Татьяновка – это моя родная деревня, в ней я родился, там прошли моё детство, юность, школа, моё становление и первые мои десять лет работы за трудодни.
Уходит из жизни моё поколение, и мало что знают о бывшей деревне наши дети и уже совсем не знают внуки. Поэтому я решил посвятить свой рассказ истории возникновения этой деревни и её угасания.
Пусть останется этот рассказ в летописи, возможно кто-нибудь и когда-нибудь поинтересуется историей этой небольшой деревни и прочтёт его.
Татьяновке было суждено просуществовать ровно полвека, за этот период она и возродилась, и угасла. К пятидесяти годам она насчитывала немногим больше шестидесяти домов в одну улицу.
Располагалась деревня на северо-западе от Боготола, в пределах тридцати километров по прямой линии и в трёх километрах от стыка границ Томской, Кемеровской областей и Красноярского края. От Татьяновки в шести километрах на юго-запад располагалась деревня Надежденка, и далее – ныне существующая деревня Тузлуки. Строго на восток в десяти километрах от Татьяновки располагается Лебедевка, а в пяти километрах на северо-восток была деревня Дуровка и далее в 15-и километрах село Юрьевка.
Свои названия Татьяновка и Надежденка получили в честь дочерей царя Николая II, Татьяны и Надежды.
В 1906 году с появлением железной дороги мой дед Анисим Алексеевич Сысоев со своими старшими сыновьями Евдокимом и Павлом, а всего сыновей было у него четверо: Андрей – мой отец и Варфоломей – младшие, приехали в Сибирь ходоками искать лучшей доли из Белоруссии, Могилёвской губернии, Рогачевского уезда, деревни Боровая Буда.
Остановились в Боготоле, и им земская управа предложила участок земли для переезда и строительства деревни в совершенно необжитом лесном массиве с небольшой поляной невдалеке от реки Айдат, на берегу маленькой болотной речушки.
С землеустроителем земуправы ходоки на верховых лошадях выехали на место, осмотрели предложенный им участок и с превеликой благодарностью согласились на его освоение.
Ходокам были предложены льготные условия для переселения: каждой семье выделялись деньги на приобретение коровы безвозмездно, а на приобретение лошади – беспроцентная ссуда на десять лет.
Возвратившись в Белоруссию, ходоки поведали своим сельчанам о сибирских просторах, ле-сах, о льготах на переселение и обо всех других им обещанных льготах.
Весной 1907 года жители белорусского села Боровая Буда, получив бесплатно вагоны для переезда в Сибирь, тронулись в путь. В основном это были жители деревни, связанные родственными узами. Так что деревня Татьяновка – это чисто белорусские жители – белорусы, впоследствии превратившиеся в русских, с получением паспортов. Около двух недель были в пути следования до Боготола, хотя их вагонам была дана «зелёная улица».
Из Боготола, наняв лошадей, на подводах выехали на отведённый участок земли, на строительство новой деревни. Колышками определили участки под застройку по 0,8 гектара, занумеровав их, жребием узаконили закреплённые за каждой семьёй. Построили шалаши из хвойных лапок для ночлега. Разбившись на несколько групп, коллективно построили жилые избушки-времянки для каждой семьи, и так произошло рождение деревни Татьяновки.
Позднее, благо рядом стояли леса, вековые ель и пихта, стали строить стандартные пятистенные дома под тесовой крышей для каждой семьи, и это впоследствии через 3-5 лет оказалась красивейшая улица из стандартных домов.
Выпиливая и раскорчёвывая лесные массивы, стали осваивать и землю. Распахивая сохой или конным плугом, арендуемым вначале в Юрьевском товариществе, земли стали засевать рожью и ячменём, а для лошадей – овсом.
Строительство надворных построек развивалось от усилия каждой семьи и, как правило, преимущество имели многодетные семьи с преобладанием в них мужчин.
При помощи государства, получив беспроцентные долгосрочные ссуды, жители деревни быстро стали приобретать лошадей, коров и сельхозинвентарь для обработки земли, расширять посевные площади, развивать животноводство.
Некоторые хозяйства насчитывали на своём подворье по 2-4 рабочие лошади, по 2-3 дойные коровы, молодняк и мелкую живность.
