Землю своего «огорода» я по горсточке собирал в тундре и носил рюкзаком. Каждую весну на небольшой площадке под окном я сею укроп и редиску, сажаю лук и чеснок. Вдоль забора у меня растут зеленые лиственнички и кустики красной смородины, а багульник, ива и ромашка прижились сами собой.
Дед Сапожок стоит в метре от меня, за сеткой забора, молча пыхтит трубкой и смотрит, как я делаю грядки. Я вижу его трясущиеся руки и знаю, чего ему от меня надо, но тоже помалкиваю.
- Однако, копаешь? - доносится, наконец. Чтобы скрыть смех, я наклоняюсь к самой земле. Ситуация очень напоминала описанную в известном рассказе Марти Ларни.
- Те немцы тоже так делали. Ты раз собираешь, те, однако, три раза собирали. Шибко земля понимали. Картошка тоже сажали, репка, капуска...
Я уже знаю, что «те» - это ссыльные немцы Поволжья, выехавшие отсюда «домой» больше четверти века назад, вскоре после указа о реабилитации 1964 года. Этот поселок, Жданиха, основан ими в 1942 году. Уже потом, когда здесь появились дизельная и школа, стали съезжаться сюда окрестные кочевники-долганы. Сейчас это долганский поселок. Ссыльные здесь, на 72-й параллели, выращивали картофель и другие овощи, а редиска давала у них три урожая в сезон. Картошку я давно перестал сажать - все равно ребятишки из любопытства повыдергают, а редиска вырастает и у меня хорошая, крупная, но только один раз. Заканчиваю грядку и приглашаю старика в дом:
- Заходите, Конон Евдокимович!
Дед Сапожок получил свое прозвище за малый размер обуви. На этом его сходство с римским императором Калигулой и кончается. Ему 63 года, по здешним понятиям, это много - «шибко старый». В долганских поселках полно вдов и пожилых женщин, но пожилых мужчин можно по пальцам пересчитать. Каждый год гибнут молодые, сильные мужчины в тундре и на воде, гибнут, в основном, по пьяному делу. И множится число вдов, и дети растут без отцов...
- Вот. Сандер делал. - Сапожок ставит на стол объемистый чайник из толстой белой жести и с бронзовым свистком на носике. После рюмочки дед оживляется и начинает, к моему удивлению, называть по-немецки предметы на столе и в комнате: бехер, глас, флинт, ур, брот, вассер дер рукомойник... Беру в руки чайник. Красивая, старая прочная вещь. Верхняя часть приклепана к донышку множеством мелких заклепок и пропаяна. Ручка - из оленьего рога. Свисток приделан к носику массивной медной цепочкой, ни разу не порвавшейся за годы. Чайник наискось пробит пулей, но рваное выходное отверстие тщательно обработано, и обе дырки заткнуты деревянными пробками. Чайник-то годный, однако!
- Зачем же было стрелять? - спрашиваю с сожалением.
- А брат пьяный был. Дай, говорит, мне, он свистит. Не дам, говорю! Дай, говорит. Не дам, говорю! Тогда - никому, говорит. И за карабин... Дурной, как выпьет. Утром, однако, шибко жалковал - плакал. Ну, что делать...
Я киваю. Понятно: кто не жалковал утром о том, что натворил вечером?!
В поселке не работает пекарня, поэтому у меня наготове тесто. Становлюсь к печи и скоро выкладываю деду на тарелку стопку горячих оладий. Наливаю кружку крепкого по-тундровому чаю. Я всегда рад этому хрупкому, спокойному, маленькому, как подросток, старичку. Однажды он обругал меня за неправильно поставленные сети, заявив при этом: «Риба - тоже человек!». Он научил меня чистить ружье кипятком, а карабин - веревочкой. От него научился я узнавать погоду на день вперед, вязать простые и ловкие рыбацкие узлы, делать самодельную дробь, а в плохой из-за обилия мышей в тундре год, когда песец не берет приваду, ловить этих игривых белых лисичек на клочок оленьей шерсти. Я слушаю деда, а с него уже пот в три ручья от горячего чая.
Многие знают, что поволжские немцы в 1941 году были выселены в Сибирь и Казахстан и распылены по городам и весям так, чтобы нигде не составляли большинства населения. Известно также, что и вниз по Енисею, чуть не до самого Диксона, развезли ссыльнопоселенцев. Высаживали прямо на голый берег: устраивайтесь, ловите рыбу, давайте план!
