более 3-х тысяч. (Тут в зале раздался дружный хохот и крики, что мартену не нужна энергия).
Далее райкомовец обвинил Субботина в сознательном подборе и защите вредителей. В доказательство он сослался на документы, переданные им в НКВД. Майор Анс Залпетер перебил его репликой, что получил одну стенограмму заседания бюро Кировского райкома. Услышав это, партийцы возмущенно зашумели. Однако Губин уже читал приказ, в котором директор Красмаша уволил всех арестованных без указания причины и порицал склоку в коллективе. Секретарь признал единственной “нашей” ошибкой задержку партбилета Субботина. ЦК и крайком поправили Губина, билет пришлось вернуть, но он требовал не тянуть с исключением врага.
Задетый секретарь Акулинушкин строго его спросил, почему Субботин обвиняет райком в разложении заводского коллектива? Губин попытался объяснить, но секретарь перебил его новым вопросом, поднялась ли производительность труда после вмешательства райкома? Губин назвал положение на заводе очень тяжелым, а более всех мешал его исправить сам директор. Тут секретарь Голюдов раздраженно объявил из президиума: “Кончай, время вышло”.
Затем партийцы провели собрание городского актива. Губин представлял рвущиеся к власти партийные низы. Они несли с собой общее недовольство населения, уставшего от нищеты и произвола. Конституционные иллюзии лишь подогрели старую вражду к бесчисленным притеснителям, а фальшивые ярлыки предателей и вредителей доходчиво разъяснили причины неурядиц. Простые люди надеялись, что чекисты перебьют всех их врагов и жизнь сразу наладится.
Аппаратная верхушка еще пыталась контролировать положение. Голюдов напомнил, как райкомовец замахнулся на номенклатурного работника, но секретарь ЦК Андреев распорядился вернуть партбилет директору. Губину посоветовали поменьше болтать и собирать факты. Тогда он обвинил самого Голюдова и Степанова в укрывательстве врагов народа и послал свою стенограмму в крайком и секретариат ЦК. Донос вернулся из Москвы с резолюцией: “Рассмотреть поведение тов. Губина”. Семен Голюдов обозвал Губина зазнайкой, чванливым и вредным человеком под одобрительные выкрики из зала.
Голюдов даже повинился перед активистами, что раньше не взялся за строптивого секретаря. Тому приказали больше заниматься стройкой и переселиться на правый берег для сближения с рабочими. Губин огрызнулся, что будет жить, где ему нравится. На эту реплику из зала закричали: “Вельможа”, “Это зазнайство, недостойное большевика”.
Однако Голюдов уже пытался отгородиться от красмашевского дела. Он сообщил в ЦК, что предприятие не справилось с заданием из-за вредительства троцкистов во главе с Седовым, а Субботин покрывал врагов. Крайком проявил бдительность - вывел его из состава пленума и поставил вопрос о партийности.
К тому времени Павел Акулинушкин понял, что Субботин потерял высоких покровителей и попал в смертельную воронку. Секретарь крайкома перестал его защищать, но опытному чистильщику настала пора позаботиться о собственной душе. Александра Субботина арестовали 16 июня. На следующий день “Правда” опубликовала статью “Странная позиция Красноярского крайкома”. В ней журналист Синцов риторически спрашивал, кого больше среди сибирских партийцев, обычных ротозеев или право–троцкистских выродков?!
Губин грозился размотать вражеский клубок до самой Москвы. Его наградили за бдительность и 28 июля назначили исполнять обязанности заведующего совторготделом крайкома. Далее следы выдвиженца теряются.
С лета 1936 года новостройкой занимались сотрудники краевого управления НКВД. Они проверяли людей и собирали технические сведения. Заместитель начальника III отдела УГБ УНКВД Красноярского края старший лейтенант госбезопасности Булычев был уверен, что завод строился вредительскими методами.
