История без вырванных страниц
Эта история абсолютно реальна и имела место в городе Канске осенью 1951 года. Мне в ту пору было двенадцать лет, учился я в 5-ом классе. Мы, пацаны той поры, всегда ходили в школу своей компанией, по утрам собиравшейся на улице...
Наш путь пролегал мимо огороженной высоченным забором из горбыля рабочей зоны, где трудились заключенные, вылавливая и штабелируя бревна из реки Тарайки (приток Кана). Это был так называемый Нижний склад при молевом сплаве леса из лесосек в верховьях Кана. Сверху забора козырьком внутрь была натянута колючая проволока. По углам ограждения стояли сторожевые вышки, на которых несли службу часовые, вооруженные автоматами ППШ. Это были молодые ребята срочной службы, в основном уроженцы среднеазиатских республик – узбеки, киргизы, таджики... А мы их почему-то татарами называли.
Мы – это я, мои одноклассники и соседи – Юра Останенко, Володя Карпов, Юра Юхник, Сима Юрасюк, Валера Якушевский и другие. На подходе к этой зоне мы доставали из своих матерчатых сумок (портфелей и ранцев тогда не было), где были книжки и тетрадки, свои скромные съестные припасы, которые наши заботливые родители укладывали для школьного обеда. Это действительно была скромная снедь. У кого краюха хлеба, у кого картошка вареная, огурцы, капуста. У кого-нибудь находился и кусочек сальца. По тем временам это было солидно, ибо жили все довольно трудно, и спасало в основном свое подворье и огород. Все эти яства мы складывали в общий узелок и, подойдя к забору вплотную, перебрасывали его в зону. Мы знали, что с внутренней стороны забора вдоль него по утрам после развода прогоняли строем заключенных и они, найдя этот узелок, подберут его. Так оно иногда и бывало, но не всегда. Часто эта еда доставалась сторожевым собакам или же узелки подбирали солдаты, ведь, часовые на вышках видели, как мы перебрасывали узелки с едой, но нам не мешали, а иногда и «спасибо» кричали.
Некоторое время мы ничего не предпринимали, и так бы и закончилась наша благотворительность, если бы Володя Карпов нам не предложил другой вариант. Отец у него был в звании «капитан», командовал ротой в дивизионе охраны. От него Володя узнал, что заключенных водят на работу из другой, жилой зоны, расположенной примерно в полутора километрах от рабочей. И вот этот промежуток между зонами они идут по улице поселка, через мостик и сразу на вахту рабочей зоны. Этим мы и решили воспользоваться. Конечно, в наших поступках просматривалось больше игры, чем осознанная необходимость. На экранах города шел фильм «Молодая гвардия» по роману Фадеева, и мы как бы подражали молодогвардейцам, придумав себе такую игру. Вот мы и решили прийти к этому месту, где будет проходить колонна и в удобном месте перед вахтой рабочей зоны отдать узелок с едой прямо в руки заключенным.
Однажды утром, собрав в общий узел всю снедь, мы подошли к месту, где с мостика колонна должна была повернуть к вахте, и стали ждать. Через некоторое время послышался лай собак и глухой гул идущей толпы людей. Володя Карпов, как самый отчаянный среди нас, с узелком был наготове. Колонна поравнялась с нами. Люди шли строем в колонну по пять человек; шли тяжело, словно несли на своих спинах какой-то общий тяжелый груз. Лица заключенных нельзя было разглядеть, так как было еще темно и все они казались на одно лицо. С обеих сторон колонны цепочкой шли конвойные с собаками, какой-то уверенной профессиональной поступью.
Уловив момент, Володя нырнул в середину колонны, быстро кому-то сунул узелок в руки и уже почти у самой вахты, когда первые шеренги уже входили в открытые ворота, он выскочил из этой серой массы людей и опрометью бросился в нашу сторону. Выскочил он перед самым носом конвойного, который от неожиданности отпрянул назад, потом, опомнившись заорал, что есть мочи:
– Стоит! Твой мама!
