Начало репрессий, войны против собственного народа, развязанной большевиками, следует отнести к 1917 году. Особенно мрачный и самый масштабный период в этой войне — раскулачивание, лишение земли, корней, уклада жизни самой деятельной, наиболее производительной, трудолюбивой части российского крестьянства.
Долгие годы в наше сознание внедрялся образ “кулака” — жадного, темного сельского мироеда, который мешает строить светлое будущее и достоин уничтожения. На самом деле это было безжалостная и циничная ликвидация самой работящей, самой жизнестойкой, самой лучшей части народа. Ленинский лозунг “Земля крестьянам” обернулся на деле бесстыдным обманом. Политика, направленная на выкорчевывание, уничтожение самостоятельного хозяина на земле, проводимая коммунистами, была очень жестокой.
Согласно исследованиям доктора исторических наук В.Я. Шашкова, процесс раскулачивания и выселения крестьянских семей растянулся почти на четверть века и продолжался с 1930 по 1952 годы. В этом процессе выделяется четыре этапа.
Первый был проведен в 1930 году, в ходе которого в основных зерновых регионах страны было раскулачено 337,6 тыс. “кулацких хозяйств” и выслано в отдаленные регионы СССР 115 тыс. семей.
В течение второго этапа раскулачивания, в 1931 году, в зерновых, потребляющих и национальных районах было разорено 250 тыс. хозяйств и выслано 266 тыс. семей.
Третий этап проведен в 1933–1940 гг. Он охватил Северный Кавказ, Закавказье, Украину и Молдавию. Здесь было раскулачено и выслано 213 тыс. семей.
За период четвертого этапа (1945–1952 гг.) в Прибалтийских республиках, Белоруссии, Молдавии, Измаильской, Псковской областях было раскулачено и выслано в Сибирь более 65 тыс. семей.
Норильск — один из городов, в котором находился исправительно–трудовой лагерь, именуемый “Норильлаг”. Через него прошли тысячи безвинно осужденных людей, искалечено множество жизней и судеб. До сих пор в Норильске работает общественное объединение “Защита жертв политических репрессий”, и живы люди, испытавшие гонения на себе. Большинство реабилитированы лишь в начале 90–х годов. Одна из них— Евгения Спиридоновна Бабикова — вот уже тридцать лет живет и работает в Норильске.
В 1933 году в семье спецпоселенцев Кондаковых родилась дочь Женя. Впоследствии в жизни часто приходилось умалчивать о том, что когда–то её деды и родители были раскулачены. Во–первых, боялась козней со стороны знакомых и даже друзей, время было такое; во–вторых, когда стала складываться личная жизнь, это перестало иметь значение. И лишь в 1991 году семья Кондаковых была реабилитирована.
Из воспоминаний Евгении Спиридоновны:
– Мой дед Кондаков Григорий Кузьмич и бабушка Прасковья Аникична вместе с семьями двух своих сыновей в 1930 году были раскулачены и выселены в г. Хибиногорск (ныне Кировск) Мурманской области, на Кольский полуостров. Раньше они жили в Курганской области. Вели хозяйство, имели скот, у деда была своя кожевня – достаток в доме был. Но в 1930 году это и послужило главным поводом в обвинении их “кулаками”, а значит, “врагами народа”. Все нажитое отобрали, и всех Кондаковых сослали в Кировск работать на апатитовых рудниках.
По рассказам родителей Евгения Спиридоновна знала, что, приехав в поселок, они жили в землянках, которые сами и рыли. Потом семью поселили в барак, где в маленьких комнатушках ютились по 5–7 человек.
Евгения Спиридоновна родилась уже в Кировске в 1933 году. Для неё это была обычная жизнь маленькой девочки, а Кировск — малой родиной. Но она была дочерью спецпоселенцев... Гораздо позже, уже взрослая, вспоминая свое детство, Бабикова поняла, почему их, как других детей, не брали ни в ясли, ни в детский сад.