По распоряжению главного инженера Ермилова и начальника техотдела Раввина строители занизили мощность вентиляции в гараже и цехах. Поэтому отравления рабочих газами там носили длительный характер. Когда инспектор труда Воробьёв передал акты в прокуратуру, Субботин нанес ему личное оскорбление. По мнению Булычева, эти факты не исчерпывали деятельности вредительской организации. Некоторые эпизоды саботажа уже подтвердили арестованные красмашевцы.
Чекисты считали, что на заводе орудовала германо-японо-троцкистская диверсионно-террористическая организация, которой руководили Андрей Шауб и Сергей Седов. Сначала Александра Субботина подозревали лишь в том, что он нарочно задержал пуск завода, а также сконцентрировал на стройке белогвардейцев, троцкистов и шпионов, которых расставил на ответственные посты. Враги считали директора своим человеком. Всем “бывшим” людям он щедро раздавал премии и стахановские значки, а сын Троцкого жил под его особым покровительством. Тем временем подпольная организация провела ряд вредительских актов, из-за которых завод до сих пор не запущен.
Спустя десять дней после ареста Субботин признал себя участником контрреволюционной организации в золотой промышленности, куда его завербовал Александр Серебровский в 1933 году, во время перехода завода из ведения “Востокзолота” в подчинение к “Главзолоту”. С первых дней главк стал перекраивать готовые проекты цехов Красмаша. Вскоре на завод командировали доктора технических наук Кошкина. Он привез директору письмо от Серебровского. Тот намекал “своему человеку”, что никому такого завода не надо, кто его проводил, тот пускай и строит. В следующем году Субботину пришлось сократить не 2 процента ведущий цех металлических конструкций. В 1935 году тот же Серебровский посоветовал деньги от “Вагонпрома” взять, а вагонов им не давать и никто их не принудит.
О падении Серебровского рассказал бывший секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Мильчаков. Он попал в опалу и обречено жал своей участи. Вдруг секретарь Бауманского райкома отвез его прямо к Сталину. Хозяин встретил ласково: “Садись дорогой, что они с тобой сделали! Ай–ай–ай. Сейчас мы все исправим. Вот что, дорогой, тебе важное поручение ЦК. Получи выписку из решения правительства. Тебя назначают заместителем начальника Главзолото.
Серебровского знаешь? Злейший враг народа. Понимаешь, он передал Троцкому 50 миллионов в золотых слитках. Что сделал злодей, а? Сегодня в два часа ночи его арестуют. Поезжай с этим мандатом к Серебровскому и не отходи от него ни на шаг, до самой ночи не отходи. Он в столовую и ты в столовую. Он в уборную и ты в уборную. Он домой и ты с ним. В два часа за ним придут, чтобы ты был на месте. А в 9 утра тебе принесут выписку ЦК о твоем назначении начальником Главзолото. ЦК на тебя надеется, поезжай сейчас же”.
Мильчаков уважал Серебровского, который его не раз выручал, но послушно отправился в главк. Начальник познакомил своего нового заместителя с делами. Потом они вместе пообедали и поехали к нему на квартиру. Ровно в два часа ночи Серебровского забрали. Ранним утром Мильчакову прислали обещанную выписку, а в феврале 1938 года арестовали. Он пережил Сталина в норильских и колымских лагерях.
Центральный архив ФСБ сообщил автору, что заместителя наркома тяжелой промышленности СССР Серебровского арестовали 27 сентября 1937 года, а 8 февраля 1938 года его приговорили к расстрелу за участие в антисоветской организации и через два дня казнили. Еще в декабре Политбюро лишило его трех орденов и вместе с Акулинушкиным вычеркнуло из состава ЦИК СССР.
29 октября 1937 года за городом расстреляли Сергея Седова. В тот же день новый начальник УНКВД Гречихин подписал повторное постановление о конфискации автомобиля и мотоцикла Субботина. 18 ноября ему объявили об окончании следствия. Потянулись долгие дни и ночи ожидания суда. Однако моряк не падал духом. Он жадно расспрашивал “свежих” арестантов о событиях на воле. Заключенный перестукивался с соседними камерами, чтобы узнать, кто там сидит и в каком моральном состоянии. Он старался ободрить узников, поделиться с ними новостями.
