Уважаемая редакция!
Решила Вам написать, хотя никогда этого не делала. Но нет сил молчать. Сейчас в обществе и во всех средствах массовой информации муссируют вопрос – ставить или не ставить памятники Сталину. В канун 60-летия Победы над фашизмом многие как с ума сошли: «Если б не Сталин, мы бы не победили!» А что при этом погибло более 30 млн. человек (в несколько раз больше, чем в Германии) – это неважно! Сердце обливается кровью – как можно ставить памятник маньяку и тирану?! Мы победили не благодаря Сталину, а благодаря беспримерному мужеству народа, вопреки бездарному руководству генералиссимуса, благодаря талантливым командующим. Многое еще можно сказать, но мне хочется перейти к цитатам из воспоминаний Лидии Корнеевны Чуковской об Анне Ахматовой.
«Я начала встречаться с А.А. как раз в ту пору, когда она писала «Реквием». Или, что гораздо страшнее, когда она его не писала. Остерегалась записывать. Остерегалась даже произносить вслух… Писала, читала вслух приглушенным голосом затем сжигала клочок бумаги со строками. Запоминали… Она знала непоколебимо и твердо, что терзаниям подвергаются – неповинные. Вот где был криминал из криминалов и в ее речах, и в моих записях… Я не держала свои записи дома. Но когда в городе – и во всей стране! – идет методическая и в тоже время безумная, полная случайностей, облава на миллионы людей – как угадаешь, чья квартира надежней? Кто первым отправится в Магадан, кто вторым?..»
Л.К.Чуковская познакомилась с Ахматовой в пору хлопот первой – о муже второй – о сыне в конце тридцатых годов. Остались друзьями на всю жизнь. Чуковская записывала после встреч с Ахматовой ее монологи, реплики, чтобы они не утратились, не исчезли навек.
«Третьего дня вечером была у Анны Андреевны. Реабилитирован Квитко. Посмертно. Реабилитирован Мейерхольд. Посмертно. Этими сообщениями встретила меня А.А. Я не посмела спросить о Леве. Она сказала сама: «С Левой плохо». Потом осведомилась, занимаюсь ли я реабилитацией Матвея Петровича (М.П.Бронштейн – крупнейший физик-теоретик – муж Л.К.Чуковской). Я сказала: «Да, занимаюсь, хотя и безо всякой охоты». В попытке оправдать себя нуждается не он, а его убийцы. В глазах моих, в глазах всех порядочных людей, он ни в чем и не был повинен. Они расстреляли его просто так для ровного счета, по какой-нибудь из своих рубрик. Я не стала бы добывать бумажку, но, увы! без нее невозможно воскресить его книги. Сама я в приемную не пойду – она та же! – я не в силах – и поручила хлопоты знакомой юристке. А ей пообещали сообщить номер митиного дела через полтора месяца. Когда будет известен номер, прокуратура найдет дело и приступит к пересмотру.
«Через полтора месяца пообещали сообщить номер», - повторила Анна Андреевна. «Вы понимаете, что это значит? Сколько же там этих номеров? Этих карточек? Этих дел? Миллионы. Десятки миллионов». Я сказала, что пересматривать каждое дело в отдельности представляется мне идиотской затеей… Истреблялись целые слои, целые круги населения: то директора всех заводов, то первые и вторые секретари обкомов и райкомов, то пригородные финны, то поляки, то все, кто сражался в Испании, то чистильщики сапог, то глухонемые, то все, у кого заграницей родственники или кто сам побывал за границей… Та же бездна поглощала и тех, кто не угодил местному начальству или своему соседу по коммунальной квартире. Время для сведения счетов было удобнейшее. Арестованным, всем без разбора, фабрика, изготовлявшая «врагов народа», предъявляла вымышленные и одинаковые обвинения: диверсия, шпионаж, террор, вредительство, антисоветская пропаганда. Какой же смысл теперь пересматривать каждое дело в отдельности? В лагеря надо срочно послать спасательные экспедиции: врачей, лекарства, еду, теплую одежду – и поездами, самолетами, пароходами вывезти оттуда тех, кто еще жив. И общим манифестом реабилитировать всех зараз, живых и мертвых… Анна Андреевна слушала мою сбивчивую и длинную речь терпеливо и спокойно, даже не указывая, как обычно, глазами на потолок. Потом заговорила сама с нарочитым бесстрастием:
«Ваши рассуждения справедливы, но лишены трезвости. Вам угодно воображать, что остальные люди не менее вас рады возвращениям и реабилитациям и ждут не дождутся, когда воротятся все. Вы ошибаетесь. Сообразить легко, что если пострадавших миллионы, то и тех, кто повинен в их гибели тоже не меньше. Теперь они дрожат за свои имена, должности, квартиры, дачи. Весь расчет был: оттуда возврата нет. А вы говорите: самолеты, поезда! Что вы! Оказаться лицом к лицу с содеянным?! Никогда в жизни».