– В полярный день ночью светло, как днем. И люди не спали, прислушивались к каждому шороху, — продолжает свой рассказ Евгения Спиридоновна. — Когда же слышали звук приближающейся машины (в то время они в поселке были редкостью), на лицах жителей поселка отражался ужас. Все бросались к окнам и сквозь занавески разглядывали “черного ворона”, так называли в народе машину, приезжавшую за очередной жертвой. “Кто следующий?” — вопрос, мучавший каждого человека.Помню, как в наш барак каждую ночь приезжала крытая машина, из неё выходили несколько человек в гражданском, а мы сидели тихо–тихо и прислушивались к стуку кованых сапог по коридору и ждали, около чьей двери они остановятся на этот раз. Однажды постучали в дверь, где жили бабушка с дедушкой и тетя с дядей. На утро в их комнате было все перевернуто, а тетя плакала. Оказалось, этой ночью арестовали моего дядю — Ивана Григорьевича Кондакова. Шел 1937 год...
О дальнейшей судьбе своего дяди Евгения Спиридоновна узнала лишь в прошлом
году. С группой репрессированных она побывала в Москве в Международной
организации “Мемориал” и в “Книге памяти” нашла имя своего дяди, год приговора и
место захоронения. Оказалось, что он, малограмотный бригадир с апатитовых
рудников, обвинялся в контрреволюционных действиях, был приговорен к высшей мере
наказания и расстрелян на Левошовском кладбище в Ленинградской области через три
месяца после ареста.
Война для семей спецпоселенцев, как и для остального народа, стала тяжелейшим
испытанием. Кировск часто бомбили — женщины, старики и дети прятались в горах. В
сентябре 1941–го мужчин оставили работать на рудниках, а остальных эвакуировали.
– Мы плыли на пароходе, а вокруг всё бомбили и взрывали. Я помню, как разбомбили
пароход, идущий прямо перед нашим. Это было страшно! В Архангельской области,
куда нас привезли, перевозили несколько раз с одного лесоучастка на другой. В
моей памяти осталось село Каменка. Мне тогда было лет 9–10. Несмотря на войну,
мы ходили в школу: она находилась далеко, нужно было пройти через тайгу и обойти
озеро. Когда наступили холода, мы оставались дома: ходить было не в чем — не
было ни обуви, ни теплой одежды. Все наши скудные пожитки, которые мы взяли с
собой, продавали за ведро картошки или за молоко. Помню, у мамы были простыни,
из которых она шила нам с сестрой платья и красила их, отваривая в дубовой коре.
Я в семье была кормилицей — мне нужно было что–то сварить и накормить младших
брата и сестренку, и постараться, чтобы маме осталось поесть после работы. Ели
всё — весной варили похлебку из крапивы и подорожника, летом заготавливали ягоду
и грибы. Однажды в мешке остались только картофельные ростки, я их отварила к
маминому приходу и накормила её. Так она после этого угощения чуть не умерла,
кое–как выходили. Позже узнала, что в ростках содержится сильнейший яд. В свои
10–11 лет я подрабатывала в столовой, дрова пилила, рубила, подносила, за это
меня подкармливали. Мой сын до сих пор не верит, как такая маленькая девочка
могла справиться с тяжелым мужским трудом... А я справлялась, не знаю, откуда
силы брались. Жизнь впроголодь, изнурительный труд, ужасная антисанитария — и
люди стали болеть малярией, желтухой, дизентерией, куриной слепотой и тифом.
Чтобы избавиться от вшей, волосы мыли золой сгоревших дров. Много жизней унесли
голод, холод и болезни. Мы похоронили в Архангельской области дедушку и брата.
Лишь в конце войны, в 1944 году, нам удалось вернуться в Кировск к отцу.
После войны жизнь Евгении Спиридоновны пошла своим чередом. Несмотря на
перенесенные страдания, сохранилась вера в людей, в справедливость, в
возможность жить свободно. Эту веру воспитывали в детях родители, неиссякаемое
трудолюбие которых помогло возродить разоренное крестьянство. В Кировске
осталось много родственников Евгении Спиридоновны, и они до сих пор продолжают
работать на апатитовых рудниках.Сама она в 1952 году поступила в
сельскохозяйственный техникум, получила специальность агронома и уехала работать
в Челябинск, где вышла замуж и родила двоих детей. В 1974 году семья Евгении
Спиридоновны переехала жить в Норильск: “Здесь выросли мои дети, внуки.
Практически 30 лет жизни я подарила этому городу, и за эти годы он, безусловно,
стал для меня родным. В Норильске я останусь доживать свой век рядом с детьми и
внуками”.
Наталья ОСАДЧАЯ.
Фото Ирины Даниленко и из семейного архива Евгении Спиридоновны Бабиковой
Заполярная правда 12.11.2003