28 августа исполнится 60 лет со дня выхода Постановления Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья». Всего в районе проживает 15 человек, необоснованно репрессированных по политическим мотивам в 1937-53 гг. Пострадавших от политических репрессий - 54 человека.
На пологом берегу Волги раскинулось большое село Граубе. Все улицы - как по линеечке, дома добротные, с тесовыми крышами, с палисадами, полными разноцветья. Во всем просматривалась немецкая аккуратность и рачительность. Одно неудобно, что совсем от волжской воды спасу никакого не было. Как весна, так большая часть Граубе уходила под волжский разлив. Ругали эту воду люди почем зря, а все равно с насиженного места не уходили. Только войдет Волга в свои берега, брались восстанавливать порушенное и размокшее хозяйство, возвращали на подворье скотину, вычерпывали из погребов воду. И так до следующей весны.
Зато плодородный ил, остававшийся по садам и огородам после потопа, давал такие урожаи, какие соседним «сухим» деревням и не снились. Яблоки и груши из Граубе были особенно вкусны и яркобоки. И всегда являлись предметом гордости как взрослых, так и ребятишек. Русские семьи в Кукуйском районе можно было по пальцам перечесть, поэтому и житье-бытье, и постройки, и песни-пляски - все на немецкий манер выходило. Из выбеленного холста одежду шили, белой глиной дома обмазывали. Да так славно это получалось - село всегда каким-то солнечным и светлым казалось.
Сероглазая, русоголовая Фрида вместе с Андреем на колхозных полях работала. Нравился ей тихий и покладистый парень. Заметила она, что старался он в пару к ней попасть, когда большущими корзинами овощи или фрукты к подводам подносили. Нравился, а глаза поднять на него боялась, заливалась маковым цветом, если плечи или руки случайно соприкасались. Заневестилась. А когда Андрей сватов заслал, радости своей скрыть не могла ни от родителей, ни от сватов жениховых.
Рожденных в прошлом веке Бог ни трудолюбием, ни старательностью не обидел. Работа была тяжелой, на табачных плантациях да бахчах - никогда полегче чего не выискивали. За труд свой трудодни-палочки получали, денег никогда не видели. Хорошо, если теми же овощами-фруктами домой приносили, которых и так вдоволь было. Пшеничный же каравай на столе по большим праздникам только был.
Всей родней навалившись, срубили дом в конце улицы, обжились, обросли хозяйством мычащим да хрюкающим, стали ребятишек на ноги ставить. До 33-го года хоть и небогато, но и неголодно жили. А уж в тот проклятый год не только семья Венцелей, а и на всем Поволжье узнали вкус лебеды да киселя из овса. Лихо прошлась «костлявая» тогда по деревням и селам российским. Не разбирала, русский ты или немец, или какой другой национальности. Косила целыми семьями, а уж одного-двух обязательно вырывала. Потеряли и Фрида с Андреем первенца своего, десятилетнего Андрюшу. Распух сначала от голода парнишечка, ходить перестал, молчком лежал на топчане, глядя на уходящий мир большими непонимающими глазами.
Анюта в семье была третьей. Когда умер Андрей, ей шестой годок пошел. Для нее он когда-то мастерил незамысловатые игрушки, читал книжки. Смышленая, от него научилась она буквам и цифрам. В уме так лихо складывала и вычитала, что Андрей Александрович прочил ей судьбу бухгалтера или продавца. К тому времени, как пойти в школу, она уже и читать научилась. От дома до школы по улицам Граубе было с полкилометра, а по берегу Волги - в два раза короче. Она и бегала бережком. Весной и осенью, росистыми туманными утрами, бежала между высокими зарослями осоки, вздрагивая от утренней свежести. А зимой по узенькой тропинке между сугробами скрипела большими подшитыми валенками, поглядывая на незамерзающие волжские волны.
