Закрою глаза и вижу... Вот вижу. Сельский посёлок Никольск на севере Новосибирской области. Ссутуленные избы крыты камышом и ржаной соломой. Из труб поднимаются в морозное небо синие столбы дыма. 30-е годы. Смутное время. Становление в стране сталинских колхозов, а в Никольске - колхоза "Новый путь".
Ещё вижу, как в улицу посёлка со стороны заснеженного поля въезжают три пароконные красные кошевы, в которых почему-то не сидят, а стоят милиционеры в чернёных барчатках, опирающиеся на стволы винтовок. Когда кошевы уехали назад, население посёлка недосчиталось одного человека.
Этим человеком был мой отец - Зябрев Ефим Алексеевич.
Нет, отец не был кулаком - в дырявом пригоне у нас содержались одна малоудойная коровёнка и три овцы. В колхоз он вступил если не первым, то и далеко не последним, пахал вместе со всеми и сеял вместе со всеми. Просто надо было кого-то взять для испуга. Вот репрессивные органы и остановили внимание на нём, позднее придумав фантастическую версию о шпионаже в пользу японской разведки.
Спустя две трети века о том чёрном событии, опустившем нашу семью на уровень политического и социально-правового дна, в статус изгоев, вспоминаю совсем не затем, чтобы прилюдно поплакаться при седой-то своей голове и ослабленном духе, а вот чтобы провести некую параллель. Тогда был новый путь в жизни народа и сегодня - тоже. Тогда - во имя высокого светлого и сегодня - во имя светлого. Сравниваю тот отрезок истории движения страны по новому пути и нынешний отрезок.
Был я на войне, знаю: после атаки и взятия вражеского пункта потери в нашем батальоне не очень-то считались, главное - победа.
В 30-е годы, в самый пик сталинских репрессий, в посёлке Никольске, имевшем около сотни крестьянских усадеб и сколько-то сотен населения, для того, чтобы успешно организовать колхоз "Новый путь", достаточно было, значит, одного человека принести в жертву, то есть моего отца.
Красные кошёвки, столь красочно и торжественно выделявшиеся на белом снегу, больше не приезжали. Они, повторяю, очень уж живописно смотрелись на свежем снегу, мальчишкам, катавшимся с горки на санках, очень хотелось подбежать и уцепиться сзади за полозья.
Нынче я живу в Красноярске на улице Можайского, это коротенькая улица на окраине, упирающаяся в холм, просматривается из конца в конец. В несколько раз короче, чем поселковая, построена и населена полвека назад, люди знают все друг друга, и какая-то радость или горе разносятся из дома в дом мгновенно. Рядом, параллельно, улицы 1-я Хабаровская, 2-я Хабаровская, Крупской... Социальный статус граждан - потомственные пролетарии.
Летописцу трудно сравнивать исторические периоды, сохраняя бесстрастность, зажимая в себе боль. Однако сравним.
Массовые жертвы пошли по улице сразу же, как наступили 90-е годы и была ликвидирована государственная идеология. Когда были отброшены моральные ценности. Аукнулось в первую очередь в среде подростков. Драки и разборки. Человек человеку - зверь, волк, гиена. Грызи. Причитания матерей над мёртвыми сыновьями: застрелили, зарезали. Уже к середине 90-х мало осталось в живых из друзей моего младшего сына Ефима, а друзья у него, искреннего и светлого, были в каждом доме. Вскоре не стало и самого Ефима, едва он успел отслужить срочную во флоте и, вернувшись домой, жениться. Служба во флоте уберегла сына на два года (о, если бы лет на пять задержался сынок на Тихом океане).
В период его службы каждая квартира понесла человеческие жертвы. В каждой семье что-нибудь да стряслось трагическое. Кто-то сел на иглу, кто-то сел в зону, кто-то был взят в заложники и исчез, милиция не может отыскать. Исчезла и моя младшая сестра, она обменяла жильё в городе на жильё в Пермской области, доверившись объявлению в газете. Уехала и... никаких вестей о ней не имею. Подавал я через депутатов в розыск. Глухо. Нигде не обнаружена женщина. Полагаю, стала жертвой квартирных махинаций.
Человеческие потери продолжают быть. Только теперь не в агрессии, не в насилии и захвате заложников, а по-тихому, с осознанной обречённостью гибнут. Время, когда каждый вечер в темноте кого-то ударяли железякой по голове, слава богу, отходит в историю. Надолго ли? Не всем понятны сегодняшние репрессии во имя светлого будущего. Не те примитивные репрессии, въезжающие в сельский бедный посёлок на красных кошёвках. Сейчас видим только результат массового морального разложения. Главное оружие - лишение жизненных перспектив, внушение юношам и девушкам чувства безысходности и сознание собственной ненужности в этом мире. В телевизионном ящике задаётся лицемерный вопрос: отчего молодёжь тянется к алкоголю, к наркотику? Так вот оттого и тянется!
Со слезами пришла сватья, тридцать лет отработавшая водителем трамвая, живущая по соседству: сын безработный в запое умер. Двумя этажами ниже скончался от того же пристрастия другой парень, приехавшая "скорая" не успела спасти.
А жена принесла новость. Её молодую родственницу осудили за хранение, распространение и потребление наркотиков. В другой родственной семье тоже обнаружились наркоманы, тоже будут судить. Горе, ведь в советскую пору эта семья составляла знаменитую династию лучших в городе заводских рабочих.
