История разбрасывает пожелтевшие газеты, шуршит пересохшими губами…
В августе 1999-го заслуженный работник культуры России, дважды лауреат премии краевой журналистской организации, почётный гражданин Норильска, Гунар Робертович Кродерс ушёл из жизни. Он остался верен Северу до конца. К его могиле холодный таймырский ветер принёс семена с ромашковой тундры…
В норильской «сталинке» Кродерса во всю стену был стеллаж с дисками и катушками лент. Сколько музыки!!! Нет, это не стеллаж и не стена – это огромное окно в другой мир. Мир, без которого Гунара Робертовича не было. Мир, в который он уходил, погружался, растворялся в нём. Знаю по себе, музыка спасает от одиночества. Спрятаться в Бетховена или Шопена, как в латы…
Актрису Герту Вульф знала вся Латвия. Талантливая Герта покоряла своим великолепием и красотой всех театралов, зал рукоплескал народной любимице, бросая к её ногам букеты цветов. Этой женщине поэты посвящали стихи, специально для неё драматурги писали пьесы. Эдуард Вульф, известный латвийский драматург, муж Герты, умер в зените своей славы от чахотки. Спустя несколько лет в её жизни появился Роберт Кродерс. Она оставила театр и целиком посвятила себя семье. 20 января 1926 года у Герты и Роберта Кродерсов родился второй желанный ребёнок. Маленький Гунар как-то очень символично появился на свет в день именин старшего брата Ольгерта, и лучшего подарка от мамы с папой Ольгерт себе и не представлял.
Кродерсы снимали три комнаты в красивом уютном доме, принадлежавшем немцу Шварцу. В те далёкие годы Латвия была государством строго религиозным, но протестантство проповедовалось без фанатизма, уроки религии в школах проводили без показной набожности. Может, отчасти поэтому у каждого в семье Кродерсов был свой бог: дед – старый коммунист, мать с отцом исповедовали религию искусства. В гостях часто бывали деятели культуры, музыканты, художники, писатели, актёры. Спорили о театральных и оперных постановках, делились впечатлениями об увиденном на выставках, о прочитанных книгах. Часто ходили слушать хоралы в Домский собор. Духовность в понятии «жить» ставилась на первое место. О Боге не говорили – то ли из-за деда, то ли из нежелания произносить имя Господа всуе. Католическая вера рождалась вместе с ребёнком, тихая, немногословная, но постоянно подпитываемая культурой и традициями страны.
У Кродерсов было всё. Привратник, чистый дворик, светлая атмосфера любви, семейное счастье – это «всё» осталось в прошлом, как и само название улицы (в советское время – Энгельса, а сегодня это даже совсем не важно), но на входной двери квартиры, где когда-то жили Кродерсы, новые жильцы 90-х сохранили старинный почтовый ящик с надписью «Роберт Кродерс». В Латвии всегда берегли память…
* * *
Гунар был талантливым мальчиком: он хорошо рисовал, довольно рано стал проявлять интерес к журналистике, печатаясь в рижских газетах «Школьная жизнь» и «Отдых», увлекался музыкой и писал стихи. Поэтическое вдохновение рождалось от влюблённости. Особенно часто вспоминали в семье стихотворенье «Богиня с кривыми ножками». Детство – всего лишь четвертая часть жизни, безоблачной, радостной, полной надежд и мечтаний. Счастье расплескивалось из детских пригоршней и казалось безмерным, но неумолимое время указующим политическим перстом начертало совсем иные перспективы.
Осенью 1930 года СССР предложил Литве, Латвии и Эстонии заключить пакты о взаимной помощи. Правительства этих стран, оказавшиеся в полной внешнеполитической изоляции, были вынуждены согласиться. На территории Прибалтики начали быстро создаваться военные базы и размещаться советские воинские части. Такое развитие событий существенно ограничивало суверенитет прибалтийских республик. Многие пронемецки настроенные предприниматели, богатые землевладельцы стали уезжать в Германию. Попытки сохранить правобуржуазный режим не имели успеха. Потом были бурные события июня 1940 года. Революция или оккупация?
На самом деле «мирный» процесс присоединения Прибалтики к СССР не означал отсутствия насилия. Присоединение стран Прибалтики к СССР сопровождалось разгулом массового террора. Арестовывались и высылались за пределы республик не только поборники прежнего режима, бывшие члены буржуазного строительства, крупные чины полиции и армии, большая часть помещиков, состоятельные крестьяне, националистически настроенная молодёжь, но и коммунисты со стажем, интеллигенция, работники культуры и искусства, духовенство… В 1937 году в Москве расстреляли Яниса Арвидовича Кродерса, преданного коммуниста, искренно верившего в идеи Ленина – Сталина, участника двух революций (за участие в революции 1905 года был приговорён царским судом к смертной казни, но чудом её избежал). Расстреляли деда без конкретной формулировки. Только после ХХ партийного съезда в энциклопедии, изданной в Латвии, появилась его фотография со словами: «…посмертно реабилитированный участник революционного движения».