В то осеннее утро первого ее учебного года Анечка в школу тоже шла по берегу. Отчаянный визг на самом берегу привлек ее внимание. Она свернула с тропинки и побежала к воде. На гребне волжской волны барахтались щенята. Троица отчаянно боролась с водой, не видя берега. Щенята были еще слепыми. Волна то прибивала их к берегу, то откатывала назад. Оставив торбочку с книжками на берегу, девочка, не раздумывая, шагнула в воду. Прибрежье, как назло, в этом месте было гнилое, болотистое.
Большие ботинки, в которые она была обута, сразу засосало в илистое дно. Вода захлестывала за подол и как будто колола ледяными иголками. Но щенята были уже в руках. Их, дрожащих и мокрых, она запихала себе за пазуху и только тогда поняла, что не может сдвинуться с места. Почти по пояс в воде, с орущей троицей за пазухой, она не знала, что делать. Помощь ниоткуда не могла прийти - берегом мало кто ходил. А ноги уже ничего не чувствовали. Спасение пришло неожиданно. Набежавшая волна подтолкнула тоненькое Анютино тельце и одна ее нога выпала из ботинка. Вторую освободить было минутным делом. И вот она уже на берегу, перемазанная, мокрая и босая. Домой бежала бегом, немало удивив родителей своим видом и принесенной находкой. Отец ее не ругал -погладил по голове и отправил на горячую лежанку. Несколько дней Анюту лихорадило, внутри что-то клокотало и сипело. Но в большую болезнь не перешло, обошлось грудными кашлем да мокротой из носа. А щенкам - хоть бы что! Такими красавцами найденыши выросли. Беда только, что их спасение девочке чуть жизни не стоило. А ботинки Андрей Александрович все-таки из Волги достал - не то время было, чтоб обувкой бросаться. Отмыли, высушили, да ребятня их и сносила.
Из класса в класс Аня переходила легко, всегда одной из лучших была. Вот уже и восьмилетка за плечами, и учебники-книжки для девятого куплены. А как хорошо мечталось о будущем - светлом и радостном. Но война оборвала все мечты, разом сократив - кому детство, кому юность, а кому и жизнь.
Когда вышел Указ Сталина о высылке немцев с Поволжья за Урал, не хотелось верить в такую дикость, но пришлось, когда от старшего Анютиного брата, призванного в ряды Красной Армии в предвоенный год, пришло известие о том, что его, как немца, спешно переводят из действующей против фашистов части в трудармию. А ведь родители Саши за год службы сына получили от командования ни одну благодарность. Так как был молодой Венцель и стрелком метким, и бойцом старательным. За что же такое недоверие?
Люди с автоматами обошли каждый дом, предупредили о подготовке к высылке. За две недели всем следовало сдать скот государству, собрать пожитки - столько, сколько руки и плечи поднимут, а главное - оплакать все родное, что бросалось на произвол судьбы.
Свела Фрида Александровна корову-кормилицу в общий загон, сквозь пелену слез не видела, как домой возвращалась. Со всего села народ на берегу Волги собрался с тюками и баулами. Все ждали переправу на правый берег, откуда до Энгельса - с добрую сотню километров. Ожидание на неделю растянулось. Возвращаться в дома запретили. А согнанная скотина криком исходила. Недоеные и непоеные животные разнесли загородки и разбежались по своим дворам в поисках хозяев. Каково было трудолюбивому немецкому народу смотреть на этот разор? Сколько слез было пролито на этом берегу. Но то были только звоночки беды, а колокольный ее звон был еще впереди.
Маленькому Аниному братику в это время шел второй годик. Как сумела Фрида Александровна уберечь его и от голода, и от болезней в дороге - одному Господу известно. Состав из телячьих вагонов с нарами в два яруса принял все население Граубе. Тронулись на восток. Приехали в Абакан в конце ноября, когда морозцем уже лужи по ночам прихватывало. Правда, не столько ехали, сколько на полустанках пропускали эшелоны, идущие на запад. Все для фронта, все для победы. А что же они, эти люди, которые свою Родину любили не меньше тех, кто сейчас ехал навстречу им? С ними разговор короткий. Раз немцы, значит - враги, и их надо подальше за Урал, сделать из них дармовую рабочую силу, раз для защиты Родины они ненадежны. Так, одним разом плюнув в тысячи душ, кремлевские правители привели в движение адскую машину насильного переселения целых народов.
