Прибыл я в посёлок, или, как было принято его называть, факторию Мунгуй, поздней осенью 1942 года, когда мне не было и семнадцати лет и повсеместно бушевала вторая мировая война, не оставив в покое Заполярье и всю Арктику.
Появился я с маленьким чемоданчиком, где было кое-какое бельё, скудные продукты военной поры и… большущая перина. В наше время вряд ли кто отважиться иметь при себе такой дорожный спальный комплект. Но так случилось, что я оказался его обладателем – и счастливчиком: когда наступила холодная пора с сильными пургами, а затем и с жуткими морозами, эта чудо-перина мне очень пригодилась. И я опять вспомнил свою маму, которая делала всё к месту, будто смотрела в зеркало.
Когда Зина, 35-40 лет, которую я сменил на фактории, уехала на мотоботе, идущем
из низовьев с рыбных промыслов, я не на шутку загрустил и чуть было не завыл,
наблюдая в окно пустынную тундру.
Лишь то было хорошо, что на том же мотоботе приехала рыбацкая семья: папа, мама
и их сын Геля, – и это семейство рекомендовали разместить в одну из пустующих
комнат моей радиостанции. Их сынок был года на два-три младше меня, но мы быстро
сошлись по общности взглядов и подружились. На этот раз родители не отправили
Гелю на предстоящий зимний период в школу-интернат в Усть-Порт, и он был доволен
таким решением, хотя позже ему надлежало навёрстывать пропуск в учёбе экстерном.
А ещё позже Геля Тюльков стал командиром эсминца – после окончания
соответствующего военного заведения.
Посёлок был застроен в одну улицу с широким промежутком между домами, смотрящими друг на друга. Это был центр пушно-промыслового и рыбацкого колхоза «Новая жизнь» с медицинским пунктом и даже стационаром, радиостанцией, отдельным зданием правления колхоза и кочевого совета – полномочной власти на местах. Ещё имелся капитально крытый продовольственный комплекс с магазином, хлебопекарней, с кладовыми продуктов и промтоваров. Несколько на отшибе посёлка функционировала банька «по-чёрному».
Старший бухгалтер колхоза Николай Николаевич Байкалов говорил с аборигенами-ненцами на их языке, будто семечки щёлкал. Счетовод Костя Фефелов тоже не отставал от него – разговаривал по-ненецки превосходно. И мне пришлось учить ненецкий – начинать с матерщины, а затем постигать и остальной запас слов, запоминать цифры, строить предложения.
Ко второму году войны в этих местах уже сформировался более менее постоянный контингент населения из латышей, финнов и немцев. На островах, что находились недалеко от Мунгуя, жили в основном немцы Поволжья – в сооружённых на скорую руку бараках; они промышляли рыбной ловлей, их продукция строго подсчитывалась, сдавалась на приёмные пункты, откуда отвозилась на рыбозаводы и на рыбоконсервный комбинат, работавший в Усть-Порту.
В Мунгуе в основном проживали латыши и финны, которые занимались заготовкой дров, другими хозяйственными работами. Латыши жили в одной половине большого дома, разгороженного для общего проживания. Они были из богатых семей, изолированных друг от друга, разбросанных по регионам на правах трудовых колоний. Когда наступали сумерки, а они в северных широтах глубокой осенью настают довольно рано, к нам в гости приходили некоторые весьма интеллигентные, высокообразованные латышские товарищи и рассказывали интересные и не очень истории из своей жизни. Мы же, развесив уши, слушали их внимательно, узнавая новую информацию, черпая уникальные сведения. Почти каждый раз мы организовывали рассказчикам свои угощения, так как питались они плохо.
Медицинской сестрой работала Анна Васильевна Кирпиченко, после войны какое-то время в городе Красноярске она заведовала крайздравотделом.
В фактории были две лошади, сытые и мобильные. С материка для них поступал корм: овёс и спрессованное сено в тюках. Занимался лошадьми высокий, худощавый, но жилистый мужчина лет 40 – Чекулаев, женой которого была маленькая квадратная толстушка. Не хочу обидеть человека, но было забавно его слушать, так как он удивительно коверкал слова, хотя и был русским. Внешностью Чекулаев походил на мародёра из фильма «Чапаев» (его играл молодой Симонов), воровавшего поросят, за что Фурмановым был посажен на гауптвахту. В общем, имелись свои, доморощенные, «артисты», и в длинные зимние вечера было занимательно проводить время, слушая и наблюдая за ними. Особенно неповторимым был «спектакль», когда эти «артисты» после употребления самодельной бражки появлялись во всей своей красе. Я и другие мои приятели никакого алкоголя не употребляли, однако веселья хватало на всех.
