Эта пустыня невольно воспоминанья
рождает.
Вспомни, грузин, свой Кавказ,
А сын Белоруссии - Неман.
Что же мне вспомнить?
Землю свою никогда я не видел...
Израиль далекий! Клонятся ль пальмы твои
Вслед сыновьям, что исчезают
В снежных просторах Сибири? *
Эти строки из поэмы «В снежный день», написанной поэтом Хаимом Ленским в 1941 году в сибирском лагере, куда органы НКВД определили его на 10 лет за то, что он писал стихи на иврите, мне довелось прочитать нынешней дождливой израильской зимой.
Дело было так. Дочь моих друзей-израильтян, Сиван, изучавшая филологию в университете имени Бен-Гуриона, получила тему для дипломной работы: «Творчество поэта Хаима Ленского».
Отец Сиван, Александр Шварцблат, подростком партизанивший на Украине, - он был адъютантом легендарного генерала Федорова-Черниговского, и в книге «Подпольный обком действует» рассказывается о нем как о юноше безумной храбрости - в 1946 году с невероятными приключениями, заслуживающими отдельного описания, добрался до Земли Обетованной. Здесь он взял фамилию Сарид, что на иврите означает «спасшийся», ведь он чудом спасся, когда фашисты поголовно уничтожали евреев в тех краях, где он родился. Имя его, Александр, постепенно трансформировалось в Сендер.
Сендер Сарид, отвоевавший во всех войнах Израиля, вырастил на этой земле четверых детей: двух сыновей и двух дочек, из которых Сиван - самая младшая. А еще он посадил сотни апельсиновых, лимонных и мандариновых деревьев - целые рощи, среди которых поставил множество ульев для пчел, неутомимо добывающих самый вкусный в Израиле мед.
Сендер и сам неутомим, как пчела. В любом деле он не успокоится, пока не доведет его до конца. Так было на войне и в мирной жизни. Поэтому никто не удивился, когда он, единственный в своей большой семье знающий русский язык, стал искать по всему Израилю книги со стихами Хаима Ленского или с какими-то фактами его биографии, чтобы помочь Сиван написать дипломную работу.
Перерыв все букинистические лавки и книжные склады Тель-Авива и Иерусалима, Сендер обнаружил несколько изданий со стихами Ленского на иврите и по-русски в переводах. Одна из найденных Сендером книг называлась «Рыцари иврита в бывшем Советском Союзе». Кроме того, он нашел упоминания о Ленском в различных справочниках и антологиях, во множестве вышедших в России и на Украине в последние годы.
Главным источником информации о Хаиме Ленском стала для Сендера книга Михаэля Бейзера «Евреи Ленинграда».
В один прекрасный день Сендер появился у меня в квартире с пачкой книг в руках и со словами о том, что теперь моя очередь подключаться к научным исследованиям, поскольку он в Ленинграде ни разу не был. Таким образом, я стала причастной к теме дипломной работы Сиван Сарид.
Оказалось, что Хаим Ленский, настоящая фамилия которого была Штейнсон, родился в 1906 году в местечке Слоним возле Деречина Гродненской губернии. Неизвестно, где и когда он выучил иврит, причем настолько хорошо, что стал писать стихи на этом древнем языке. В те годы это было большой редкостью даже в самой Палестине, не говоря уже о Советском Союзе.
В 1923 году Хаим Ленский нелегально перешел границу из Польши, за что был арестован, но вскоре отпущен, и в 1924 году приехал в Ленинград, где по прошествии какого-то времени вошел в кружок молодых ивритских поэтов.
Надо сказать, что после того, как в 1921 году большинство писателей-ветеранов во главе с Бяликом покинуло Советскую Россию, литературная жизнь на иврите пришла в упадок. Да, и государство не только не способствовало развитию литературы на иврите, но, наоборот, насаждало сверху идиш как основной язык еврейской культурной жизни в стране. Непонятно, чем руководствовались тогда чиновники от литературы, но факт остается фактом.
Образовавшийся вакуум частично заполнила группа молодых литераторов, в основном, поэтов, выходцев из Украины и Белоруссии, большая часть которых в 1924-25 годах сконцентрировалась в Ленинграде и Москве. До 1927 года им даже удалось выпустить четыре литературных сборника на иврите, правда, отпечатанных крошечными тиражами.
Большинство этих литераторов по своим художественным вкусам были авангардистами и придерживались крайне левых взглядов. Они считали себя «воспитанниками Октябрьской революции» и заявляли о своей решимости развивать культуру на иврите в СССР, вместо того, чтобы уезжать в Палестину. В принципе, государство должно было бы приветствовать такой подход, однако как раз в это время советская цензура запретила затрагивать тему широкого участия евреев в русском либеральном движении предреволюционного десятилетия.
