-Прибыл я в Дудинку
5 октября 1945 года через три моря Северным морским путем из Гданьска, -
вспоминает Ян Гродзицкий. - Не было ни имени, ни фамилии. Только
номер личного дела: М-405. Этот номер намертво отпечатался в памяти.
Тогда мне было 19 лет. И я уже был признан государственным преступником по статье 58/2,11. Этот холерный параграф говорил о том, что меня признали контрреволюционером. За что? За то, что посмел вступить в ряды Армии Крайовой, которая боролась за независимость Польши.
А вообще-то по логике НКВД я был преступником от рождения, вернее, еще не родившись, в утробе матери. Дело в том, что мой отец имел несчастье быть вице-губернатором г. Вильно. А когда в Литву пришли Советы, они арестовали всех представителей прежнего правительства, всех "буржуев", и моего отца в том числе. Больше мы с мамой его никогда не видели. На все наши запросы в НКВД мы не получили ни одного вразумительного ответа.
И вот я на Крайнем Севере, сравнительно недолго в Дудинке, потом в горлаге (лагерь особо строгого режима), затем в Кайеркане. В переводе с языка местного населения название переводится как "долина смерти". Так оно и было. Бежать отсюда было некуда и незачем. Побег в тех условиях означал смерть. А мы были молоды и хотели жить, несмотря ни на что.
Мне повезло: я работал в угольной шахте, мне не было так холодно, как тем, кто работал на строительстве Норильска или комбината. И нам было все равно, день там наверху или уже ночь. Я хорошо работал, скоро стал бригадиром, потом закончил курсы и стал горным мастером. Постоянно был победителем социалистических соревнований.
Жили в бараках по 200 и больше человек. Работали по 12 часов в день. Каждый вечер в 20.00 была поверка, и нас запирали на замок до следующего утра. И вот тогда, когда уже можно было спокойно лечь и подумать о чем-то о своем, сжималось сердце от тоски, от несправедливости происходящего. Просто выть хотелось.
Письма можно было писать только два раза в год, и то на территорию России. Дальше, в Польшу, было нельзя. Но мы исхитрялись: писали во Львов, а оттуда переправляли уж наши письма на Краков, где моя бедная мама сходила с ума, не зная, где я и что со мной.
Однажды я получил от нее посылку. Но мне ее не отдали на почте, сказав, что я
должен заплатить за хранение рубль пятьдесят. Но у меня не было денег, нам за
наш каторжный труд никто не платил денег! И посылку отправили в Краков. Мама
получила назад то, что отправляла сыну, через полгода, естественно, она решила,
что сына уже нет в живых, как и мужа.
На работу и с работы нас водили под конвоем. Каждый день охрана повторяла: "Шаг вправо, шаг влево считается побегом". А мы еще добавляли от себя: "И прыжок вверх - тоже". Хорошо, что нас не покидало чувство юмора, даже в тех нечеловеческих условиях. Это помогало нам выжить.
Охранники, как правило, были нашими одногодками, но старшие по званию их воспитывали так, что они видели в нас злейших врагов. У них в казарме на стенах висели то ли лозунги, то ли плакаты, не знаю как назвать, такого содержания: "Солдат! Помни, что ты охраняешь опаснейших, злейших врагов твоей Родины!" И молодой хлопец, видевший такой текст с утра до ночи, постепенно начинал верить тому, что написано.
Но самое страшное было не это, а то, что, отбыв положенные сроки, мы не могли вернуться. Мы должны были остаться в Сибири навсегда, на вечное, пожизненное поселение.
Вот это "никогда" было страшнее всего, оно лишало человека самого главного - надежды. Каждого десятого числа месяца мы обязаны были ходить в комендатуру отмечаться, чтобы не забывали, кто мы есть. Но, слава Богу, весь этот кошмар закончился через 11 лет, и в 1955 году я возвратился домой, в свой любимый Краков.
Возвратившись в Польшу, я сразу же поступил в горный институт, закончил сначала геологоразведочный факультет, затем выучился на горного инженера. Занимал руководящие должности. Привык много работать и не могу от этой привычки отделаться до сих пор.
Занимаюсь общественной деятельностью потому, что чувствую себя обязанным
помогать людям, таким, как я, "сибирякам", которые не смогли адаптироваться в
новых для них условиях. Таких много, можно сказать, большинство. Как правило,
они попадали в лагерь детьми, подростками. Выходили из лагеря без образования,
без специальности, без ничего, только с багажом лагерной и ссыльной жизни. На
подобных "возвращенцев" на родине смотрели не больно-то ласково. Неизвестно еще,
за что они сидели.
Вот и получается, что в России ты враг и тут неблагонадежный. Куда деваться?
Союзы сибиряков помогают таким людям вернуть самоуважение, это очень важно для каждого человека. В годы социализма на нас смотрели как на людей третьего сорта. Теперь мы можем в полный голос говорить правду о себе, своих близких, называть вещи своими именами, поддерживать друг друга, насколько это возможно.
НА СНИМКАХ: памятник ссыльным полякам-сибирякам во Вроцлаве; фрагменты выставки "Поляки в Красноярском крае"; Ян Гродзицкий на берегу Енисея (1955 год).
Ян Гродзицкий
Красноярский рабочий 23.02.2001