Оказывается, и сюда, в невообразимую даль, на восточный берег Таймыра, завезли немцев Поволжья, а затем и калмыков. В начале сентября 1942 года ледоколы протолкнули через забитый льдами пролив Вилькицкого несколько барж с заключенными. Первая партия попала в Хатангский рыбозавод - там были хоть какие-то бараки для жилья. Остальных расселяли по охотничьим станкам, рыбацким точкам или просто оставляли на голом берегу.
- Бабы были да малые. Только мало-мало мужики - топор держать. Нора копали, как волки, а земля мерзлый. Тает-тает, мокро, склизко - совсем, однако, плохо. Шибко кашляли, много помирали...
Не знавшие свойств мерзлоты, люди ошибались, пытаясь зарыться в землю от мороза. На второй год выжившие стали строить «дома» из местного леса, из лиственниц лесотундры. Максимальная толщина таких бревен - 15-17 сантиметров. Стол и стулья из кругляка, печка из железной бочки да лавки по стенам - вот и все убранство такой избы. И ведь давали план по рыбе, по куропатке и пушнине, как могли, растили и учили добру детей!
- Возле каждой лунка энкеведе стоял, риба считал, книжка писал. Нам, однако, давал! Немножко - два-три бери, семья корми. Немец - нельзя! Калмук - нельзя! Пусть как хочет! Мы, однако, немножко прятали. Немец давали, калмук давали. Тогда они живой! Тогда дикий олень в Авам ходил, тута нету, мясо, однако, совсем мало. Тогда куропатка-тукуяк ловили, петля женский волоса делали. Старая Мария-Лиза не кушала, говорила, Бог не велит удавленный мясо кушать... Два ее дети кушали, жили. Она весна помирала.
Пять тысяч долган живут в девяти поселках Хатангского района, и почти в каждом были ссыльные немцы. И всем помогли кочевники выжить, сохранив уважительное отношение к трудолюбию моих земляков, к их душевному богатству, верности слову, всегдашней готовности прийти на помощь.
Ныне опустели заброшенные станки ссыльных под Волочанкой, в Хете, Крестах и Казачке, на Ново-Летовье, Таба-Арыта, на Старорыбной, Малой Балахне и Сындасско. Уцелел и остался людям поселок Жданиха. Он удобно расположен в устье одноименной речки, от жестокого хиуса, норд-оста, защищен горой, а зюйд-вест все-таки помягче... Кроме могилок, остался здесь «немецкий» склад да несколько «немецких» домов. Небольшие эти дома, на 2-4 семьи, срублены из местного леса, обложены высокими завалинками, отлично держат тепло. Ни один из них еще не осел в мерзлоту, все исправно служат людям.
- Конон Евдокимович, - сказал я деду, - оставьте у меня чайник. Я вырежу заплатки, запаяю, - будет, как новенький!
Сапожок обрадовано кивает, и нельзя не улыбнуться его счастливому лицу: и похмелился, и чайник наладил, и с человеком поговорил!
- Конон Евдокимович, а разве не было ниток крепких, что петли на куропаток приходилось делать из женских волос?
- И петля, и сети, однако, тоже из волоса делали! - оживляется дед. - Только мало волоса! Тогда шелковый платок есть? Давай! Шелковый юбка, рубашка есть? Давай! Шарфик есть? Все давай! Нитка таскали, сети делали. Такой сети тонкий, крепкий. Риба не видит, совсем не боится, однако, много тогда попадает!
Я знаю, сколько труда стоит сплести вручную сеть даже из тонкой, гладкой и прочной лески, и на минуту задумываюсь. Сапожок придвигает ко мне пустую кружку, тихо звякает ложкой. Его узкие глаза темны от воспоминаний.
- Красный флаг, однако, тоже тихонько нитка дергали... Его много на складе лежал. Тогда начальник говорит - однако, мышь. Однако, кота надо. Волоса снова растет, красный флаг как растет?
Довольный, дед тихо смеется и еще ближе придвигает мне пустую кружку. Я наливаю ему еще и сажусь рядом. Нет нынче красного флага, народ нашел прочному шелку лучшее применение. Только тень прошлого все еще лежит на стране, на судьбах миллионов россиян и бывших граждан когда-то огромной многонациональной страны.
Владимир Эйснер
п.Жданиха, 1993 г.
Журнал «Дудинка» № 4-6, апрель-июнь 2004 г.