Рига кишела слухами об арестах: «Массовые, понимаете?..» Ольгерт и Гунар были очень молоды, по-глупому оптимистичны, поэтому не обращали внимания на тревожные разговоры. Гунар вспоминал, что ТОТ день был внешне самым обычным: «После премьеры в оперном театре подались в кафе, чтобы за чашкой кофе поспорить, как водится, об увиденном. Вдруг приехала мать, попросила быстрее вернуться домой: «Отец говорит, что ожидается очень тревожная ночь». Так и случилось. Заполночь всех разбудил властный звонок в дверь, послышались мужские голоса, потом рыдание матери: «За что? Ну, скажите, пожалуйста, за что?» На вопрос одного из сотрудников ведомства Берии о наличии оружия отец, поднимая ручку с пером, каким-то жутким спокойным голосом ответил: «Вот моё оружие – единственное!»… Официально слово «арест» не прозвучало, просто объявили, что вывозят за пределы Риги, в деревню». К тому времени Гунар закончил 8 классов, а Ольгерт был студентом исторического факультета Рижского университета.
14 июня 1941 г. был разрушен храм, именуемый Родиной, погашен очаг, именуемый домом. Были отняты все права, кроме одного – права на смерть. Из путаных переходов детства Гунар влетел на сверкающую платформу жизни – и замер, ослеплённый. Длинный состав поезда (свыше 30 «телячьих» вагонов) вкатил его и сотни других мальчишек и девчонок в жизнь, где, возможно, смерть – большая награда, а жизнь – бесконечная вереница боли, потерь и нечеловеческих страданий…
* * *
О чём они думали под ревущую пыль, до отказа забивающую глаза и уши? Горькие стенания жён, оторванных от мужей, обессилевшие старики, не понимающие своей обречённости дети. Они мчались в вагонах мимо ада в ещё более страшный ад, о котором пока никто не знал. Непонимающие, тихие, они в покорном молчании вошли в пору снегов. Сгорбившиеся, кое-как разместившиеся на неструганных досках, а то и прямо на полу, оцепеневшие от внезапно обрушившегося горя, люди неделю провели как в полусне… Война застала эшелон между Ригой и Каунасом, но они об этом не знали. Впоследствии Кродерс вспомнит:
«24 июня в результате какого-то фантастического совпадения в розетке железнодорожных путей остановились два вагона: наш и теплушка, в которой были заключены наши отцы. Кто-то кого-то узнал, крикнул, и женщины вскочили, подбежали к зарешёченным окошкам. Обмороки, плач, стоны. Окна-то крошечные, их всего два, а в вагоне – человек под сорок. И всем хотелось хотя бы одним глазком, хоть на мгновение повидать своих.
- Как ты там? Не болеешь? Милый, что же с нами будет?
- Держись, дорогая. Береги детей. Мы ещё будем все вместе – вот увидишь.
Женщины кричали навзрыд. Мужчины пытались их успокоить, приободрить. Но улыбки не получались – они больше походили на трагические маски. Эшелон специального назначения – с отцами – следовал следовал в направлении Урала – туда, где отбывали сроки политические заключённые».
Это была последняя встреча родителей Гунара. Сколько минут она длилась – пять? пятнадцать? – он не помнит. Но отчётливо до сих пор в ушах крики обезумевших от расставания женщин… Мать глядела расширенными глазами в одну точку, как будто предугадывала судьбу. Под скрежет стальных колёс эшелон со спецпереселенцами уносился в Сибирь, всё дальше от песчаных берегов янтарного моря, от Латвии, увидеть которую большей части высланных было уже не суждено. Дорога была длинной, дни тянулись долгим ожиданием конца, из них уходило всё реальное, чем живёт в нашей жизни человек, и оставалась одна дорога в никуда с её перего-нами и станциями.
* * *
Жизни людей, едущих в «латышском составе», сомкнулись на одном изгибе дороги, на одном перегоне судьбы. Харлово, что в нескольких километрах от Канска… Деревенский люд встретил молчаливо: не то пытался запомнить лица людей, «по чьей воле началась война», не то «примерял» страшную вину на осунувшихся, оборванных людей, состоящих по большей части из женщин и детей.
Надо было как-то налаживать жизнь на новом месте. Кое-как обустроенная избёнка, выделенная Кродерсам и семье профессора Фриденберга, бывшего министра народного просвещения, стала временным пристанищем на долгую сибирскую зиму. Первый русский друг Игорь, студент-художник, первые уроки русского языка, первые русские морозы… Замерзая, люди прижимались друг к другу, стараясь хоть каплю согреться. В холодной всеобщности нищеты все были равны. Харлово в одно мгновенье превратилось в большой холодный лагерь (Кродерс: «Казалось, что умерли в нас все живые частицы, а краски слились в одну серую беспросветность»).
