Правые и правозащитники отдали дань памяти узникам ГУЛАГа
Чем-то это было похоже на День Победы — кругом седые кудри и бороды, иссеченные морщинами лица, надтреснутые голоса... Но царапало сердце отличие: не было звенящих «иконостасов» на груди, лихо расправленных плеч, помолодевших, сияющих глаз. Там и там одинаково вспоминают о миллионах погибших, и все же две эти даты — навсегда антиподы. Победа ассоциируется с горячим и веселым маем, с пробуждением природы, со светлой печалью, а День памяти жертв политических репрессий связан с осенью, с пожухлыми листьями на мостовой, со скорбью...
30 октября в Культурно-историческом музейном комплексе собрались красноярцы, в жизнь которых зловещим клином врезался однажды ГУЛАГ. Эти люди помнят времена, когда не имело смысла задавать вопрос: "Сидели ли вы?", проще было сразу спросить "где?" и "сколько?". Теперь они оправданы, получили моральные и материальные компенсации, научились жить, не пряча глаз, и охотно откликнулись на приглашение собраться.
Инициатор встречи — красноярское отделение Союза правых сил. И это понятно. Именно демократы — противники тоталитаризма — жестче других осуждают ленинско-сталинские репрессии — не ради раздрая в обществе, а мира для. Не случаен и канун 7 Ноября: пусть большевистский праздник в нашем сознании навсегда станет Днем примирения... Среди организаторов — Управление культуры и искусства краевой администрации, Краевой государственный архив, Комитет по охране памятников. Программа была насыщенной: демонстрация слайд-фильма "Путь к возвращению", выступление Муниципального мужского хора под управлением В.Рязанова, открытие выставки "Расстрелянная вера". Яркая экспозиция останется в музее, и ее стоит посмотреть всем. Чтобы осознать: те годы нельзя вычеркнуть из истории — их нужно помнить, чтобы ЭТО НЕ ПОВТОРИЛОСЬ!
Расстрел царской семьи, вскрытие мощей Сергия Радонежского и Серафима Саровского, выброшенных после на помойку, превращение Соловецкого монастыря в тюрьму — подобные преступления XX века архиерейский собор назвал жестким словом "клеймо". Так и идут по порядку: клеймо № 1, № 2..., № 17. На бумажных свитках имена прославленных "в лике святых мучеников" 572 священнослужителей Красноярья — расстрелянные, зарубленные, повешенные, распятые, утопленные, зарытые живьем в землю, умершие от потери крови, когда им вырезали кресты на груди, на спине, на лбу... В разлинованных амбарных книгах — сухие записи об уничтожении и "перепрофилировании" церковных зданий: на месте Кафедрального собора в Красноярске построен Дом Советов, в Благовещенском храме организован склад Союзпушнины, Троицкая церковь передана конезаводу. Меня потрясла тоненькая брошюрка "Что такое Союз безбожников". Человечество тысячелетиями создавало историю религий, а тут трах-бах — и ни православия, ни ислама, ни буддизма. Надо лишь следовать пунктам инструкции — 1, 2, 3... Моего поколения не коснулось воинствующее безбожие, но и верить мы не научились. Почему же по пути на работу я ищу глазами барельеф архиепископа Луки на школе № 10? Если были такие, как В.Ф.Войно-Ясинецкий, значит, вера — благо! "В Красноярской земле просиявшего" (читай: сидевшего) хирурга, профессора медицины, лауреата Сталинской (!) премии, главврача эвакогоспиталя и консультанта всех госпиталей края канонизировали в лик местночтимых Святых.
Но не виновата ли и церковь в том, что мясорубка репрессий работала бесперебойно? "Те страдания, что пришли, мы заслужили. Мы должны были претерпеть их", — сказал патриарх Тихон. Бессловесная покорность, "молчание ягнят", вера в доброго вождя — ПОЧЕМУ? Об этом еще долго гадать писателям, психологам, социологам. Я преклоняюсь перед героем Варлама Шаламова ("Последний бои майора Пугачева"), вырвавшимся на свободу ценой жизни. И в то же время понимаю: из нашего благополучного настоящего мы не имеем права судить не-Пугачевых. Сколько их было – тысячи, сотни тысяч, миллионы?