Начавшаяся первая мировая война почему-то мало коснулась деревенских мужчин. Из деревни ушли на фронт только четыре человека, в том числе и мой отец Андрей, который в 1917 году вернулся с двумя георгиевскими крестами.
Деревня продолжала развиваться, жители – набирать силу, богатеть. В некоторых семьях на-чали появляться признаки зажиточности.
Наряду с землепашеством и животноводством сельчане занимались и промышленным производством, возводились дегтярные заводики, делались деревянные лопаты для железной дороги, селяне драли бересту и пилили лес для крыш, и всё это вывозили в город на базар. С базара везли деньги, немного мануфактуры или что-то из одежды. А в основном носили всё самотканое: и нижнее бельё, и верхнюю одежду, носили лапти, катали валенки и шили сапоги из самодельной кожи. Сеяли лён, из которого вырабатывали льняное волокно, пряли, ткали и из полотна шили всё необходимое, в том числе и постельные принадлежности.
Тяжелейшая доля была у женщин-крестьянок, особенно у многодетных. Я никогда не видел отдыхающую или спящую свою мать. Я ложился спать вечером и вставал утром, всегда видел её или за прялкой, или за ткацким самодельным станком, за стиркой, приготовлением пищи. В семье было 8 детей, из которых – 6 парней. Благо мы все, от малого до старшего, были приучены к домашним работам по уходу за скотом, обеспечением дровами, к тому же работали в поле вместе с родителями. В страдную пору, особенно осенью, мы – вся семья, спали по 5-6 часов в сутки. Даже семилетним пацанам находилось дело. Все уборочные работы проводились вручную, хлеба жали серпом, снопы после уборки в овине обмолачивались цепами. И всё это проводилось на токах в гумнах, в огромном амбаре под соломенной крышей. Объёмы посевных площадей возрастали, и на уборку их требовалась, кроме семьи, дополнительная рабочая сила – наёмники. За день работы жнецу, например, платили пудом зерна. Однако возрастающие объёмы сельхозработ (ручные) стали непосильными. Потребовалась малая механизация. И опять же через кооперативные товарищества была дана возможность крестьянам приобретать сельхозтехнику и опять же на льготных условиях, в кредит.
К концу 20-х годов у нашей семьи уже были конные, один плуг однокорпусный и один – двухкорпусный «лемешинский», несколько борон «зигзаг», молотилка – «трещётка», вначале с ручным приводом, а позднее с конным приводом вращения, веялка и сортировка зерна, промышленная шерстобитка для расчёсывания овечьей шерсти, единственная в округе. Техники для заготовки сена не было, всё делалось вручную.
И вот такие многодетные семьи, трудолюбивые и перспективные, попали в разряд зажиточ-ных, впоследствии так называемые «кулацкие».
Если всё, мной вышеописанное, я взял из рассказа моих родителей, то уже в начале 30-х годов я отчётливо всё помню сам, вся дальнейшая жизнь деревни коснулась и лично меня. Теперь всё то происходящее в деревне кажется кошмаром.
Начался период сплошной коллективизации и раскулачивания. И что только не пережили эти «кулацкие» семьи, какое издевательство над ними учинялось активистами, и только за то, что они не соглашались объединяться в колхоз. Вначале душили налогами, но и это им оказалось мало, потом стали выгребать содержимое зерновых амбаров, оставляя только что-то на пропитание.
В такие «кулацкие» семьи попали мой отец Андрей Сысоев, его брат Евдоким, наш сосед Захар Никиенко (ныне проживающий в селе Юрьевка его сын Володя), Иван Проваленко, Иосиф Ефименко.
Я не буду называть фамилии активистов сознательно, их теперь всех нет в живых. Они насильно, вероломно забрали у нас весь сельхозинвентарь, скот, оставив нам одну из худших кобылку, одну корову, одну овцу, одного поросёнка и несколько кур, нас, семью из 10 человек, выгнали из дома, заколотив в доме окна и двери досками. Но почему-то разрешили жить в нашей же бане по-чёрному площадью 4х5, т.е. в 20 квадратных метров, стоявшей на нашем же огороде. И мы там жили с ранней весны 1932 года и до поздней осени. Осенью разрешили возвратиться в дом. Как впоследствии я узнал, что нас не выслали из деревни потому, что отца отстояли бывшие партизаны Ануфрий Бадюля, Савелий Бурый, Никольский и ещё кто-то, с которыми отец отстаивал советскую власть, и штаб их тогда размещался в лесах под деревней Тузлуки.