Наваливались безысходная тоска, нахлынувшие волны одиночества. Далеко до конца срока. Страшная цифра 20 (уточнённый срок ссылки). Ещё дальше до дома. Пожалуй, среди суеты и сумятицы, в полном хаосе чувств и терзаний труднее всего обрести радость, простую радость, сохранить под гнётом голода и неудержимого гнёта мягкость, доброту, человечность. И они, выжившие чудом, с приходом весны проснулись для мечты. Казалось, самое страшное позади…
Потом был транспорт, на котором «доходяг» из Харлова отправили на Север. Север представлялся им землёй обетованной. От него они, спецпереселенцы, лишённые паспортов и гражданских прав, ждали работы, пищи и одежды.
* * *
О, чудная гавань мечты, какая ты леденящая… Хозяйство. Имеется 10 каркасных бараков, выделенных Норильским комбинатом, из которых 8 жилых, один приспособлен под амбулаторию-стационар и барак-кухня. Кухня не оборудована, нет раздаточного цеха, хлеборезки и механического оборудования. В этом же бараке-кухне две комнаты заняты под продуктовую и вещевую каптёрки. Нет бани, прачечной, складов, столовой, конторы, школы и клуба. Из транспорта – одна лошадь, выделенная комбинатом.
Сильно опух от недоедания Ольгерт, осунулась и слегла мама. Горькое чувство вины перед матерью, охватившее Гунара, доводило его до наивысшей точки безумия. Только чудо спасло 16-летнего парнишку – он не сошёл с ума. Он так желал накормить мать, отодвинуть от неё смерть… 30 ноября 1942 года мамы не стало. Осиротевшие навсегда братья Кродерсы уже ни о чём не молили Бога.
Маленькая фактория Хета, находящаяся недалеко от крупного участка Хатангского рыбозавода и усадьбы долганского колхоза «Заветы Ильича», блеснула маленькой звёздочкой на чёрном бесконечном небе. Нам не дано знать, какие именно «заветы» давал Ильич усадьбе долган на далёкой таймырской земле, но, видимо, в планы местных жителей и начальства заживо похоронить спецпереселенцев не входило. Великий дар – работа, продуктовые карточки и ссуда на приобретение одежды – стал самым дорогим из всех подарков мира. Впервые за эти годы смерть, неотступно следовавшая за Кродерсами, затерялась где-то по дороге…
В то время маленький ручеёк, мечущийся в поисках большой воды, как-то незаметно вошёл в русло. Река понесла его быстро и уверенно. Гунар стал настоящим рыбаком-кормильцем. Вся добытая рыба, посоленная и уложенная в баночки, отправлялась в Норильск. Жизнь налаживалась: белый северный цвет стал обретать краски, а мир – наполняться звуками…
* * *
Осенью 1955 года братья Кродерсы получили справки, удостоверяющие, что «с 1941 года находились на спецпереселении в Красноярском крае и на основании заключения МВД Латвийской ССР из спецпереселения освобождены…»
…Огонёк сигареты незаметно гаснет. Лёгкий дымок стелется над письменном столом. Стучит письменная машинка: «Вся наша жизнь состоит из парадоксов. Став невольным жителем Таймыра, врос корнями в эту землю, и уже молодые побеги пошли: сын Олег, дочь Татьяна…» Да, к тому времени Гунар Робертович был уже женат. Его супруга, учительница русского языка и литературы, заведовала местным интернатом. Новая Родина не отпускала, она стала частью организма: оторви часть – погибнет весь организм. «Рыбное» дело само по себе (есть в этом какая-то закономерность) перетекло в журналистскую деятельность. Став корреспондентом по Хатангскому району газеты «Звезда Севера», Кродерс рассказывал о тундре и людях сурового края.
Кочевой образ жизни журналиста – это не только бесконечные дороги по заснеженному безмолвию, где порой живой души не встретишь, а от стойбища до стойбища – километры и тягостные часы одиночества. Это ещё и удивительные рассветы, тёплые улыбки коренных жителей севера: долган, ненцев, эвенков, нганасан. Гунар освоил долганский язык, легко общался с людьми, познавал культуру древнего народа, его мудрость, красоту… Писал: «Стоишь на борту ледокола или мчишься на оленьей упряжке по тундре – ощущаешь север почти как космос!» И ещё: «Понимаете, я считал, что нужен людям. Здесь нужен. Лет 10 тому назад (монолог 1995 года. – Прим. автора) комбинат предложил моей семье квартиру в Латвии. Мы уже и коробки собирали… Но я не мог, не хотел ехать. И вот, когда нужно было принимать окончательное решение, моя супруженция спросила: «Гунар, может, не поедем?» Я так обрадовался! И от квартиры отказались. Допустим, мы бы поехали в Латвию. Что я там?.. Купил бы собачку, как все пенсионеры, гулял бы с ней. Я абсолютно не представляю себя пенсионером. Я не могу им быть».