Пока добрались до Абакана, число пассажиров в вагонах уменьшилось. Умирали сначала самые маленькие - от дурной воды и духоты, потом взрослые мужчины, которым, казалось, сносу никогда не будет.
Из вагонов в конце путешествия выходили люди, не похожие на тех, что совсем недавно грузились на Волге. Внешне обросшие, поседевшие, осунувшиеся и окаменевшие внутри.
Прибывшие из районов подводы разобрали приехавших по деревням. Увезли и Венцелей в Курагинский район. Дали избушку на курьих ножках - со всех сторон лесинами подпертую. Но все рады были и этому углу, не верилось, что закончились дорожные мытарства. А в ушах еще долго стучали вагонные колеса, не давая забыть, что возврата к прошлому уже нет и никогда не будет.
С этого дня не жили - выживали. Выпавший снег и ударившие морозы торопили с заготовкой дров. Печка была прожорлива, а тепла почти не давала. Видимо, печник что-то напутал в ее конструкции или сильно не утруждал себя выкладыванием лабиринта из кирпичей для того, чтобы тепла в избе больше оставалось, чем в трубу вылетало. Кое-как, с горем пополам зиму перебедовали. А весной в п а - хоту посадили Аню на плуг, чтобы при развороте трактора рычагом лемеха поднимать да опускать. Вот где страху ей пришлось натерпеться. По ночам особенно. Не столько о деле думала, сколько о том, чтобы под острие лемеха не свалиться. Тогда впервые почувствовала, как за грудиной болит, как сердце от страха заходится. Пока Анюта на полях работала, сестру ее, годом младше, в трудармию призвали. Собралась Ирма в одночасье с такими же, как она, однолетками и отправилась в сторону Абакана. Позже письмо пришло с алтайских шахт, что теперь она каждый день в забой спускается, уголек для Родины добывает. Молодая девчонка -красавица сгорела за пять месяцев. Поднимались из за¬боя насквозь мокрые. В бараках сушили одежду на себе, чтобы утром снова уйти под землю. Воспаление легких сломило не одну ее. Где похоронена Ирма, никто не знает. Ехать на Алтай некому было, Андрея Александровича к тому времени тоже отправили в трудовой лагерь. Чего только ему не пришлось повидать за эти мытарские годы. И грузчиком был в речном порту, и на лесоповале в Сарапе, и в Канске на пеньковой фабрике. Хлебнул горького до слез. А все равно о семье думал. Как они там, горемычные, как без него, хозяина, справляются? За что нам та-кие муки брошены? Пытался оправдание найти решениям московским и не находил, видя невиданные страдания, которым подверглись ни в чем неповинные, заживо вычеркнутые из жизни люди. Не вернулся из трудармии Андрей Александрович, придавило его на лесоповале лесиной. Не выдержав, бросилась с обрыва в реку Фрида Александровна. А самого маленького власти в какой-то приют отдали.
Уже после войны долго искала Аня по разным детским домам брата, но так и не нашла. Осталась одна. За что, спрашивается, загубили семью? Да разве только одну их? Молчит земля, молчат холодные речные заводи. Хочется крикнуть Анне Андреевне: «Люди! Не допустите повторения, не дайте белому стать чёрным, а безвинным виноватыми».
Через несколько лет волею судьбы оказалась Анна Андреевна в Сухобузимском районе под надзорном НКВД поселке. Замуж вышла. С мужем детей подняли. Что уж теперь? Жизнь прожита. А судьба ее - ещё одно горькое напоминание о том времени, когда жизнь и достоинство человека были легче пушинки на ржавых весах государства.
Дай Бог здоровья еще живущим свидетелям и участникам истории. И светлая память тем, кто ушел.
Евгения ХАЛЕЕВА
Сельская жизнь (Сухобузимское) 14 июля 2001 года