Норильские ценности
Продолжаем возвращать из забвения норильские ценности — предметы, факты, явления, события в жизни города и людей, так или иначе оказавшие важное влияние на сегодняшний день Норильска.
Людям, хоть немного знакомым с окрестностями Большого Норильска и его
историей, ходившим по реке Норильской и близлежащим озерам, верно знакомы и
названия старых рыболовецких станков — Пелядь, Затон, Рыбзавод... Безжалостное
время стерло все, кроме названий, да и названия–то не все сохранились. Но
любопытный путник, пристав в тех местах к берегу, отыщет вросшие в каменистый
берег северной реки остатки сруба, поржавевшие, почерневшие, обратившиеся почти
в прах предметы быта и промысла и непременного спутника таких поселений —
одинокую могилу под православным или католическим крестом, а то и столбик с
поблекшей на нем голубой или зеленой побелкой, свидетельствующий о мусульманском
захоронении. Ни таблички, ни надписи — ничего... Кто нашел в этой стылой,
пустынной земле вечный покой, теперь уже сказать невозможно. Но невозможно ли?
В самом кипении жизни, на высоком юру, рядом с промышленной базой, над пассажирскими причалами, откуда по выходным отваливают веселые теплоходы, за живой изгородью высокого ивняка таится небольшое, удивительно “русское” по своей скорбной выразительности кладбище.
Высокий берег, бесконечная даль, открывающаяся на все стороны, и река внизу, несущая свои воды, тихо и бесконечно... Написать “забытое и заброшенное” я не рискну по причинам, которые назову ниже. Да и не о самом — хотя о нем, разумеется, тоже — кладбище речь, а о том, как это смиренное место молчания о многом может рассказать.
Пару лет назад в интервью корреспонденту телевидения директор Музея истории освоения и развития НПР Светлана Слесарева поведала, что какими–либо документальными свидетельствами ни о кладбище, ни о его происхождении музей и его фонды не располагают. Да и откуда им взяться, прибавила она, если ЗАГС в Норильске появился в середине 50–х прошедшего века, хотя с последним доводом можно и поспорить, так как последние захоронения на вальковском кладбище относятся к концу 50–х, то есть ко времени, когда акты гражданского состояния уже регистрировались. Да и верно ли это — вести официальную печальную статистику с момента начала работы ЗАГСа? Скорее всего, эту функцию выполнял до этого исполком Норильского поссовета, да вот беда — сгорели безвозвратно его архивы!..
Отысканные мною в городском архиве отчеты инспектора Госстатистики СССР (ведущиеся с 1953 года) чересчур беспристрастны. Никакими аналитическими, пояснительными записками инспектор себя в назидание потомкам не обременял, только цифры — прибыло-убыло, женились-развелись, родилось-умерло, в том числе младенцев... Стоп, вальковское кладбище можно назвать именно “младенческим”: из 43 мною обнаруженных захоронений (возможно, их больше, скрытых временем), подавляющее большинство принадлежит детям. Ася Тимофеевна Карташова, активно участвовавшая в становлении здравоохранения на территории района в 40-60-е годы, вспоминала, что из-за отсутствия самого необходимого детские болезни были многочисленны, а детская смертность высока.
Следует иметь в виду, что до начала 40-х на нынешней территории ПХ “Таймырский” и полигона НИИСХ Крайнего Севера располагался вальковский лагпункт, и Алексей Караваев в воспоминаниях, опубликованных в сборнике “О Норильске, о себе...”, благодарит безвестного сердобольного зэка за копченое рыбное лакомство, вынесенное из большой деревянной коптильни. Коптильня та перешла “по наследству” (теперь и щепочки не осталось) поселковым людям и просуществовала до 50-х годов; кстати, навечно остывший горн и развалины кузни до сих пор сохранились, но это забота и радость музейщиков. А мы пойдем дальше...
Итак, к середине 40-х — именно к этому времени и относятся первые захоронения на
кладбище — лагпункт уступает место поселенцам, вольнонаемным и освободившимся.
Здесь открывается (закрывается?) еще одна страничка норильской истории — Валек
утрачивает роль транспортного узла, питателя МТС НПР.
Скоро разберут рельсы узкоколейки, забросят за ненадобностью проекты норило-пясинского водного пути, как забросят идею строительства самого Норильска на берегу реки... Сменившему зэков люду достался, в общем-то, все тот же “быт”: скоренько перекроенные бараки — в жилье и река — в пропитание и для заработка на жизнь.
Эдита Эдуардовна Кучкина вспоминает, как с мамой и тетей Галей (увы! — фамилию ее не помнит) бывала в поселке, помнит барачные квартиры: “Малюсенькая кухонька с печкой, игравшая роль прихожей и столовой, да комнатка чуть поболе”. Из таких вот хоромин и состоял барачный улей. Жили...
Мама с тетей Галей, продолжает Кучкина, оставив ее, пошли на местное кладбище, где у последней КТО–ТО был похоронен. Кто?..
