В январе Норильск отмечает столетний юбилей Иосифа ШАМИСА.
Пятьдесят девять лет назад, в январе 1943, я работал лаборантом в
оксиликвитной лаборатории, был заключенным Норильлага по политической статье.
Лаборатория действовала при только что построенном на горе Рудной заводе по
производству взрывчатых веществ для горных работ - оксиликвитов. Оксиликвит,
если кто не знает, жидкий кислород. Жили мы, несколько сотен заключенных, в
построенном тут же лагпункте под названием "Кислородный".
Однажды мой начальник, заведующий лабораторией Юрий Натанович Зинюк, утром, в начале рабочего дня, сказал: "Сережа, пойди сейчас на Угольный Ручей, в контору рудника, найди там в плановом отделе Иосифа Адольфовича Шамиса и помоги ему в составлении нарядов на строительство. Дело срочное, они там зашились".
Я спустился в ущелье Угольного Ручья. Утопая в наметенных сугробах и скользя по обдуваемым ветром камням, поднялся по другой стороне пропасти на вершину горы Надежда (по соседству со Шмидтихой). Там, в деревянном бараке и располагалась контора рудника "Угольный Ручей".
Встретил меня невысокий симпатичный человек, моложавый, но старше меня почти вдвое; мы познакомились и принялись за работу. Сидели друг против друга в тесной жарко натопленной комнатушке, заполняли бланки нарядов, крутили ручки арифмометров, на счетах костяшками щелкали. По сравнению с лабораторными опытами мне это было скучно, неинтересно, но что поделаешь - надо выполнять поручение.
Каждый час Иосиф Адольфович устраивал десятиминутный перекур. Свертывал цигарку, вставлял в мундштук, пододвигал кисет мне. Своего курева у меня не было, табак считался самым большим дефицитом в лагере, а я тогда был бедным заключенным. Мы курили и беседовали. Шамис с любопытством расспрашивал меня о моей прошлой необширной жизни, за что попал в лагерь и так далее. Я из вежливости не расспрашивал, но внимательно и с интересом запоминал то немногое, что сообщал этот человек о себе. Так я узнал, что он участвовал в гражданской войне, отстаивал советскую власть, потом стал инженером-строителем, работал на видных должностях в Москве: О том, каким образом он оказался в лагере, Шамис не распространялся. В Москве у него оставались жена и маленькая дочка, Юля.
На следующий день моя командировка была продолжена и мы работали с новым знакомым несколько дней подряд, пока не "расшили запарку". А через неделю-другую Юрий Натанович снова послал меня на подмогу. Так продолжалось несколько месяцев. Позже Иосифу Адольфовичу удалось выбить из начальства штатного помощника.
Так началось наше знакомство, переросшее в дружбу. Несмотря на большую разницу в возрасте, у нас оказалось много общих интересов. Прошли годы, и он, и я закончили свои сроки за колючей проволокой, стали вольнонаемными работниками комбината и продолжали встречаться и по работе, и по душе. Когда началась реабилитация, Иосиф Адольфович убедил меня в том, что надо о ней похлопотать, помог грамотно составить заявление (он разбирался в юриспруденции). В середине пятидесятых годов нас сблизило увлечение историей Норильска. Я продолжал начатые еще в сороковых годах записи по оксиликвитному заводу и первым экспедициям на Таймыр. Шамис записывал свои воспоминания о начальных днях комбината.
Работая с Алексеем Бондаревым над первым краеведческим очерком о Норильске, мы использовали с разрешения Шамиса его воспоминания и они украсили книгу. В конце пятидесятых Иосиф Адольфович покинул Норильск, и я при каждом посещении Москвы становился гостем его и милейшей Ольги Борисовны.
Познания его во всех отраслях промышленности, культуры, истории, философии и политики были настолько обширны, память так изумительна, аккуратность в записях столь поучительна, что я черпал из этого щедрого источника полной мерой, неустанно обогащая себя. Каждая встреча приносила новые богатства. Малую часть удавалось записать для памяти, но только самую малость. Более надежным способом сохранить рассказы Шамиса явилась переписка, она становилась все активнее и шире.
Когда и я расстался с Норильском и поселился неподалеку от Москвы, встречи наши с Иосифом стали частыми и регулярными, общение разностороннее. Я старался использовать свои журналистские возможности и связи для опубликования хотя бы малых крох тех бесценных знаний и опыта, которыми обладал этот человек. Воспоминания Шамиса стали появляться в газетах в Москве и в Норильске. С семидесятых годов к этому подключился Анатолий Львов. С его помощью опубликованы такие работы Шамиса, как "Сестра Фрося" (первая публикация о Керсновской!) и другие.
Несколько слов об этой работе Шамиса. Полностью она еще не напечатана и хранится в архиве Львова и у меня. Это 15 страниц воспоминаний и размышлений (не считая черновиков) о замечательной женщине, которую в те годы (70-80-е) никто не знал. Она доживала свой век в безвестности, и ее великолепные рисунки, собственные воспоминания, известные теперь цивилизованному миру, лежали в хибарке в Ессентуках невостребованными.
Шамис был первым, кто рассказал норильчанам о Керсновской. Его переписка с ней, уверен, вдохновила и ее на то, чтобы отдать сотворенное людям. Шамис вызвал этого человека из бытия. Правда, в воспоминаниях нигде не упомянуто, что "сестра Фрося" работала, будучи заключенной, осужденной по несправедливым тяжким обвинением. Когда Шамис писал свои воспоминания, не принято было сообщить читателям о таких подробностях.
Шамис внес немалый вклад и в строительство Норильска, и в создание его истории. Его обширный архив, наполненный сведениями о людях и событиях первых лет и десятилетий комбината и города за Полярным кругом, еще долго будет питать историков и краеведов. Его собственная биография не исследована. О себе, о своей судьбе он не писал и мало рассказывал. В ней обилие интереснейших фактов и событий, о которых он упоминал лишь мельком. Сообщил он мне как-то, что в начале двадцатых годов вышел из партии, несогласный с введением НЭПа. На такое отваживались сильные и убежденные люди. Убежденные в том, что пролетарская революция в России была явлением, за которое не жалко было отдать жизнь, а уж тем более - карьеру.
Шамис умер в Нью-Йорке, куда на старости лет вынужден был уехать вместе с семьей по ее инициативе. Он скончался 13 июля 1994 года девяноста двух с половиной лет. До последних дней сохранял ясность мысли и работоспособность, много читал и продолжал свои записи. Его письма из Америки так же содержательны, богаты наблюдениями, как и письма из Москвы, как и воспоминания, написанные за Полярным кругом.
Сергей НОРИЛЬСКИЙ
Заполярная правда, 24.01.20002