В творчестве ивритских поэтов наблюдался определенный парадокс. С одной стороны, - присущий началу ХХ века авангардизм, с другой - сам язык, на котором они писали, уводил их в библейскую поэтическую традицию и терминологию древних манускриптов.
Материальное положение молодых литераторов было очень тяжелым. Все они были приезжими, ни у кого не было в Ленинграде ни нормального жилья, ни постоянного заработка. Ленский, по некоторым данным, одно время работал револьверщиком на заводе. После женитьбы он поселился в огромной коммунальной квартире в доме № 45 на 4-ой линии Васильевского острова.
Очень скоро Хаим Ленский стал душой ленинградского кружка поэтов. В литературной среде он считался самым талантливым ивритским поэтом Советской России. Это его и погубило.
Воет вьюга. Ворота скрипят на ветру.
Машет дерево скрюченной кроной.
Чьи-то окрики. Полночь. К какому одру
Припаду головой обнаженной?
Хлещет режущий снег по горячей щеке.
О, я знаю - меня поджидая,
Исполинской медведицей там, вдалеке
Притаилась Россия. Туда я
Устремлюсь. Буду схвачен. И в крике мой рот
Исказится от боли когтящей;
Так, настигнут, последний из зубров ревет,
Окружен Беловежскою чащей. **
В 1927 году в СССР началось решительное наступление на иврит: Гублит не давал разрешения на публикации, ленинградский Союз писателей отказался принять ивритских литераторов в свои ряды. На их обращение к «всесоюзному старосте» Калинину с просьбой либо принять закон, официально запрещающий иврит, либо прекратить его преследование, зампредседателя ВЦИК Петр Смидович ответил в духе времени, что иврит - мертвый язык, а у мертвого нет прав. Примерно такой же ответ они получили в Смольном. Ленский хотел поговорить с Крупской на эту тему, но его к ней не допустили.
Были еще письма писателей в прокуратуру, председателю Центральной ревизионной комиссии ВКП (б) и, наконец, самому Сталину. Очевидно, эти письма и послужили поводом для расправы с жалобщиками. Начались аресты. Ночью 29 ноября 1934 года вся группа во главе с Хаимом Ленским была посажена в тюрьму. Ленский получил пять лет лагерей, остальные - по три года. После убийства Кирова в Ленинграде свирепствовал беспощадный террор, и сравнительно небольшие сроки наказаний объяснялись, наверное, тем, что власти не видели большой угрозы в деятельности молодых людей из-за их низкого социального статуса и непонятности их произведений широкому читателю. Возможно, были и какие-то другие причины.
После освобождения осенью 1939 года Хаим Ленский, которому было запрещено появляться в больших городах, поселился в Малой Вишере Новгородской области. Оттуда он иногда тайно наведывался в Ленинград и Москву, чтобы увидеться с друзьями.
В Малой Вишере Ленский прожил менее двух лет, скитаясь по разным адресам. Там, в деревенской глуши, страдая от одиночества и отсутствия книг, он аккуратно переписал в тетради все свои стихи, которые его друг, доктор медицинских наук Владимир Ильич Иоффе, сохранил и в 1958 году переслал в Израиль вместе с последними письмами поэта.
Через несколько дней после начала войны 30 июня 1941 года Хаим Ленский был снова арестован. На этот раз Особое совещание при НКВД постановило заключить его в «исправительно-трудовой лагерь» на десять лет. Как было сказано в приговоре «тройки»: «за антисоветскую деятельность».
По официальным данным, Хаим Ленский умер 22 марта 1943 года в лагере в Нижнеингашском районе Красноярского края. Ему было всего 37 лет - возраст Пушкина и Маяковского. Он не написал, как Бродский, «ни страны, ни погоста не хочу выбирать», и неизвестно, где хотел бы быть похоронен этот грустный человек, который смотрит на нас через толстые стекла очков в круглой металлической оправе с единственной своей фотографии, дошедшей до наших дней.
Несмотря на старания энкеведэшников, его не забыли. И люди в далеком Израиле, которые никогда не бывали в Петербурге, читают на иврите его стихи. Как стансы городу, который он любил до последней своей минуты.
Склонился день в речной воде омыться
И утонул в зеркальной синеве -
Одевшаяся в траур вереница
Беззвучных волн проходит по Неве,
Оплакивая всплесками утрату.
И, встретив полутьму и тишину,
Исакий погрузился в глубину,
Как колокол, привязанный к канату.
В поток адмиралтейское копье
Вонзило золотое острие,
Колебля фосфорические нити.
Но поднят утонувший день, он тут,
Простерт, бледно-зеленый, на граните,
Тот день, что белой ночью назовут. **
Софья ВАСИЛЬЕВА, собкор газеты «Невское время». Иерусалим
* - перевод Давида Иоффе.
** - перевод Валерия Слуцкого.