"Представьте острог, кандалы, неволю, долгие грустные годы впереди, жизнь, однообразную, как водяная капель в хмурый осенний день, - и вдруг всем этим пригнетённым и заключённым позволили на часок развернуться, повеселиться, забыть страшный сон, устроить целый театр…"
Рассказывая в "Записках из мёртвого дома" об арестантах-каторжниках, великий Достоевский, конечно, не мог знать, что спустя век многие соотечественники, читая эти строки будут думать: "Про нас". Одна маленькая цитата неоднократно повторится в их мемуарах, станет эпиграфом к самым светлым порой страницам жизнеописания и объяснит главное: зачем и почему люди занимались искусством в страшных условиях сталинских лагерей.
Шумит большой город. Уже зажглись фонари, у ярко освещённого подъезда
празднично и многолюдно. Лёгкий аромат духов, стук каблучков, лучшие платья и
парадные костюмы. В театре премьера, дают "Лес" Островского...
А вот совсем другой "Лес". В дремучей тайге, вернувшиеся с лесоповала люди, в
свой единственный выходной играют на сцене, сколоченной ими же в глубине
столовой. На занавесе знаменитая мхатовская чайка, сшитая из подручного
материала. Декорации написаны на бумажных мешках из-под цемента, все костюмы и
парики также сделаны руками заключённых.
Здесь всегда аншлаг, и попасть на спектакль - большая удача. Каждый раз "при билетах" лишь начальство: сидят на лучших местах, снисходительно смотрят на артистов. Остальные ряды по праву занимают передовики производства и, конечно, представители разных "блатных" профессий. В действии советский принцип социальной справедливости, ведь "Малая зона" всегда была лишь отражением "зоны Большой"…
В ГУЛАГе тоже был свой театр. Профессиональный и самодеятельный. Поднимавшийся до самых высот подлинного искусства и агитирующий подневольную рабсилу за выполнение и перевыполнение норм. Очень разный театр, где блестяще ставили и классику, и многоактные пьесы о строительстве коммунизма в СССР. На сценах ГУЛАГА играли Вацлав Дворжецкий и Борис Мордвинов, Валентина Токарская и Георгий Жженов, Вадим Козин и Лидия Русланова. Как и тысячи менее известных широкому кругу коллег, они по ложным обвинениям отбывали наказание в разных лагерях СССР: от Соловков, где часть в общей сложности пятнадцатилетнего срока сидел В.Я. Дворжецкий, до Колымы - места каторги Г.С. Жженова. Все хлебнули страшных общих работ, и лагерная сцена стала для них спасением, хотя бы маленькой передышкой перед очередным этапом. Многим профессиональным актёрам, певцам, музыкантам, довелось выступать в находившихся при лагерных культурно-воспитательных отделах культбригадах, которые, по сути, были теми же крепостными труппами, предназначенными для развлечения лагерного начальства.
В Особом лагере № 7 "Озёрном", дислоцировавшемся вдоль строящейся железной дороги Тайшет-Братск, такая культбригада просуществовала совсем недолго - с весны 1949 г. до весны 1950 г. Она была расформирована, поскольку сам режим особых лагерей (в отличие от исправительно-трудовых) предписывал всем заключённым, осуждённым по 58-ой статье УК РСФСР, заниматься только физическим трудом. Однако было немало людей, считавших, что без искусства выжить будет ещё труднее и невозможнее - даже в этих условиях они продолжали заниматься творчеством. На чём придётся, тайком, рисовали порой подлинные шедевры, вышивали обрывками разных ниток, пели песни, писали пронзительные стихи и даже ставили отрывки из любимых пьес. Это самодеятельное театральное творчество "вышло из подполья" и фактически было легализовано только после смерти Сталина, когда началась "перестройка" культурно-воспитательной работы. В 1953г. официально разрешённые самодеятельные театральные коллективы появились и во многих лагпунктах Особого лагеря № 7.
