Судьба Алевтины Антоновны Першиной - одна из многих тысяч тех, кто был выслан в Сухобузимский район как «враг народа».
Дело по обвинению А.В. Ивашко, 1896 года рождения, уроженца д. Шляхтовщина Виленской губернии Польши, необоснованно репрессированного по политическим мотивам, расстрелянного, пересмотрено военным трибуналом Ленинградского военного округа 28 августа 1957 года.
Постановление комиссии НКВД и прокурора СССР от 2 декабря 1937 года в отношении А.В. Ивашко отменено, и дело прекращено за отсутствием состава преступления.
Гражданин А.В. Ивашко по данному делу реабилитирован (посмертно).
Об этом, как о свершившемся факте, уже не узнала его многострадальная жена, любимая Сашенька. Всю жизнь Александра Дмитриевна ждала его возвращения, надеялась на то, что не может быть чудовищной ошибки, стоящей ее Антону Викентьевичу жизни. Свою веру она передала и дочери Але. Сегодня Алевтине Антоновне Першиной 72 года. Последнее десятилетие она добивалась истины и справедливости в отношении ее отца. Правда восторжествовала.
А о том, что сама большую часть жизни прожила с клеймом дочери «врага народа», вспоминать не хочется. Трудно, очень трудно. Жизнь Али разделилась на две неравные части. Одна - счастливая и веселая была до ареста отца, другая - вся оставшаяся после того, как за ним захлопнулись двери тюремного «воронка».
А каким сладким сном вспоминается детство: вот они всей семьей в городском зверинце, а вот - перед новогодним праздником разглядывают нарядные витрины магазинов, а на 7-е ноября специально едут через весь Ленинград, чтобы посмотреть на праздничный фейерверк над легендарной Авророй. А кругом - смех и песни, радостные толпы народа с цветами и шарами. И вдруг, всего этого не стало. Семилетней Але непонятно было, почему большинство людей перестало ходить друг к другу в гости, почему даже в квартирах говорят шепотом и все чаще и чаще то одну, то другую соседку можно было увидеть в слезах.
Накануне Антон Викентьевич, мастер токарного цеха Путиловского завода, вернулся из Крыма, куда уезжал в отпуск по льготной путевке, выданной профсоюзом, как-лучшему работнику-путиловцу. Возвращение на родной завод было нерадостным.
- Что делается? - говорил он жене. - Повальные аресты. Полупустые цеха.
Сашенька удивленно вздыхала, отмахиваясь от тревожных мыслей. А звук тюремного «воронка» почти каждую ночь будил жителей дома по улице Стачек.
И вот грянул гром. В квартиру Ивашко стучали громко и настойчиво. Твое во всем черном предъявили ордер не на арест, на обыск. Ведь дело, по которому можно будет арестовать, еще должно быть сфабриковано. Поэтому начинали с обыска. В квартире переворачивали все наслаждаясь страхом жильцов и своей безнаказанностью. На полу в одной куче оказались книги, белье, посуда, одежда и обувь. Ничего не нашли да и не могли найти. Обыск был предлогом к аресту. Аля, забравшись после обыска в свою маленькую кроватку, тоже думала: «Раз ничего не нашли, значит никого не арестуют». Но Антону Викентьевичу приказали: «Одевайтесь!»
В голос закричала Александра Дмитриевна, заплакала Аля, и только Антон Викентьевич не проронил ни слова. Ушел, как в воду канул. Для семьи Ивашко потянулись черные дни. Каждый день начинался с поиска, в какую тюрьму отправили Антона, в Ленинграде ли он, если отправили, то куда. Но все поиски были тщетными. Она, носившая последние месяцы под сердцем второго ребенка, часами стояла в огромных очередях у тюремных ворот с одной целью - узнать хоть что- то о судьбе мужа.
А ему «лепили» дело. Вы, Ивашко, поляк. Не может быть, чтобы не был агентом польской разведки, и, наверняка, на территории СССР занимался шпионско-диверсионной деятельностью в пользу Польши. Как кстати будет приклеить ярлык участника польской контрреволюционной группы и, если захотеть, .можно доказать что этот Ивашко проводил вредительскую деятельность, направленную на срыв работы токарного цеха Кировского завода г. Ленинграда. Все! В одночасье белое стало черным. А как же премии Антону Викентьевичу за отличную работу, почетные грамоты за достигнутые успехи, путевки в санаторий и Крым? Объяснили просто. Недоглядели, упустили, проявили политическую близорукость.