Красноярское общество "Мемориал" называет данные для края (плюс-минус, разумеется): полмиллиона в лагерях, полмиллиона в ссылке. 13 лет скрупулезно собирают мемориальцы информацию о "наших" узниках. Арестованные "враги народа" и их семьи, раскулаченные крестьяне, депортированные народности, ссыльнопоселенцы... О ком-то известно многое, у кого-то есть лишь фамилия. Архивы сохранили не всех — дела пропадали в огне и воде, уничтожались по повелению свыше и по халатности. Оставалось расспрашивать, кто кого помнит, и дальше — по цепочке. В разговорах с реабилитированными всплывают такие подробности, которые не придумаешь.
— Как же вы там оказались? Вы так молоды!
— О, я стала "врагом народа", когда мне шел пятый месяц. Мама учила меня называться Лизой, а не Эльзой. И Айну звали Аней – чтобы больше было похоже на русские имена.
За чашкой чая в доме бывших зеков привычный страх не высовывается из подсознания, и хозяин (или хозяйка) рассказывает, поясняет, расшифровывает статьи и аббревиатуры. Так росли списки "Мемориала"...
В "Мемориале" — не за страх, а за совесть, не получая ни копейки, — работают настоящие подвижники. Бессменный председатель Владимир Георгиевич Сиротинин, его левая рука Алексей Бабий и правая — Владимир Биргер (ну или наоборот), десятки добровольных помощников. Нет семьи в России, по которой не прошелся бы каток репрессий. В каком-то колене, в которой-то ветви... Но мало кто может поклониться родной могиле. Лагерная пыль развеялась над норильской тундрой, над ангарскими сосняками, над корпусами "девятки". "Мемориал" с самого начала мечтал о памятном знаке, который бы, наподобие Могилы неизвестного солдата, стал Могилой неизвестного узника. Спорили о месте установки: возле тюрьмы (этого пересыльного пункта не миновал никто)? на Караульной горе? на месте часовни в районе Торгового центра? Были уже собраны пожертвования, но грянула инфляция...
В конце 80-х побывали в Красноярске латыши и литовцы — из выселенных в 24 часа с родной земли и привезенных в 1941-м на Енисей. С ними были дети тех, кто остался лежать в вечной мерзлоте. Каково им было увидеть разрытое бульдозерами кладбище, сваленные в овраг кресты!? Пусть в одном-единственном поселке — такое трудно простить. Наверно, в 91-м у Вильнюсского телецентра скандировали "Долой оккупантов!" и ребята, потрясенные осквернением праха предков в России.
Единый памятный знак стал бы прощением и примирением.
И вот сбылось! Закладной камень поставлен и открыт при большом стечении народа на Стрелке, рядом с музеем. Минута молчания, обнаженные головы, стихи... Конечно, это не Мамаев курган и не Брестская крепость. Хотя Сибирь — сплошной ГУЛАГ — достойна подобного мемориала, приходится с горечью констатировать: без Союза правых сил, без таких энтузиастов, как Сиротинин, и камня-то могло не быть. Теперь он есть. У Енисея — как символ памяти о тех, то когда-то в ожидании пароходов и барж неделями жил на берегу, спал на гравийных постелях, получал пайку и мечтал о воле. Кто-то дождался, кто-то — увы… Красный гранит и скупые слова на нем будут напоминать о тех, то не дожил, о получивших "10 лет без права переписки", сгинувших, расстрелянных, умерших от голода.
Камень — вечный, неподвижный знак памяти. А еще по традиции раз в году, 30 октября, люди зажигают живую и теплую память. Свечи и венки спускают нa воду с небольшого пароходика, и те, кто смотрит с берега, синхронно "заражаются" аналогией: река — символ времени (холодного, неостановимого, бесконечного), свечи — символ человеческих жизней (горячих и недолгих). Уходят плотики: на одном свечки в несколько рядов (лагерь?), на другом одиночная свеча (беглец?). Вот погас один огонек, другой, а третий горит, скрывается за поворотом. Кому-то он и там просияет добрым приветом...
Над пароходом, над Енисеем дул пронизывающий ветер. С очередным порывом руки невольно взялись за воротник. И из этого движения, из потрескивания свечей, из плеска волн соткалась мелодия:
Эй, товарищ, подними
повыше ворот,
Подними повыше ворот
и держись.
Черный ворон, черный ворон,
черный ворон
Переехал мою маленькую
жизнь.
Это зазвучал во мне миллионоголосый хор оттуда, из тьмы ГУЛАГа.
Те годы нельзя вынуть из истории — их нужно помнить, чтобы ЭТО НЕ ПОВТОРИЛОСЬ!
Софья Григорьева
«Комок» ноябрь 2001