Таким образом, движение людей из рабочей среды по новому постсоветскому пути продолжается. А где цель-то? Со всех углов и щелей красный язык чёрного вепря жадно тянется, брызжа с клыков кровавой пеной, обезволивая жертвы.
Резко меняется менталитет народа. Русским от рождения был свойствен комплекс вины (это часто путают с комплексом собственной неполноценности), вины за что-то, чего они и сами не знают. Теперь же эта симпатичная черта характера человека из низшего класса почти исчезла под давлением обстоятельств, чуждых его натуре.
Катастрофически деградирует и интеллигенция, происходит её "замельчание". Доходит до уродства. Вот с моей улицы Можайского толпами бегут на открытие памятника Астафьеву, а из имеющих здесь высшее гуманитарное образование никто не смог дочитать до конца гениальный роман Виктора Петровича "Прокляты и убиты" - не хватило терпения, бросали на половине, а то и на третьей части. Из губернаторской команды кто-то даже бравировал: дальше первой страницы не пошло. Из моих коллег-писателей тоже почти никто не одолел этого архизначимого произведения, сколько я им его ни подсовывал.
Паскудные мысли приходят в голову: прежде ему Героя дали, чтобы притушить интерес народа к его светлому неподражаемому русскому слову, теперь замуровывают в бетон и ставят на перекрёстках памятники - для того же. Действует стопроцентно такой метод. Тонкие политтехнологии. Думаю, продержись коммунисты ещё лет пять, Героя дали бы и автору повествования (посмертно) "Москва - Петушки".
И по-моему, советский тоталитаризм при всех ущербах сделал страну самой читающей в мире, а политика распущенности сделала её самой нечитающей, это итог самый печальный. Начальство дошло до абсурда: наградные знаки раздаёт за те литературные вещи, которые оно не читало и не намерено читать. В сталинскую эпоху возможно ли было такое?
Была художественная и публицистическая литература о рабочих, были книги о рядовых людях заводского и сельского труда. На этих книгах воспитывалась воля, оттачивались характеры молодого поколения. Сегодня таких книг нет, писать и издавать их - не престижно. Нужную для жизни - а не для гибели! - психологическую атмосферу никто не создаёт. Распространён угарный дух. Вы там, отвечающие за общую жизнь, не шутите!
Дико слышать депутатов, соратников Грызлова, говорящих о том, что вот когда водку удешевим, то на моей Можайской просветление будет и благодать.
Ощущаю кожей, как ненавистны определённому кругу попавших во власть людей эти мои гражданские размышления.
Вчера центральное телевидение устроило очередное шоу о Белоруссии. Помои ушатами лились на Лукашенко. Жалели братский народ, дескать, мается под диктатором. Я не знаю, кто там и как мается, только собираюсь съездить туда, в места боевых действий нашего батальона в 44-м, если, конечно, редакция "Красноярского рабочего" и совет ветеранов войны возьмут на себя расходы на поездку. Но вот живут на Можайского, через два дома от меня, сёстры-пенсионерки, они каждый год ездят прямым поездом в Белоруссию (слава богу, дорога пока не перекрыта по настоянию шоуменов) и там живут у родни по два-три месяца. Рассказывают: такой обеспеченной и справедливой жизни они не видели ни при коммунистах, ни тем более теперь.
Остро и верно говорит один дедок, тоже имеющий общение с Белоруссией:
- Архитекторы российских губительных порядков не видят своей вины в том, что они по близорукости натворили. И вообще ничего не видят, надутые незаработанными долларами и индюшачьим самомнением.
Он же, этот дедок, определил принципиальную разницу между тридцатыми годами и нынешними: тогда без вины хватали, судили и либо стреляли, либо везли на промышленную стройку; сегодня, при наличии международных правоведов и защитников свобод, никого не хватают, не судят, на стройку не везут (строить-то нечего), а убивают на месте - миллион голов в год и бессчётное число душ.
Читатель спросит: а как сегодня живёт Никольск, освобождённый от ига колхоза "Новый путь", в основание которого был жертвенно положен мой отец и вся наша многодетная семья? А никак. Посёлка нет на новой карте. Разорён. И печные трубы уже не торчат из бурьяна. Бывшие пашни заросли мелколесьем, оставив о себе лишь солнечные воспоминания и тоску.
Тот же дедок с Можайской, обречённо царапая себе ухо, разорванное на Отечественной войне, говорит, что Россия схожа с "Титаником", ударившимся в айсберг (проспали вперёдсмотрящие), только там штурманы и капитан не торопились первыми прыгать за борт в запасные шлюпки, как теперь наши госведущие, позорники.
А я, побывав на пустыре своей малой родины, где вольная вьюга в одиночестве проницательно исполняет реквием, молюсь. Господи, коль жертва моего отца, раба твоего Ефима Алексеевича, и его семьи оказалась напрасной, то сделай так, чтобы жертва моего сына Ефима Анатольевича и его семьи и всех, кто в святой наивности на моей Можайской расстались юными с жизнью - сделай так, чтобы не напрасны были для народа их жертвы.
Анатолий ЗЯБРЕВ.
Красноярский рабочий 26.12.2006