А Александра не находила себе места. В голове не укладывалось, за что можно арестовать ее Антона -ласкового и нежного, находящего упоение в труде и гордившегося работой на Кировском. Она, простая крестьянская девушка, всем сердцем любила своего мужа. И встречу с Антоном считала самым счастливым случаем в жизни. Деревня Сашеньки Зуборевой в Кировской области была совсем маленькой. Избы в их Потрепухино зимними метелями заносило по самые крыши. Грелись у русской печки, жгли керосиновую лампу и стучали коклюшками. Все женщины в семье вязали кружева. За долгие зимние вечера навязывали салфеток и воротничков полную корзину, а по весне отправлялись с товаром в Ленинград на рынок. Тем и жили. В городе появились новые знакомые, одной из которых оказалась полячка Ляля. У нее останавливались по приезду, недолго гостили и возвращались. В один из таких приездов увидел Сашеньку племянник Ляли - Антон, да так и не отпустил девушку в деревню. Счастливая то была пора. Друг другу молодые «врешь» никогда не сказали. В их доме всегда лад да мир были. Да вот, оказалось, недолго.
От нервного потрясения Александра прежде времени в роддом попала. А Аля одна в доме осталась. От тех семей, где кто-то был арестован, зачастую отворачивались соседи и друзья: за общение с врагами народа запросто можно было попасть в соседнюю с Ними камеру. Холодная и голодная Аля потихоньку плакала, боясь даже выйти на улицу. Выжила только тем, что сердобольная соседка, прекрасно знавшая семью Ивашко, иногда под дверь подсовывала кусочек хлеба или еще что-нибудь съестное.
Александра Дмитриевна вернулась из роддома худая и бледная с крошечной дочуркой на руках. Надо было как-то начинать жить без мужа, кормить детей. Опомниться и встать на ноги после родов не дали. Приказ короткий - высылаетесь из Ленинграда, на сборы пять дней. А декабрьские морозы заворачивали не на шутку. С собой можно взять только ручную кладь. А если руки грудным ребенком заняты, да за подол цепляется малолетка? Во что эту кладь брать-то? Ровно через пять дней люди с каменными лицами выставили женщину с двумя малышами на мороз. Двери, чтобы не вздумали вернуться, казенной бумагой опечатали.
Просила Александра конвоиров, чтобы только одну вещь разрешили взять, подарок свадебный - старинную ножную швейную машинку фирмы «Зингер». «Ведь это мой хлеб»,- говорила женщина. «Еще чего? - в ответ. - Имущество остается конфисковано».
Умываясь слезами, двинулись на вокзал. А там плач и проклятья. Таких как она - пруд пруди. Здесь даже поступили с врагами народа «гуманно» - предложили на выбор место ссылки. Александра выбрала Кировскую область - все-таки родина. С тем навсегда и отбыли из Ленинграда. Всю дорогу плакала маленькая Зоенька то ли от холода, то ли от голода. Особенно, когда на станции Котельничи из поезда пересадили их на телеги. Стало невозможным ни перевернуть грудничка, ни покормить. Только когда давали отдых лошадям, на лютом морозе Александра пеленала крошку и кормила грудью, в которой почти не было молока. Когда прибыли в Советск, мучения не кончились. В городской спецкомендатуре поставили семью Ивашко на учет, предупредили о необходимости являться для отметки через каждые десять дней и отпустили на все четыре стороны. Толкнулись в первую избу, переночевали, а когда утром хозяева узнали, кого приютили, сразу показали на дверь. Сколько за это время было пролито слез, никакой мерой не измерить. Стала Александра ходить по найму - шить, кому что понадобится. Пока шьет и угол для нее и детей находится. Закончила - и опять вдоль по улице на поиски нового заказчика. Сколько раз мелькала мысль - уехать в родное Потрепухино. Одно останавливало, арестуют за нарушение режима и отправят вслед за Антоном. Детей жалко - сгинут или сиротами круглыми останутся. Так и мучилась всю зиму. А в первые весенние деньки умерла малышка. Остался в кировской земле маленький деревянный гробик да небольшой холмик с неказистым крестом.
Але в ту пору восьмой годок пошел. Стала она в школу собираться, хотя еще пяти лет уже и читала, и писать умела. Проучилась недолго, ослабленный детский организм цеплял инфекции одну за другой. Желтуха же девочку свалила надолго. Отправила Александра заболевшую Алю к бабушке Елизавете в Потрепухино. Умереть должна была девочка - ни лекарств, ни докторов. В желтые тряпки заворачивала бабушка Алю - на том и все лечение. Да, видно, для того, чтобы испытать все, что предначертано было ей на небесах, осталась она жить на этом свете, выйдя из болезни черной и тощей, как сгоревшая лучина.
Только через год снова пошла в первый класс. Учительница Евгения Ивановна была доброй и ласковой женщиной. Детвора пораньше старалась встретить ее далеко до школы. Поднести тетрадки учительнице - такая радость. Четыре класса начальной школы закончила Аля на одни пятерки. За учебу вручили ей грамоту, тисненную золотыми буквами, где справа смотрел Ленин, а слева - Сталин.
- За детство счастливое наше спасибо, родная страна,- пели одноклассники Али. Пела и она, совсем не понимая, что эта самая страна лишила ее, как оказалось в последствии, не только детства, но и многого другого. А пока переходит она во «взрослую» школу, где тоже постарается учиться на «отлич¬но».
