Рассказывает Клавдия Балтийская:
— Когда началась война, я работала
библиотекарем при Ачинском клубе железнодорожников.
Однажды напарница сказала:
— Вот, Ленин призывал молодежь учиться, учиться и учиться, а Сталин ввел платное обучение в старших классах!
У меня за плечами были 4-месячные курсы учителей, работа в школе в Назаровском районе, и я, конечно, подхватила разговор. 1 сентября мне исполнилось 19 лет, а 10-го нас с Женей арестовали. На вопрос «За что?» ответили: «Вы порочили светлое имя товарища Сталина». 18 ноября огласили приговор: «К высшей мере наказания».
Сижу я в одиночке, а молодые охранники нет-нет да заглянут в окошечко:
— Правда, что ли, расстрел?
— Правда, — говорю.
Через несколько часов перевезли в тюрьму на улицу Республики, в камеру смертников. Чего только я не передумала за полтора месяца! А 6 января нас с Женей перевели в обычную камеру. Мы с ней маленькие, щупленькие, женщины спрашивают:
— Девочки, вы откуда?
— Из смертной камеры.
Тут все засуетились, освободили нам
самые хорошие нары, внизу, у окна. Такое не
забывается. И баню помню: мы моемся, а мужики-охранники
тут же сидят. Расстрел нам с подругой
заменили 10 годами лагерей. Должны были
отправить в Норильск, но этап уже ушел, и нас
определили в Злобино, на гидролизный завод.
Самым тяжелым запомнилось ожидание
развода: встанешь в 6.00, похлебаешь баланду
и стоишь на морозе, пока всех разведут.
Спасибо докторше, чем-то я ей приглянулась,
и она взяла меня санитаркой. Хотя в больнице
тоже было страшно — умирали каждый день.
Потом меня перевели в Омск, а в 47-м
освободили. Вернулась я в Ачинск, пыталась
утроиться на работу. Но как посмотрят
документы, говорят: «Не нужна». Через полгода
встретила одноклассницу, поплакалась: «У
мамы рак, не то что на лекарства — на еду
денег нет, а меня на работу нигде не берут».
Лида предложила пойти кладовщиком в МТС (машинно-тракторная
станция). «Да я, — говорю, — из инструментов
только молоток знаю» — «Ничего, освоишься».
И правда освоилась, работала. А в 49-м попала
в «повторники». Снова следственная тюрьма.
Снова лагерь. На сей раз совхоз «Таежный» в
Сухобузимском районе, он Норильск
продуктами снабжал. Все у меня в руках
перебывало: вилы, лопаты, грабли, но больше
всего понравилось с живностью возиться —
с овцами, с птицей. И когда из холодного
барака в землянку перевели, тоже была
радость. Топчан, русская печка, теплынь —
вроде лучшего жилья у меня за всю жизнь не
было! Главное, ко мне приехала бабушка с
моей малышкой. Это когда мама умерла. Потом
меня в учетчицы перевели, вроде полегче
стало. Хотя на картошке (норма на человека
была 30 кулей в день) с 6 утра до 12 ночи в поле
пропадала. Ладно, что доченька была
присмотрена.
Муж мой тоже зек, с ним мы в Особое техническое бюро попали. Там таких много было. Потом ОТБ-1 переименовали в Сибцветметниипроект, и я в нем проработала четверть века, пока в 86-м нашу лабораторию не закрыли. В 89-м Вячеслав Новиков вручил мне справку о реабилитации. Деньги получаю небольшие из фонда Солженицына. Живу. Дочь в Москве, сын в Красноярске. А в Ачинске я с 49-го года не бывала...
Софья Григорьева
«Очевидец. Комок», № 43, 1.11.2005 г.