Семья Штумпф, проживавшая в селе Атваренбурге Саратовской области, знала, какая участь их ожидает. С первых дней Великой Отечественной войны началась высылка немецких семей. В одночасье все представители немецкой национальности, веками проживавшие в России, вдруг оказались вне закона и были объявлены врагами той самой страны, гражданами которой они являлись.
Мне больно вспоминать ре годы, - начал своё повествование Георгий Георгиевич Штумпф. - Сейчас, наверное, даже трудно себе представить муки и страдания, которые мы пережили тогда. Я с уверенностью могу сказать, что все российские немцы в те годы натерпелись много унижения и горя, причём незаслуженно. Тысячи семей, подвергшиеся жесточайшим репрессиям, были разрозненны и оторваны друг от друга, в большинстве случаев навсегда.
Глаза немолодого уже мужчины, пережившего столько лихолетий, затуманились от слёз. И наш разговор ненадолго прервала тяжёлая пауза. Позднее, когда ему всё же удалось справиться с волнением, он рассказал о том, как невыносимо трудно было покидать родные места, где родились и прожили свой век его деды и прадеды, где родились и росли его брат и трое сестёр, где жила та девушка Миля, которую, если бы не война и изгнание, он с радостью назвал бы своею женой.
Но судьба распорядилась иначе. Когда началась война, первые партии односельчан начали покидать село. Куда и насколько отправляли их, никто не знал. Их семье повезло, они не вошли в число первых ссыльных. Это дало им немного времени подготовиться в дальнюю дорогу.
С болью в сердце Георгий Георгиевич вспоминает последнее свидание с Милей, его первой любовью. В тот день она сказала своему наречённому, что ждёт ребёнка. Можно представить себе, как разрывалось его сердце, зная о том, что роковая неизбежность, возможно, разлучит их надолго. Тогда он не мог предположить, что видит девушку в последний раз. Какая судьба сложилась у неё и его ребёнка, он не знает и по сей день, за исключением того, что её семья также была выслана.
- В октябре 1941 года наша семья прибыла в Таскино, куда мы были определены на жительство. Приняли нас хорошо. Не знаю, где как, но таскинцы не питали к нам ни злобы, ни отчуждения, не унижали оскорблениями, причисляя к числу напавших на страну фашистов. Напротив, помогли устроиться, снабдили хлебом на первое время, чтобы мы не бедствовали. В январе 1942 года нас с отцом призвали в армию.
Помнится, для нас это было большой наградой. Значит, нам доверяют, раз разрешили наравне со всеми советскими воинами биться за Родину. Но уже в Абакане, где к нам была приставлена вооружённая охрана, мы почувствовали неладное. Тогда отец высказал своё предположение, что везут нас в заключение. Он оказался прав. Мы были направлены в трудармию.
Целый месяц длился наш путь. В самые морозы везли нас в товарных неотапливаемых вагонах практически без еды. На одном из полустанков всё же удалось раздобыть железную печку. По прибытии в Канский район в течение трёх дней медицинская комиссия тщательно обследовала каждого прибывшего, снимали отпечатки пальцев, как у настоящих заключённых.
На территории лагеря, на десятки километров окружённого тайгой, располагалось 13 казарм. В каждой из них размещалось по 80 с лишним человек. Огромные ветхие бараки, протекающие промозглой дождливой осенью и не дающие тепла зимой, надолго стали единственным прибежищем для здешних обитателей.
- Каждый наш шаг контролировался вооружёнными охранниками с собаками. На работу и с работы ходили строем в колоннах по четыре человека. А если кто-то выбивался из строя, охранники тут же брали его на прицел.
Скудное питание, работа на износ повлекли за собой массу различных болезней. Цинга, куриная слепота, дизентерия. От болезней умирало по 12-14 человек в сутки. На освободившиеся места прибывали новые заключённые. Сначала лагерь пополнялся только немцами, а с 1944 года сюда ссылали латышей, эстонцев, казахов и других.
Уже после войны стали прибывать партии ссыльных женщин. Уклон был такой - из числа заключённых создавать семьи, которые впоследствии остались бы здесь на жительство. Но решивших соединить свои судьбы было не так уж много. Ведь в большинстве своём у многих уже были семьи и они надеялись, что рано или поздно вернутся к своим родным.
Положение женщин в лагере было ещё более тяжёлым и унизительным. Помимо изнуряющей, далеко не женской работы на лесоповале, они безропотно должны были принимать "ухаживания" начальника лагеря, который с холодным цинизмом выбирал себе очередной объект для развлечения, пользуясь своим превосходством над пленными.
- Все мы жили надеждой на то, что с победой придёт и освобождение. В 1946 году в июле меня переправляют в другой лагерь в спецкомандировку, потом в Удмуртию. Там я получил пропуск и паспорт и вновь почувствовал себя свободным человеком. И хотя выехать оттуда не имел права, регулярно отмечался в комендатуре, но уже мог ходить без охранника за спиной.
Только в 1950 году Георгий Георгиевич вернулся в Таскино, где и живёт по сей день. Обзавёлся семьёй, родились дети. До выхода на пенсию трудился в колхозе столяром, не изменяя своему призванию. (Ещё до войны он перенял это ремесло у своего отца). Очень любит голубей, которые являются в его дворе такими же полновластными хозяевами, как и он сам. Для них смастерил просторную голубятню, в которой живут голуби пяти мастей: белые павлины, статные, ветячи, экобицы и ногинцы. Питомцы любят своего хозяина, чувствуя, с какой теплотой он относится к ним.
- Многие считают голубей в хозяйстве бесполезными, а я с детских лет люблю этих птиц. Ещё на родине, в Атваренбурге, у меня голубятня была. Как вернулся с трудармии, так снова, когда появилась возможность, стал заниматься их разведением. Недавно как-то хотел бросить это дело. Да нет, не могу. В общении с ними многому хорошему можно научиться, не зря же считают, что голубь - это птица мира и добра.
Сейчас у меня их только 28. В последние годы что-то плохо плодиться стали. Ведь голубь - птица свободолюбивая, а мне приходится чаще всего держать их взаперти. Они ведь доверчивые, льнут к людям, а те, может, и не со зла, а баловства ради, мучают их, ранят. Потому не так часто выпускаю своих питомцев. И хотя голубятня просторная, но всё равно клетка - неволя. А жить в неволе ох как тяжко.
В этом году исполняется десять лет с момента принятия закона о реабилитации жертв политических репрессий. Но бюрократическая машина нашего государства повлекла за собой новые мытарства и унижения репрессированных. Чтобы добиться реабилитации, люди годами собирают документы, массу справок и подтверждений.
Константин Рихардович Герман, сам прошедший через репрессии, уже несколько лет помогает людям, в том числе и Георгию Георгиевичу Штумпфу, восстановить доброе имя своей семьи. За это время с его помощью сорок семей признаны реабилитированными, а пятнадцати из них он добился возмещения причинённого в те годы материального ущерба. Выигранное дело он считает своей победой, потому что работа над каждым стоит невероятных усилий и терпения. Он не помнит процесса, длившегося менее двух лет, в течение которых неоднократно приходится ломиться в закрытые двери равнодушных чиновников. И занимается он этим не из корысти, а потому как считает, что сколько бы лет ни прошло, восстановить доброе имя пострадавших от репрессий просто необходимо.
Подготовила С.СВАТКОВА.
"Знамя труда"
№86(8245) 27.10.2001 (газета, изд. с. Каратуз)