Игорь Борисович ПАНШИН — легенда и история, судьба и характер, личность,
испытанная на прочность войной, травлей ученых–генетиков, Норильлагом.
Норильские газеты много раз писали об этом незаурядном человеке. К сожалению, не
имела честь знавать его лично: как говорят мои старшие друзья, многих не
застала... Вдову генетика Паншина, прославившего Норильск и российскую науку,
Александру Федоровну, хотя она сейчас в городе, до выхода этой публикации найти
не удалось. Ее памятью и стараниями живы многие материалы из личного архива
семьи Паншиных, она — по сей день — друг музея и библиотек Норильска, интервью с
ней и заметки о знаменитой паншинской чете не раз появлялись в “Заполярной
правде”. Вспомнить о Паншине сегодня снова есть повод.
“Перевернуть жизнь, не дать ей залежаться — уже хорошо”. Н.К. Кольцов
Прикосновение к ней (тайне) — самое прекрасное и глубокое из доступных человеку чувств. В нем — источник истинной науки. Тот, кто не в состоянии удивиться, застыть в благоговении перед тайной, все равно что мертв. Из романа Даниила Гранина “Зубр”
Игорь Борисович Паншин —
14.07.1914 — 11.06.1995.
Человек–легенда, ярчайшая страница норильской и российской истории и науки.
На этой неделе ему исполнилось бы 92 года.
О таких людях пишут реже, чем хотелось бы, чем они заслужили. В жизни генетика Паншина чего только не было: и плен, и голод, и лагерные застенки, но главное — высоты и вершины (горы, любовь, наука, интеллект).
Сын селекционера и биолога, 15–летний Паншин выловил в Днепре неведомую рыбину и описал ее в статье, чем привлек к себе внимание специалистов–зоологов. В начале 30–х он, студент факультета “Генетика животных” Ленинградского университета, уже печатается в научных журналах.
Из воспоминаний И.Б. Паншина: “Образование у меня университетское, медицинская профессия — целиком — тюремно–лагерная. Окончил я Ленинградский университет по самой крамольной специальности... Я — метафизик, идеалист, морганист, тот самый, который...”.
В 1933–1934 годах Паншин трудится в лаборатории генетики у Николая Ивановича Вавилова, ставит опыты по радиационной генетике. В первый раз его блестящую карьеру прерывает война...
Будучи в народном ополчении, в 1942-м, он выводит из окружения взвод, и тут с ним происходит трагичная, но вместе с тем немного смешная история. На перебросе молодого ученого прихватывает понос: его, бедолагу, корчит, и через каждые полчаса он по понятным причинам отстает от остальных бойцов. В очередной раз он прячется по нужде в заброшенный дом между деревушками. Здесь, сидящего “в чем мать родила”, его окружают невесть откуда появившиеся фрицы.
“Стоять, не стрелять!” — кричит им на немецком знающий несколько языков генетик. Застрелиться, но не сдаться в плен — это было то, чему учили в Советской армии, но у него был не автомат или пистолет, а всего лишь винтовка с примкнутым штыком — покончить с собой быстро не получилось бы... “Немцы были страшно довольны тем, что я в таком анекдотичном состоянии попал к ним в плен. Я предоставил им возможность лечить меня от этого самого поноса — бароном я оказался потом (в роду у Паншиных действительно была настоящая европейская баронесса. – М.К.)”.
Из воспоминаний И.Б. Паншина: “Но вопрос: кто у кого был в плену? Я так считаю, что они у меня. Как только меня взяли работать переводчиком, я стал пользоваться огромным успехом: русский, да еще генетик. Им в голову не приходило, что в СССР есть генетика. Ага, это значит, что Сталин захотел создать свою собственную расовую “теорию”. Так это преломлялось в их голове, представьте себе. То есть они ничего–ничего не понимали, как и наши...”.