Одним из активных участников художественной самодеятельности в Озерлаге был
Всеволод Васильевич Чеусов. На лагпункте № 013 он работал в бригаде ЧИС (часть
интендантского снабжения) и имел возможность подбирать для спектаклей разные
тряпки, актированные женские платья и бельё. Сам делал прекрасные костюмы, а из
водопроводной подмотки - парики, и конечно играл в спектаклях. В театре 013-го
лагпункта силами заключённых было поставлено более десяти пьес, в том числе
"Лес" и "Без вины виноватые" Островского, "Свадьба Кречинского" Сухово-Кобылина,
"Коварство и любовь" Шиллера. Появился здесь и свой небольшой оркестр, среди
участников которого были находившиеся в лагере немцы, венгры, поляки, имевшие
благодаря посылкам Красного Креста скрипки и гитары. Репертуар театра обогатился
опереттами Легара, Кальмана, Дунаевского. Для всех музыкальных спектаклей
заключённые сами, по памяти подбирали и аранжировали мелодии.
Узница Озерлага Ида Моисеевна Наппельбаум была актрисой и помощницей режиссёра самодеятельного театра лагпункта № 029. 12 сентября 1953г. она писала мужу и дочери: "Работа в художественной самодеятельности помогает мне морально существовать: сознание, что вечером будет репетиция, облегчает дневную работу". А главная просьба к близким - прислать несколько пакетиков краски и пьесу "где много женских ролей". Ведь женщины и мужчины находились в разных зонах, поэтому в одних пьесах все женские роли играли мужчины, в других все мужские роли - женщины. Однако это, как вспоминают очевидцы, нисколько не умаляло достоинств постановок, по эмоциональности и выразительности вставших в один ряд с работами благополучных профессиональных коллективов.
Репертуар самодеятельных театров строго контролировался и должен был состоять из одобренных Главлитом произведений, но всё же руководство Политотдела многократно указывало самодеятельным коллективам на "безыдейность в подборе репертуара, упадничество, любовную романтику". Не раз отмечалось, что репертуар художественной самодеятельности "не отвечает воспитательным задачам" и приводились такие примеры: "На лагпункте № 05 в репертуар включено стихотворение А.С. Пушкина "Послание в Сибирь". На лагпункте, где начальником тов. Сатлыков, в репертуар включена сцена "Корчма на литовской границе" из оперы "Борис Годунов" (Побег Гришки Отрепьева из России). Тов. Логунов на 053-ем лагпункте разрешил к постановке произведения А.П. Чехова "Унтер Пришибеев", "Ночь перед судом" и т. д. Вся эта классика, по мнению Озерлаговского начальства была "хитро замаскированной издёвкой" над культурно-воспитательными задачами ГУЛАГа.
Впрочем, такая крамола всё же попадала на лагерные сцены. Бедные культурно-воспитательные работники, подавляющее большинство из которых имело образование ниже среднего, были спокойны лишь за социалистический реализм. Ведь, поди, разбери, что думает вернувшийся с лесоповала заключённый, когда поздно вечером, репетируя "Лес" Островского говорит словами Несчастливцева: "…зачем мы зашли, как мы попали в этот лес, в этот сыр дремучий-бор? Зачем мы братец спугнули сов и филинов?".
Миллионы жизней и покалеченных судеб на родной земле. ЗАЧЕМ?
Эх, поставить бы себя на место лагерного артиста или вообще любого политзаключённого ГУЛАГа, да не хватает духу. Закроешь глаза, а ничего не видно - одни слёзы. Что ж, нам, слабеньким, можно и погоревать об ИХ судьбе, а понять всё равно не сможем. Вчера порезала палец, и у ребёнка снова сопливый нос, соседи залили потолок, - где сил набраться? Наша жизнь течёт в другом измерении.
Террор и геноцид, ни при каких обстоятельствах, оправдать нельзя. Для "великих дел" стране были нужны электростанции, каналы, железные дороги. Рубили лес и летели щепки - лучшие, замечательные люди. Просто так было быстрее и удобнее строить "светлое будущее". Наверное, потому и не получилось…
Виктория Миронова
Театр №2 2002