Бывший комиссар стал убеждать арестантов, что в стране идет переворот. Уже арестованы 75 процентов членов ЦК. Почти все секретари крайкомов и обкомов вдруг оказались предателями и изменниками родины. В тюрьмах гибнут лучшие люди страны, вынесшие на своих плечах две пятилетки и создавшие имя вождю. В армии арестованы почти все командиры полков. Субботин думал, что все это творит кучка нарковнудельцев во главе с Ежовым.
Из-за решетки инженер следил за политической жизнью страны. Он грамотно подсчитал, что среди 170 млн. населения СССР есть около 102 млн. взрослых людей. Из них 18 млн. человек не допустили к выборам в Верховный совет. Скорее всего, эти люди сидят в лагерях и тюрьмах, а газетные сводки лживо утверждают, что голосовали 95 процентов населения.
Арестант чувствовал приближение войны с Германией. Ему казалось, что с таким дезорганизованным тылом СССР разобьют, Советская власть падет, а русский народ вздохнет свободно. Тогда страной будут править ее настоящие представители, которых теперь держат в тюрьмах.
Он жалел застрелившихся старых большевиков и презирал казенную пропаганду, обрушившую на погибших потоки клеветы. Лучше бы эти большевики убили Ежова и его главного покровителя. Субботин признался сокамерникам, что принимал меры к уничтожению ежовской банды, но вскоре был арестован. Вероятно, он говорил о комиссии Ордженикидзе.
За тюремными стенами Субботин вел свой последний бой, уговаривая товарищей по несчастью отказаться от своих показаний. Тогда массовые протесты заключенных скомпрометируют следствие и дадут шанс на свободу. Суботин считал, если бы арестанты не признавали своей вины, то чекисты не получили бы улик для новых арестов. Он советовал всем брать пример с сына Троцкого и племянника Зиновьева. Молодые люди много знали, они погибли, но ни в чем не признались.
10 июля 1938 года Субботину предъявили обвинительное заключение, составленное еще в ноябре прошлого года. Из него только красным карандашом вычеркнули строчку, что обвиняемый признал себя виновным. Через три дня состоялось заседание выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР. Субботин заявил судьям, что не был участником контрреволюционной организации и отказался от показаний, данных на предварительном следствии.
Посовещавшись, судьи решили, что Субботин в 1935 году по заданию врага народа Серебровского создал на Красноярском заводе тяжелого машиностроения право-троцкистскую террористическую организацию. Он сам занимался вредительской и шпионской деятельностью, направленной на срыв строительства завода и вербовал в организацию других лиц. По приказу врага народа Пятакова подсудимый готовил террористические акты над руководителями партии и правительства.
Суд признал Субботина виновным в преступлениях, предусмотренных статьями 58-1а, 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР и приговорил его к расстрелу с конфискацией имущества. Приговор был окончательным и подлежал немедленному исполнению. Согласно протоколу, судебное заседание открылось ровно в 13 часов, а закрылось спустя 10 минут.
На Красмаш прислали нового директора Токарева. Тот считал, что в коллективе были вредители, но не было вредительства. 7 июля он издал приказ, в котором отстранил своего предшественника Субботина от должности без объяснения причин. Кировский райком немедленно одернул управленца, чтобы он не скрывал вредителей от рабочих.
Однако гибель "вредителей" не поправила дел на новостройке. В ноябре 1938 года новая краевая администрация подвела не утешительные итоги. Победителей озадачило, что ни одно предприятие не справилось с планом. Особенно плохо продвинулось сооружение Красмаша. По-прежнему там отставала техническая документация, распылялись средства, хромало снабжение материалами. Заметно сократилось жилищное строительство.