Не выслали из деревни и Евдокима, брата отца, потому что он оказался родственником одно-го из активистов. Но семьи Захара Никиенко и Ивана Проваленко погрузили на подводы, увезли до Боготола и отправили куда-то в Томскую область. Я хорошо помню, как мне тоже так хотелось ехать потому, что Захаровы – соседи, и Володя, и Таня, и Миша, мои детские друзья, уехали, а я остался.
И всё-таки сила победила разум, отец согласился вступить в колхоз, и весной 1933 года написал заявление. Он отвёл нашу кобылку на конный двор колхоза. А Евдокима Сысоева хоть и не выгнали из деревни, но из дома и подворья выгнали, их семья размещалась у родственников, а в их доме оказалась контора колхоза, во дворе, богатом всякими поднавесами, хлевами и конюшнями, был колхозный конный двор.
Казалось бы, всё стало налаживаться, стали привыкать к колхозной жизни, вернулись домой ссыльные семьи. Наличие в колхозе богатой мужской рабочей силы позволило бурно строить, появились примитивные скотные дворы, конюшни, зерносклады, контора и клуб, и всё пошло своим чередом.
Но для нас наступил более страшный период в жизни. Шёл 1937 год, год репрессий, появились так называемые враги народа. 6 ноября 1937 года, поздно вечером я, придя домой из клуба, увидел жуткую картину: мать в рыдании лежит на полу, старший брат, унылый, сидит у стола. Мать проговорила мне: «Беги в контору, может, застанешь отца, его забрали милиционеры».
Не задумываясь, я выскочил на улицу, увидел навстречу идущую подводу. Поравнявшись, отец увидел меня, сидя на облучке, и резко остановил лошадь. Я подбежал к нему, он обнял меня и сказал: «Прощай, сынок!».Но в это время сидящий сзади милиционер начал бить в спину отца рукояткой пистолета. Стоная от боли, отец уехал.
Увезли отца, а через несколько дней та же участь постигла Захара Никиенко, Ивана Проваленко, Иосифа Василенко. И так мы в Татьяновке стали врагами народа. Нас лишили всего, даже мы не имели право зайти в ларёк, купить там соль, спички. Нам не давали лошадь из колхоза привезти дрова, сено, съездить на мельницу. Мы пользовались для перевозки грузов нами выращенным и обученным бычком, как тягловой силой.
Закончив четыре класса в Татьяновке, я поступил в Юрьевскую школу (НСШ) в 1938 году, был принят как сын врага народа, т.е. не имел права на пользование общежитием, должен везти свои дрова (3 кубометра) в год для школы. Так мы были изгоями в деревне почти до начала войны 1941 года.
Забегая вперёд, скажу, что в вину отцу было приписано: работая в колхозе кладовщиком в 1937 году, отправил 8 подвод с мешками ржи на элеватор для сдачи государству, заражённой клещём, и мешки вернули обратно. И это было вредительством, а остальных забрали как сообщников отца, - бывших кулаков. Без суда и следствия как внезапно забрали отца, так внезапно и отпустили в конце 1940 года. Иван Проваленко вернулся в 1947 году, а Захар Никиенко и Иосиф Василенко не возвратились домой, где-то погибли.
Человек привыкает ко всему, привыкли и мы. В основном, жили за счёт своего хозяйства, огорода площадью до 1 га.
Но наступила новая чёрная полоса в жизни народа: началась война 1941 года. Только тогда с нас сняли всякие ограничения как врагов народа, старшие братья ушли в армию, все младшие стали на уровне других сверстников.
Жизнь в деревне была подчинена единому лозунгу: «Всё для фронта, всё для победы!». 58 мужчин - вся сила, в первые же дни войны ушли на фронт. Остались живыми после войны 12 человек, из них ранеными вернулись в период войны двое: Вася Ефименко без обеих ног и Тихон Столяров.
В колхозе не было разделения труда на мужскую, женскую или детскую работу. Всё делали вместе, заедино. Ручных часов не было, не было и слов «не буду», «не пойду», а поэтому и выстояли, выжили.