Научные изыскания Паншина предвосхитили многие современные генетические исследования. Предметом исследований в немецком городе Бухе была в том числе знаменитая муха дрозофила: “Если бы я писал научно–популярную книгу, — говорил его учитель Тимофеев–Ресовский, — я бы прежде всего воспел дрозофилу — сочинил бы нечто вроде оды этому насекомому, верному помощнику тысяч генетиков, начиная с 1909 года. Оду за ее откровенность. Или за ее болтливость. Болтливый объект, который хорош тем, что так плохо хранит тайны природы... Невежды любят говорить о том, что дрозофила не имеет хозяйственного значения. Но никто и не пытается вывести породу жирномолочных дрозофил. Они нужны, чтобы изучать законы наследственности. Законы эти одинаковы для мухи и для слона. На слонах получите тот же результат. Только поколение мух растет за две недели. Вместо того чтобы из мухи делать слона, мы из слона делаем муху!”. В России тоже работали с дрозофилой, но успехом труды о ней и над ней не пользовались. “К слову сказать, мушке этой долго еще доставалось и в сороковых годах, и даже в пятидесятых. Ею стыдили, упрекали, она была примером оторванной от практики, ненужной науки, иметь дело с ней считалось опасным — преступная муха!”.
Несколько лет под руководством замечательного ученого Тимофеева–Ресовского Игорь Борисович трудится в немецкой лаборатории, вплоть до весны 1945–го. Потом, естественно, как побывавшего “на той стороне”, его этапом отправляют в Норильлаг.
В лагере его ждет работа в СЭС, в баклаборатории, на производстве бактериофага (в те времена это была панацея от кишечных заболеваний, делавшаяся на основе мясного бульона). Исхудавшему и изможденному Паншину товарищи посоветовали есть сырое мясо — “великолепное средство от авитаминоза”: на сыром и вареном мясе из “производственного” бульона он моментально поправился. Вскоре ему стала нравиться вначале показавшаяся абсолютно чуждой работа в лаборатории: “В некоторых случаях, — говорил Паншин, — я даже чувствовал себя чем–то вроде врача”.
За годы тюрьмы он прошел все виды медицинской бактериологической работы и даже помогал следователям по судебно–медицинской экспертизе и криминалистике ( “стал почти чекистом” ). “В жизни мне феноменально везло, — напишет Паншин уже в 90–х, — никаких лагерных ужасов я практически не видел”.
Правда, в 1950 году (видимо, “благодаря” восстанию заключенных) режим “нелепо, дико” ужесточился, Паншина перевели во 2–е лаготделение и определили на общие работы — он должен был работать бурильщиком.
Из воспоминаний И.Б. Паншина: “Как я попал на общие работы? Так же, как и в плен: застрелился бы — не попал”.
...В общем, шпуры эти самые он запустил вкось, да еще загнал глубоко, и потому “пришел к мысли, что никакой разницы между умственным и физическим трудом нет, что Маркс и Энгельс были не правы, разграничивая умственный и физический труд. Есть только умственный труд в той или иной степени. В хитроумной науке генетике у меня были кой–какие достижения, а тут мозг не сработал”.
“Тогда у врача–лаборанта был контакт с врачами, какого сейчас нет. Имея живой контакт с лечащим врачом, легко стать хорошим специалистом. К тому же это были люди определяющего морального уровня. И это, пожалуй, — главное. Им нужно поставить памятник”.
“Паншин живет в Норильске, — через несколько лет напишет Даниил Гранин в своем блестящем романе о Зубре, прототипе Николая Тимофеева–Ресовского. — Сложны были его приключения, неожиданны повороты судьбы, интересна история любви, женитьбы. Он давно уже оставил биологию. Но это другая история”.
На самом деле Паншина много раз звали обратно в большую науку, но он скромно отказывался — не хотел чувствовать себя в науке в положении отсидевшего преступника, да еще к тому же без ученой степени.... Завенягин, будучи министром, звал его поработать над атомным оружием, Ресовский настоятельно приглашал в институт медицинской радиологии. Тщетно. Многие годы Паншин прожил в Норильске, работал тут в санэпидемстанции, несмотря на возраст был крепок, увлекался горнолыжным спортом, профессионально занимался фотографией, коллекционировал бабочек.
Своей музой до конца дней Паншин называл жену и соратницу Александру Федоровну. В преклонном возрасте друзья–ученые позвали его жить и работать в Новосибирск. Супруга последовала за ним. О том, что жизнь незауряднейшего норильчанина Паншина прервалась до Новосибирска, в Москве, в Норильске узнали не сразу — только через несколько месяцев.
Марина КУЗНЕЦОВА.
За помощь в подготовке материала редакция благодарит Музей истории освоения и
развития НПР.
Заполярная правда 12.07.06