Затем недостроенный завод передали наркомату обороны, заложив фундамент сибирского военно-промышленного комплекса. Власти ухватились за милитаризацию труда, ввели паспорта, трудовые книжки и указ о “пяти минутках”, чтобы закрепить работников на производстве.
Лину Христиановну не тронули после ареста мужа. Еще в 1935 году она забрала младшего сына Святослава и уехала в Москву, а в коттедже на берегу Енисея поселилась тридцатилетняя секретарша из “Главзолота” Елена Константиновна. Кто-то из ее родственников служил при Сталине консультантом по золотой промышленности. Лину таскали на Лубянку, хотели узнать, не был ли ее бывший муж связан с террористами. Она благоразумно промолчала, что Субботин 5-6 раз встречался с Троцким, с которым решал какие-то производственные вопросы.
В начале Отечественной войны Лину вместе с другими немцами выслали из столицы в Кызыл-Орду. Ее сестра написала Микояну. По его распоряжению больную женщину передали сыну Игорю Добровольскому в Красноярск. Здесь она прожила еще 4 года, а затем вернулась к младшему сыну Святославу в Москву.
В хрущевскую оттепель вдова стала хлопотать о реабилитации мужа. В мае 1956 года Военная коллегия Верховного суда закрыла дело Александра Серебровского. В сентябре военная прокуратура закончила проверку по делу Субботина. Оказалось, что на момент его ареста управление НКВД Красноярского края не располагало материалами о существовании троцкистской организации на “Красмаше” и преступной деятельности осужденного. Якобы завербованных бывшим директором Ермилова, Раввина и других лиц осудили необоснованно, их дела переданы на реабилитацию.
Потом специалисты подтвердили, что в 1934-37 годах цехи Красмаша строились в соответствии с проектами, они до сих пор работают и находятся в хорошем состоянии. Следовательно, обвинение Субботина во вредительской деятельности полностью несостоятельно.
Заместитель главного военного прокурора Максимов потребовал отменить приговор Военной коллегии от 13 июля 1938 года по вновь открывшимся обстоятельствам, а дело прекратить за отсутствием состава преступления. На следующий год Александра Петровича посмертно восстановили в компартии.
Время смело фальшь с официальных обвинений. Сегодня никого не удивишь задержками зарплаты или не целевым использованием средств. За что же погубили талантливого промышленника?!
На причины трагедии проливает свет пожелтелый листок, подшитый к делу Субботина. На нем напечатан список имен 14 красмашевцев, осужденных по первой категории (смерть) "по делу сына Троцкого". Листок подписал лейтенант госбезопасности, но дату не поставил.
Субботин стал наследником областнических иллюзий. Он мечтал о могуществе и процветании Сибири без частной собственности и рынка. Красный директор взялся за грандиозный проект на мизерные деньги от центральных ведомств, смирившись с непосильными планами и принудительным трудом. Бывший комиссар ввязался в смертельную драку за власть. Ежовские хваты перебили капитанов индустрии, а затем сами погибли вслед за своим наркомом.
Лина Христиановна умерла в 1980 году, прожив 91 год. К старости она потеряла зрение, но сохранила хорошую память. Сын врага народа Святослав два года воевал за родину, получил три ранения. После войны он стал московским портным, теперь на пенсии. В 1990 году Святослав Субботин приезжал в Красноярск. Сотрудники управления госбезопасности показали ему большой белый зал в подвале, где казнили осужденных. Святослав заходил в крайком партии и заводоуправление. Он мечтает, чтобы завод, который кормил, давал кров и другие жизненные блага нескольким поколениям красноярцев, носил имя инженера Субботина. Тогда сами стены Красмаша станут памятником его строителю.
Анатолий Ильин,
кандидат исторических наук, доцент
(Из рукописи монографии "Каинова печать: доцент, матрос и другие в котле сибирской индустрии".
День и ночь: лит. Журнал. 2000. №5-6. С.276-284.