Раз рыбачили, рассуждаем, значит, можно поискать в архивах совхоза “Норильский” и документах заготовительного отдела комбината. Ищем... ни–че–го! То есть, сколько голов КРС и свиней, приплод, привес, клички животных есть(!), цифры выполнения, а о людях — ни–че–го! Сужаем круг поисков: не отражено ли в старых приказах как–нибудь происшествие 23 декабря 1960 года? Ведь вот на одной из надгробных табличек значится, что здесь лежат ПОГИБШИЕ Герасимов Юрий Игоревич и Утюпин Николай Степанович, не утонули ли во время зимней рыбалки? Нет...
К слову, часть поселка могла структурно относиться к Таймырскому госрыбтресту, где в ту пору директорствовал П. Притыко, обещавший завалить народ норильской рыбной продукцией, стало быть, на кладбище могли похоронить людей, работавших в тресте? Вы уже догадались? Архива треста найти не удалось...
А если попробовать потянуть за другую ниточку? Ведь до сих пор автобусная остановка у моста через реку Норильскую зовется “Поселок геологов”: может быть, это не рыбаки — геологи на маршруте погибли? Ветеран норильской геологии Владлик Васильевич Кургин разочаровывает: да, была на этом месте временная база геофизиков (ее развалины вы видите, едучи в Талнах), но стояла недолго, вряд ли захоронение относится к этому времени...
Да когда это было, спрашиваю? Оказывается, в 60–х. И предается Владлик
Васильевич воспоминаниям молодости: был на берегу ресторанчик замечательный,
деревянный, двухэтажный!.. Не нужно, говорю, мне про ресторанчик! Впрочем,
почему ж не нужно? Был, верно, с рыбной кухней ресторанчик, прозывавшийся
“Ярангой”, и школа была, ПОСЕЛОК был... И потому было у него свое кладбище.
Та-ак, говорю, а нет ли на памяти какого-нибудь трагического случая? Да вроде
нет...
“Вроде”... Память — дама избирательная, капризная: может одарить пронзительно щедрой вспышкой о былом, может повергнуть в глухое забвение.
Юрий Борисович Калинский, работавший в начале 50–х на шахте Морозова, помнит воскресную поездку на тряской полуторке вдоль полотна узкоколейки на Валек (все мои уважаемые собеседники говорят о Вальке того времени, как о некоем загородном санатории, популярнейшем у норильчан), заезжали и в поселок...
– Что он, как, как бараки стояли, сколько народу, примерно хотя бы?!
– Поселок как поселок, дом помнится жилой, двухэтажный, а сколько кого... кто считал?
Но вот опять немного надежды: Александр Анатольевич Горновых, с Калинским работавший (давно уехал в Кемерово), помнится, говорил, что сам живал одно время в поселке и кто-то из близких у него там похоронен. Александр Анатольевич, понятно, человек немолодой, болеет, и телефонный разговор мы отложили до лучших времен: разволнуется, вспоминая...
Есть еще одна “палочка-выручалочка”: замечательная, отзывчивая Елизавета Иосифовна Обст. Выслушав, осторожно обещает кому-то позвонить на Урал, где сейчас, кажется (“кажется” в таких поисках, как открытие), проживает бывшая обитательница вальковского рыбацкого поселка. Надо подождать... Впрочем, ловлю я себя на мысли, почему я “сузил” профессиональную принадлежность его жителей? Могли они быть работниками гидропорта, пилотами, к примеру? Могли. И геофизиками могли, и работниками железной дороги.
В общем, не столь безнадежны поиски наши, какими казались вначале. И еще — именно это в первую очередь дает основание не считать кладбище “забытым и заброшенным” — на двух могилах следы недавнего поминовения. Вандалы, слава богу, дорогу туда давно забыли. И стоит оно в громкой тишине жизни, густо усеянное ярко-красными каплями брусники, умиротворенное...
Раз не заросла покуда тропа памяти, то кто-то и откликнется на публикацию.
Перечитал написанное: это как раз тот самый случай, когда точка на самом деле только начинает рассказ, потому что, надеюсь, теперь читатель, предаваясь своим воспоминаниям, скажет родным или знакомым: “Да- да, ты помнишь, отец рассказывал, что...” и совсем не лишний раз помянет дорогое. И пусть это будет “не то”, вовсе не на тему наших поисков, а вдруг среди них немножечко “того”?! Ну, вы меня понимаете...
Еще раз хочу повторить, что интерес наш к этой деликатной теме не праздный, не суетный — жили люди, любили, страдали, радовались и плакали; жили в то время, которое, по выражению одного из директоров комбината, было “жизнью по максимальному режиму”. Интереснейшее время...
Автор благодарит Валентину Вачаеву и Сергея Кузнецова за помощь в подготовке материала.
Виктор МАСКИН.
Фото автора.
«Заполярная правда» №125 от 23.08.2006 г.