Она умолкла. Она смотрела на меня снисходительно и даже не без насмешливости. Как на маленькую.
«А все-таки, - сказала я, - фонари зажигаются. Сталин умер, умер в самом деле, мы до этого дожили, и Берия расстрелян. И тысячи людей уже воротились домой. И Лева вернется».
«Анна Андреевна стояла, слегка опираясь рукой о стол. Она говорила тихим голосом, но как будто не для меня одной, а с трибуны:
«Сталин, - говорила А.А., - самый великий палач, какого знала история. Чингисхан, Гитлер – мальчишки перед ним. Мы и раньше насчет него не имели иллюзий, не правда ли? А теперь получили документальное подтверждение наших догадок. В печати часто встречалось выражение: «Лично товарищ Сталин». Теперь выяснилось, что лично товарищ Сталин указывал, кого бить и как бить. На профессора Виноградова лично тов. Сталин распорядился надеть кандалы. Оглашены распоряжения тов. Сталина – эти резолюции обер-палача на воплях, на стонах из пыточных камер. О врачах («дело врачей» в 1953 г.) он сказал министру: «Если вы не добьетесь, чтобы они признались, полетит ваша голова». Прекрасно звучит в этом контексте выражение «не добьетесь». Я надеюсь, эти слова будут запечатлены в учебниках, и школьники будут их учить наизусть…»
Звонили друзья, просились в гости. Анна Андреевна не приняла никого.
«Нет, - сказала она мне, вернувшись очередной раз от телефона. – Я и подходить больше не стану, ЭТОТ праздник мы будем праздновать с вами вдвоем». Праздновали мы так: А.А. велела смочить полотенце холодной водой, легла и положила его себе на лоб. Я села возле. Фадеев прислал письмо о Леве. Радость – но даже и эта радость тонет в лучах хрущевской речи.
«То, что пережили мы, - говорила с подушки Анна Андреевна, - да, да, мы все, потому что застенок грозил каждому! – не запечатлела ни одна литература. Шекспировские драмы – все эти эффектные злодейства, страсти, дуэли – мелочь, детские игры по сравнению с жизнью каждого из нас. О том, что пережили казненные или лагерники, я говорить не смею. Это не называемо словом. Но и каждая наша благополучная жизнь – шекспировская драма в тысячекратном размере. Немые разлуки, немые черные кровавые вести в каждой семье. Невидимый траур на матерях и женах. Теперь арестанты вернутся и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала и та, которую посадили. Началась новая эпоха. Мы с вами до нее дожили».
Я сказала, что многие, в особенности из молодых, смущены и ушиблены разоблачением Сталина: как же так? гений, корифей наук, а оказался заплечных дел мастером.
«Пустяки это, - спокойно ответила Анна Андреевна. - «Наркоз отходит», как говорят врачи. Да и не верю я, что кто-нибудь чего-нибудь не понимал раньше, кроме грудных младенцев».
Я с ней не согласилась. На своем пути мне довелось встречать людей чистых, искренних, бескорыстных, которые и мысли не допускали, что их обманывают. Это были слепые верующие.
«Неправда! – закричала Анна Андреевна с такой энергией гнева, что я испугалась за ее сердце. Она приподнялась на локте. – Камни вопиют, тростник обретает речь, а человек, по-вашему, не видит и не слышит!? Ложь. Они притворялись. Им выгодно было притворяться перед другими и самим собой. Вы еще тогда понимали все до конца – не давайте же обманывать себя теперь. Ну, конечно, они, как и мы с вами, не имели возможности выучить наизусть его бессмертные распоряжения в оригинале, но что насчет «врагов народа» все ложь, клевета, кровавый смрад – это понимали все. Не хотели понимать – дело другое. Такие и теперь водятся…»
Так говорила Анна Ахматова 50 лет назад. Так неужели сейчас, когда давно опубликованы документы и воспоминаний многих и многих великомучеников сталинской эпохи, люди не понимают, что нельзя ставить памятники палачам?!!! Нет ни одного памятника ни Чингисхану, ни Гитлеру, а ведь они «мальчишки перед Сталиным» - сказала величайшая представительница русского народа. В своем знаменитом «Реквиеме» Ахматова писала о том, что если задумают ставить памятник ей, то она хотела бы, чтоб он стоял в единственном месте – напротив тюрьмы, где она вместе со своим народом провела много бессонных ночей и дней в надежде хоть что-то узнать о своих близких…
И после всего вышесказанного неужели не ясно, что нельзя ставить памятники человеку, который превратил огромную страну в тюрьму на все долгие годы своего правления?!
Н.Молтянская
03.05.05