Так он кричал, потому что был не русский, а «татарин», как мы среднеазиатов по недомыслию называли. Тут же по команде колонна остановилась и сразу же простучала автоматная очередь. Это «татарин»-конвоир стрелял по Володе. Видимо, впотьмах он принял Володю за кого-то из заключенных, решившегося на побег. Мы стояли возле мостика в оцепенении, не зная что делать. Пули со свистом проносились рядом, а некоторые щелкали о землю перед нами. Володя, сделав несколько шагов вперед по инерции, упал. К нему уже бегом бежал лейтенант – старший конвоя с оголенным пистолетом ТТ и несколькими конвойными. Мы тоже подбежали, увидели Володю, лежащего, распластавшегося на животе, а пальцы, видимо, рефлекторно, то сжимались, то разжимались. Изо рта и из-под него самого струйкой потекла кровь, от которой шел пар. Подбежавшие солдаты во главе с лейтенантом нас быстро отогнали прочь, а сами, увидев, что это мальчишка и явно не из колонны, подхватили его и быстро понесли на вахту. Колонну заключенных быстренько загнали в рабочую зону и развели по работам. Мы, потрясенные, помчались в школу, чтобы сообщить маме Володи о случившемся, которая работала там и преподавала у нас математику. Мы ее нашли довольно быстро и наперебой стали ей рассказывать о происшедшем. Она, вначале не вникнув в наши разъяснения, все спрашивала, где же Володя, так как знала, что в школу он ходит с нашей компанией. Но после того как до нее дошел смысл случившегося, она мгновенно метнулась к выходу и в чем была, побежала на вахту.
Отец Володи уже знал обо всем. Это его подчиненные несли в тот раз конвойную службу, и один из них открыл огонь по его сыну. Володю он сам лично в сопровождении дежурного фельдшера доставил в медсанчасть дивизиона на конной бричке, где Володе срочно сделали операцию. Очередь прошила его по диагонали: от правого бедра до левого плеча попало три пули. Слегка было задето легкое. Две пули перебили ноги. Операцию делал хирург, отсидевший в Краслаговской зоне в Канске 10 лет, но к этому времени уже был расконвоированный и работал в этой медсанчасти. Хирургом он был от Бога, раньше он имел какие-то ученые степени и работал в Ленинграде в Военно-медицинской академии им.Кирова. Операция прошла удачно. Две пули достали, остальные прошли навылет. Мама Володи постоянно находилась с ним. После того, как его из медсанчасти перевели в общую палату городской больницы, и мы смогли его навещать. Ходили часто к нему, как своей командой, так и всем классом. Полгода он лечился, мы ему помогали в учебе, да и мама его всегда в этом помогала, благодаря чему в учебе он не отстал и перешел в следующий класс.
Его отец после этого случая подал рапорт об увольнении. Его долго «мурыжили», не отпускали, стыдили. В то время (да и когда я служил) подавший рапорт об увольнении со службы офицер считался, чуть ли, не дезертиром, предателем, позорящим высокое звание советского офицера. Но он был непреклонен.
Его, конечно же, уволили со службы, но не по его просьбе, а по компрометирующим обстоятельствам, обвинив во многих грехах, в том числе и в расстреле собственного сына. Его исключили из партии, уволили без каких либо льгот, пособия, пропустив его через офицерский суд чести с лишением воинского звания «капитан». Господи! О какой чести в то время в этих войсках могла идти речь? Какая честь была у руководящих партийных бонз? Но система умела расправляться с ослушниками.
Вскоре и Володина мама уволилась из школы, и вся семья Карповых уехала куда-то на запад. Больше мы о семье Карповых ничего не слышали. Он оставил о себе хорошую, светлую память, и мы всегда вспоминали о нем только добрым словом. Где он сейчас? Кем он вырос? Думаю, что он стал достойным человеком и это высокое звание с честью пронес через свою жизнь.
Геннадий Капустинский
«Красноярское воскресение», № 4, 2002 г.