Наступил долгожданный мир, закончилась война 9 мая 1945 года. Наш колхоз «Красный кустарь» закончил сев пшеницы аж на 75-и гектарах. Женщины пели и плакали, плясали и плакали, обнимались и целовались, кто радовался, а кто проклинал войну. Тяжело было, но началась активная жизнь. В деревне появились и первые послевоенные свадьбы. Тогда ещё не было электричества, не было радио, не было своей мельницы, а были две гармошки, одна у нас – Сысоевых, и одна у Захара Никиенко, был один велосипед – у нас.
К концу 40-х годов почувствовалось в деревне некое преображение, колхозники стали продумывать вопрос о строительстве своей мельницы, механизировать некоторые работы на уборке урожая и заготовки кормов. К началу пятидесятых годов все жители деревни Татьяновка были повязаны узами родственных отношений, некоторых фамилий было по несколько домов. Не вдаваясь в конкретные отношения родственных связей каждой семьи, я лишь назову фамилии их. Это семьи Сысоевых, Денисенко (девичья фамилия моей матери), Лементович, Никиенко, Дворецкие, Столяровы, Солдуновы, Кузьменковы, Грузлевы, Проваленко, Субботины, Бычковы. В деревне как-то так сложилось, что при праздновании каких-либо религиозных праздников собирались в 2-3 кампании. Престольным праздником в деревне был Старый Новый год 14 января, и в Татьяновку съезжались гости из деревень всей округи. Ведущую роль в гулянье играла двухрядная русская гармошка!
На въезде в деревню со стороны Боготола, в километре от неё, на взгорке, было кладбище, основателем которого был также мой дед Анисим Сысоев, был установлен огромный лиственный просмоленный крест. На этом кладбище одним из первых был и похоронен мой дед Анисим, проживший 102 года, там же были похоронены и второй дед Сергей Денисенко с его бабкой, похоронены два моих маленьких брата и другие родственники и сельчане.
Но однажды, когда уже не было деревни, в очередной раз, посетив родные места, я остолбенел. Нет кладбища. Где-то в начале семидесятых годов какой-то вандал-тракторист на тракторе с лущильником заехал и сравнял все холмики-могилки на кладбище, и их крестики растащил по полю.
В начале 50-х годов над деревней навис очередной меч горя и страданий для жителей. Началось укрупнение колхозов, слияние и уничтожение деревень, так называемых бесперспективных. В эту категорию и деревня Татьяновка. Четыре деревни, четыре колхоза «Красный кустарь» – Татьяновка, «Власть советов» – Дуровка, «Новый труд» - Каменка, «Путь к социализму» - Лебедевка обязаны были объединиться воедино с центром в д. Лебедевка. И стал очередной вопрос для всех жителей Татьяновки, а что делать дальше? Отобрали работу, отобрали и будущее. И стали татьяновцы покидать свои насиженные места, кто поехал в город, кто в Б. Косуль, Тузлуки, Лебедевку, Юрьевку вывозить или продавать свои жилища, надворные постройки. Первым деревню покинул я в конце 1950 года, а помог мне в этом давно уже покойный первый секретарь райкома комсомола Вася Колесников.
Где-то в половине 50-х годов из деревни вывезли все постройки, долго ещё существовали признаки поместья, груды кирпича от печей, колодезные журавли. А потом понадобилась и земля деревни Татьяновки, и на её месте стали расти хлеба и чертополох.
Несколько лет назад мне довелось посетить свои родные места, посмотреть отцовское помес-тье, где я в детстве в реке ловил щук, налимов и пескарей.
И что же перед моими глазами предстало?
Совсем изменились рельефы пейзажа местности, исчезла речка, я не нашёл «Аптёмовой» заводи на реке, где мы ватагой ребятни купались, ныряли и визжали.
И как хочется, даже теперь, сложиться бы средствами всем оставшимся в живых татьяновцам и поставить обелиск – столб, на месте бывшего «Лементовичева» колодца – журавля и на нём - трафарет с надписью: «Здесь стояла деревня Татьяновка, 1907 – 1957 годы».
Так деревня Татьяновка родилась, существовала и погибла за полвека.
Виктор Сысоев.
г. Боготол «Земля боготольская» 14.06.2000г.
№70(10204) (газета, издаётся в г. Боготол)