Вот и всё. Пора снегов миновала…
- Римма Александровна, вы встретились поздно…
- Да, достаточно поздно.
- Какая она была, ваша встреча, помните?
- Конечно, помню. Нас познакомили на концерте Давида Ойстраха в знаменитом музыкальном зале.
- Любовь с первого взгляда?
- Скорее, это сочувствие друг к другу, а любовь пришла потом. Я многое о нём знала до встречи…
- То есть, можно сказать, что вы счастливая женщина?
- Я думаю, да. Мы не зря с ним встретились.
- Вокруг Гунара Робертовича было столько людей, но мне он казался бесконечно одиноким человеком. Это так?
- Да, скорее да.
- Его часто обижали?
В глазах Риммы Александровны блеснули слёзы*…
- В детстве папа мечтал стать художником. Судьба распорядилась иначе. Но рисовать он не переставал никогда. Он рисовал людей, только людей. Человек был для него высшим, неповторимым созданием Природы. Для него все люди были хорошими. Я с папой виделась ред-ко. После 10 лет, когда умерла мама, я долгое время жила у бабушки. Но помню, когда мы с Олегом были совсем маленькими и хотели подольше побыть с папой, он брал нас к себе на колени и начинал рисовать. Есть у него одна картина – тёмный силуэт женщины, выполненный в графике. Я думаю, это – его мама. Он ведь так и не нашёл её могилу. Много раз пытался, но каждый раз возвращался печальный. Чувство вины перед мамой не покидало его никогда.
- Татьяна Гунаровна, а папа делился с вами своими творческими успехами, планами, посвящал вас в свою творческую «кухню»?
- Да, мы часто обсуждали его статьи. Он мог прийти поздно вечером и читать мне свою новую статью. Порой я даже засыпала под его мягкий, убаюкивающий голос. А когда просыпалась, находила рядом с кроватью газету, где были сделаны пометки в тексте. Я знала, что мне их нужно прочитать. Я читала, а потом прочитанное обязательно обсуждалось.
Я удивлялась его усидчивости и работоспособности. У него всегда был чёткий график работы. Он успевал делать всё. Папа ходил на творческие вечера, спектакли, концерты в числе первых. Если он знал, что сегодня состоится премьера какого-то интересного художественного фильма, то вставал в 8 утра и шёл в кинотеатр. Это в выходной-то день! Он был занят всегда. Неустанно повторял: «Читайте, всегда читайте, где бы вы ни были. Даже на кухне, готовя обед, читайте».
- Как вы стали учительницей?
- После смерти мамы, когда мне было всего 9 лет, я твёрдо решила стать врачом, детским. Но папа тогда сказал, что именно я должна продолжить мамино дело, пойти в педагогику. С моей стороны сопротивления не было. И хотя я любила поступить по-своему, но к словам папы прислушивалась всегда. Папа не мог посоветовать что-то плохое. И мы ему доверяли. Я благодарна ему за то, что он подарил мне радость общения с детьми. Моё учительство – это его заслуга**…
* * *
…Ольгерт Кродерс после освобождения сразу уехал в Ригу. Получил звание народного артиста ЛССР, снявшись в фильмах: «Риск», «Молчание доктора Ивенса», «Опознание», «Голова профессора Доуэля», «Никколо Паганини», «Контракт века» и других. Сегодня Ольгерт Кродерс – ведущий режиссёр Академического национального театра в Риге. Ему 80 лет!
Гунар Кродерс стал профессиональным журналистом. Работал в «Звезде Севера», собственным корреспондентом газеты «Советский Таймыр» и Таймырского радио; ответственным секретарём первой газеты «Огни Талнаха»; редактором газеты «Горняк». Долгие годы сотрудничал с «Заполяркой». Всё, что написал он о культуре Большого Норильска, вошло в золотой фонд норильской журналистики.
Елена УШАКОВА
P.S. Автор выражает благодарность Т.Г.Кродерс, директору Музея истории освоения и развития НПР С.Г.Эбеджанс, сотрудникам ГТРК «Норильск» и Н.Г.Бердниковой за помощь, оказанную при подготовке материала.
*Расшифровка телевизионной передачи «Остаюсь с вами» от 2000 г.
**Расшифровка диалога из личной встречи с дочерью Г.Р.Кродерса (ноябрь 2000 г.)
«Заполярная правда» №9(12444) 19.01.2001 г. (газета, изд. г. Норильск)