Вечером, как обычно, люди приходили ко мне – послушать Совинформбюро и очередные сведения с фронтов и участков Великой Отечественной войны. Эта тема была первоочередной.
Через весь посёлок был протянут «манильский» канат, дабы не уйти в белое безмолвие при сильнейшей пурге. В наше время, говорят северяне, погода в Арктике значительно потеплела и бешенные ветры поутихли.
Поскольку, в силу своей профессии, я имел дело с разношёрстным населением – немцами Поволжья, эстонцами, латышами, финнами и т. д., – мне приходилось заниматься разгадыванием, в прямом смысле, телеграмм, поступающих по радио из различных областей страны, где до депортации проживала эта публика. Мне довольно быстро удалось «вжиться» в их семейные дела, благодаря своей наблюдательности, зрительной памяти, какому-то внутреннему пониманию их индивидуальной сущности. После принятия очередной радиограммы с замысловатой фамилией, а уж о тексте и говорить не приходилось – сплошной ребус, я выводил фамилию и содержание по-своему, исходя из предположения. И, как ни странно, радиограммы получались нормальными. Дело в том, что пока радиограмма «добиралась» до адресата через множество инстанций связи, она, как правило, становилась искажённой до неузнаваемости. Меня радисты, намного старше по возрасту и опытнее по производственному багажу, спрашивали: как мне это удаётся?
Нередко мы с Гелей ходили в тундру и ставили силки на куропаток. Назавтра, если не было пурги, в силках находили до десятка этих чудесных созданий, разодетых на период с глубокой осени до конца зимы в белые шубки. Эти представители фауны напоминали мне (извиняюсь за своё воображение) фантастических «мушкетёров». Из куропаток мы готовили суп и поджаривали их.
Рядом с домом радиостанции располагался другой дом, по жилой площади несколько меньше, он пустовал. Руководство ненецкого колхоза планировало заселение сюда одной семьи из тундры. Вскоре эта семья приехала и установила рядом чум, а рубку дров и складские хранилища устроила в доме. Председатель кочевого совета Тоги Николай, посетив новосёлов, рекомендовал им перебраться в дом, а чум разобрать, однако они продолжали безобразничать и даже устроили в доме туалет. Как говориться, дурная привычка живуча. Председатель кочсовета не любил, когда его решения игнорировались, и семью с чумом выселили из посёлка. К слову сказать, хозяином этого чума был шаман, довольно богатый, в своё время единоличный владелец «оленьего состояния» в 30-40 тысяч голов.
Затрагивая тему партийной принадлежности, надо отдать должное товарищам-аборигенам, блюстителям советских норм и принципов, ибо они их исполняли добросовестно и бескорыстно, не злоупотребляя своим служебным положением. Так бы держать и остальным.
В колхозе работал ветеринарным врачом ненец Цыма Хавлай, которого называли «оленьим доктором». Он прекрасно и восхитительно играл на балалайке и подражал в какой-то степени знаменитому Борису Феоктистову. Позже до меня дошли слухи о том, что якобы этот Цыма выступал в одном из струнных оркестров страны на первых исполнительных партиях.
Комсомольским вожаком фактории был Саня Баженов – человек с духовным и
идеологическим партийным началом. Вскоре после этого он стал первым секретарём
городского комитета партии в Дудинке.
Так вот, незаметно, на первый взгляд заурядные товарищи становятся
руководителями и видными деятелями нашего общества.
В середине зимы 1942-1943 годов из Караула приехали высокие руководители – первый секретарь Усть-Енисейского райкома партии Немцев и председатель райисполкома Сафонов, которые по сути и решили судьбу моей радиостанции. Было предложено её демонтировать и до вскрытия реки Енисей перевезти на остров Насоновский, где намечалась большая кампания – путина – по добыче рыбной продукции рыболовецкими бригадами колхоза с привлечением ссыльного населения острова.
Михаил Третьяков, ветеран труда.
Речник Енисея, № 20, 18-24.05.2001.