Война ворвалась в Советск внезапно, так, во всяком случае, казалось Але, Полошна мужского населения городка сразу ушла на фронт. А в Советск, наоборот, привезли детей из блокадного Ленинграда. Это были не дети - скелетики, обтянутые кожей, которые разучились смеяться и играть. На их лицах было написано одно - хочу кушать. В Кировской области тоже тяжело было с продуктами. Но так как Ленинград, конечно, не бедовали. Из Иваново в Советск эвакуировали трикотажную фабрику, где вязали перчатки, носки, свитера. Все для фронта, все для победы. Пошла работать на фабрику и Александра Дмитриевна. Вязальщицы работали в несколько смен, иногда сутками не попадая домой. И опять Аля была одна. Получала по карточкам: хлеб на себя 400 граммов и на маму - 600. Да один раз в день можно было обедать в столовой. Ну, обедать - это слишком громко сказано. Тарелка горячей воды с несколькими листочками капусты и парой кубиков мерзлой картошки составляла весь обед. Радовало только одно - горячий. Да и хлеб разве был похож на хлеб? Смесь из мякины и отрубей царапала горло, но другого ничего не было.
Война со своими взрывами и бесчинствами не докатилась до Кировской области. Только по ночам на горизонте видно было зарево, да глухо отдавала земля тяжелые разрывы снарядов. Но «сладкого» пришлось хлебнуть всем и немало. Запомнилось Але, что каждой семье в Советске положено было стирать солдатскую одежду, привезенную с фронта. На семью - один воз. Тем, у кого дома да квартиры были, во дворы вываливали, а таким как Ивашко, голытьбе бездомной, сваливали на берегу речки Пижмы, притока Вятки. Мыла не было и в помине. На ночь опускали гимнастерки и брюки в воду, чтобы хоть немного кровавые пятна отмокли. А потом уж кирпичом или песком терли изо всей силы, до кровавых мозолей стирая собственные руки.
Когда огромный репродуктор известил о конце войны, все радовались и кричали: «Победа! Победа!» А Александра Дмитриевна смотрела на все невидящими глазами. Боль ушла вовнутрь. Почти десять лет прошло с того черного дня, когда увели ее Антона, а она все еще ждала и надеялась.
А надеяться уже давно было не на что. В холодном декабре, когда семья отправилась в ссылку, его расстреляли и похоронили вместе с другими жертвами в поселке Левашово Выборгского района Ленинградской области.
После войны вроде стало полегче жить: появились продукты, стали выдавать зарплату. Но каждые десять дней ходила Александра в спецкомендатуру на отметку. А вскоре сообщили ей, что и в Советске им жить не разрешается, так как это режимный город - родина правой руки Сталина - Молотова. Очищали город славного соратника от негодных элементов. Теперь из Кировской области было предложено убираться в Сибирь - обитель обиженных и оскорбленных.
Сборы были недолгими. Нищему собраться - подпоясаться. За прожитые годы семья Ивашко ничего не нажила, с тем и отбыли в далекую Сибирь. В те дни Красноярск не уставая принимал и перетасовывал огромные потоки насильно вырванных с родных мест: кого на север, кого на юг или запад. Александру с Алей погрузили в полуторку направлением на Сухобузимское. Районная милиция приняла ссыльных «приветливо», на две недели уступив десяти семьям милицейскую конюшню.
В колхозной конторе председатель С.А. Ядринкин долго не церемонился с приехавшими. Александру - на скотный двор дояркой, Альбину на пашню - боронить. Ни мать, ни дочь за скотиной никогда не ухаживали. Ко всему привыкать пришлось.
К тому времени пошел Альбине семнадцатый годок. Подружки уже невестились. Ау нее, как говорится, ни надеть, ни скинуть ничего не было. Сапоги кирзовые, что им в колхозе выдали, были на несколько размеров больше ноги. Ходить по пашне в них - мучение. То и дело приходилось из грязи вытаскивать. Без обувки - какие уж посиделки на деревенском пятачке. До 51 года проработали Александра с Алей в колхозе, впервые на кровати спали, хлеба досыта ели. А уж вовсе за счастье посчитали разрешение поселиться отдельно в старой баньке. Печурку поставили, два топчана из досок сколотили, матрасовки соломой набили. Радостно было бедолагам, что свой угол появился. А вскоре Але работа в конторе подвернулась. Стала зарплату получать. Замуж вышла, дочку с сыном родила. Вся жизнь и радость в них была. Да, видно, Господь суров. За что только на одну голову столько бед и напастей? Сыночка-егеря браконьер застрелил, дочку ужасная болезнь под корень срубила.
Жизнь Александры Дмитриевны давно уже оборвалась. Но даже перед смертью она не держала ни на кого зла: ни на страну свою - злую мачеху, ни на правителей, руки которых по локоть в крови человеческой.
Да разве так они хотели прожить жизнь? Кто за боль, страдания и унижения ответит и заплатит тем, кто жизнью и счастьем своим за беззаконие рассчитался
Евгения ХАЛЕЕВА
Сельская жизнь (Сухобузимское) 29.09.2001