Здравствуйте, уважаемый Джонсон Талович!
Я живу и работаю в Норильске большую часть из своих 75 лет. Моя трудовая деятельность началась в августе 1942 года, когда после ухода немцев с Северного Кавказа нас, семнадцатилетних юнцов из станицы Кабардино-Майская, послали на восстановление Тырны-Аузского металлургического комбината. Потом был фронт, плен, побег, возвращение к своим, суд и приговор - двадцать лет лагерей. В июле 1945 года меня этапом привезли в Норильск. Мне выпало отбывать срок в страшном Горлаге («Гор» — это не «горный», а «государственный особого режима», сталинская каторга, где работали тысячи людей, в том числе и я, каторжный номер — Ш-140).
В августе 53-го я принимал участие в
восстании заключенных Норильлага. После
восстания в Норильск приехала
правительственная комиссия из Москвы,
которая занималась пересмотром дел.
Говорят, изменили приговоры 25 тысячам
человек. Правда ли это — не знаю. Но после
комиссии у многих каторжан в справках об
освобождении появились формулировки «освобожден
по амнистии», «освобожден со снятием
судимости», а у меня было написано «ранее не
судим». К тому времени я уже отсидел девять
лет, но мне, вчерашнему каторжанину, выдали
трудовую книжку и приняли на работу — как
вольного человека. Знал бы я тогда, как все
повернется...
Не так давно я узнал, что для лиц, проработавших на комбинате свыше 50 лет, Норильская горная компания назначила какие-то корпоративные пенсии. Решив, что я вполне могу по стажу (55 лет в Норильске) претендовать на нее, я отправил на Ваше имя заявление, приложив все документы, где говорилось о том, что я являюсь ветераном труда и инвалидом третьей группы (виброболезнь и стенокардия). Приложил я и справку о том, что за годы работы получил 30 благодарностей и 6 почетных грамот за добросовестный труд.
Ответа на мое заявление долго не было. В конце концов мне сообщили, что те годы, которые я отбывал на каторге, работая в Норильске, мне в трудовой стаж... не засчитываются! Получается, что их словно и не было. А между тем в эти годы я строил цементный и кирпичный заводы, а моя бригада в числе немногих была награждена переходящим щитом трудовой доблести. Вручал этот щит сам начальник комбината Зверев, и дома у меня хранится снимок, где мы с ребятами из бригады сфотографированы вокруг этого щита. Старые каторжане не дадут соврать: такие награды за труд редко давали в Норильлаге заключенным, и уж совсем-совсем редко — бригаде из Горлага. Вот так мы работали.
Я пошел на прием к начальнику управления по работе с персоналом Уланову. Уланов мне сказал, что нужна справка о реабилитации, а та справка, в которой написано «ранее не судим», не подходит. Но ведь если там сказано «ранее не судим», разве это не есть реабилитация? И получается, что я реабилитирован еще в марте 1954 года! Однако кадровики ссылаются на приговор военного суда Балтийского флота, который в 1994 году при пересмотре наших дел сделал вывод, что нам реабилитация не положена. Только этот приговор ссылается на приговор военного трибунала армии от декабря 1944 года. А нас московская комиссия освободила в марте 54-го, ясно сказав — «ранее не судим».
Насколько я знаю, силу имеет именно это решение, поскольку приговор 1994 года ссылается на приговор 50-летней давности, всю вину по которому я искупил честным трудом. Да, в моей справке об освобождении нет слова «реабилитация" (в 54-м году и слова-то такого не употребляли). Но разве не следует из нее, что я до снятия судимости отработал девять лет на Норильском комбинате? И разве ради соблюдения бюрократических формальностей мои каторжные годы считаются «недействительными» только потому, что 46 лет назад мне неправильно оформили справку?!
Джонсон Талович, я, как и вы, все эти годы, как бы трудно мне ни приходилось, оставался патриотом Норильска и комбината. Когда после передачи Норильского комбината в Минцветметпром в середине 50-х стали уезжать «на материк» бывшие заключенные, руководство комбината обратилось к ним с просьбой помочь, поддержать, поработать еще в Норильске. Тогда на этот призыв откликнулись очень немногие. Я поверил, остался работать, в 1957 году перешел в горнорудное управление, где 25 лет отработал в «подземке» бригадиром добычной бригады проходчиков. Работал я и потом, проработав на комбинате в общей сложности с 1945-го по 2001 г. Уволился по сокращению штатов 3 января сего года.
За многолетнюю работу комбинат дал мне однокомнатную квартиру «на материке» в городе Орехово-Зуево Московской области. Я пытался объяснить Уланову, что квартира мне ни к чему — не с моим здоровьем переезжать «на материк», если я и так каждый год по месяцу лежу в больнице. Я написал заявление, что готов отдать квартиру взамен той самой корпоративной пенсии за 55-летний стаж. Думаю, что если комбинат станет платить мне пенсию, в любом случае ему это обойдется дешевле «материковской» квартиры.
Хотя дело не только в том, что дешевле или дороже. Меня глубоко оскорбило то, что мои «каторжные» норильские годы не зачтены в стаж, а справка об освобождении не является документом о реабилитации. Я не считаю себя лучше других, но, Бог мой, много ли сегодня в Норильске людей, отработавших на комбинате больше, чем я? И разве я не заслужил более внимательного отношения, если не от директора комбината, то хотя бы от начальника управления кадров?
Я понимаю, что скорее всего мне ответят — «у нас приказ, ничем помочь не можем». Много раз я слышал от чиновников такие слова. Но в старости жжет обида: неужели все мои награды, болячки и отданные Норильску годы не стоят того, чтобы сделать исключение? Неужели все они перечеркиваются одной неправильно оформленной бумажкой? В объединении профсоюзных организаций, куда я тоже направлял свое ходатайство, мне сказали: объединенная комиссия рассматривала мое заявление, проголосовали за то, чтобы его удовлетворить, но потом заявление попало к Уланову. «Хагажеев через два дня приедет и решит» (так мне сказали в управлении). Прошло два дня, неделя, две, скоро уже месяц минует, но ответа нет ни от Уланова, ни от Хагажеева, ни от профсоюза. Потому я и обратился к вам, Джонсон Талович, через газету. Может, хоть так получу ответ. Извините, что вынужден беспокоить. Но, честное слово, мне очень обидно.
С уважением, С.Г.Головко
«Заполярная правда», 14.02.2001 г.