Забвенье прошлого порождает мифы и былины сомнительной достоверности; небрежение им — скверные исторические анекдоты на потребу сиюминутной политической конъюнктуре. Сейчас, впрочем, народился и стал необычайно популярен жанр политической сенсации, подаваемый с экранов и газетных полос непременным голосом сумасшедшего разносчика газет из романов Ильфа и Петрова: “Сенсационные подробности! Только у нас! Впервые о...” — не беда, что “подробности” целиком высосаны из пальца. Но история — не торговля горячими пирожками с требухой! “Горяченького” и “требухи” современным плутархам поискать бы в другом месте, но — такие времена!
На краю края земли, где небо ясное,
Каждый раз здесь солнце сходит за кордон.
На горе стояло здание ужасное –
Издаля напоминавшее ООН. (В.С. Высоцкий)
Слава богу, Норильску в этом смысле повезло больше: не так часто и не столько, сколько и как хотелось бы, но появляются хорошие книжки и публикации добросовестных и искренних исследователей короткой, но богатой событиями биографии НПР, открываются ранее недосягаемые архивы и мемуары — славно, славно... Тем и хороши — как, впрочем, не всегда научно точны — мемуары, что оживает в них жизнью одного человека неповторимость времени: не зря признавался И. Бабель, что не читал ничего более интересного, чем чужие письма!
Собравшись написать о сгинувшем — опять-таки — в проклятьях и руинах СТРОИТЕЛЬСТВЕ МУЗЕЯ в Курейке, ваш корреспондент счел нужным и естественным обратиться к предыдущим писаниям коллег и местных следопытов на эту тему. В первую очередь и задолго до появившегося желания отыскать НОВОЕ в истории сооружения Музея-Павильона, Пантеона (сохраним традиции написания тех лет), познакомился с “Курейскими зарисовками” (в публикации “Заполярным вестником” названными “Курейка: вчера, сегодня и завтра”) моего товарища Николая Костецкого, пристрастившегося в последние годы к походам по “памятным местам” Таймыра, из коих и вычитал о “производственных претворениях проекта архитектора С.В. Хорунжего”.
С.В.? Но, во всех архивных материалах, касающихся истории архитектуры Норильска “и его окрестностей”, прежде встречалось имя Сергея КОНСТАНТИНОВИЧА Хорунжего, одного из талантливейших проектировщиков 40–50-х годов — откуда же “С.В.” у Костецкого? Не отсюда ли: “Автором проекта музея-павильона, утвержденного в самой Москве (это тоже ошибка. — В.М.), был норильский архитектор Сергей ВЛАДИМИРОВИЧ Хорунжий” — цитирую по публикации ВОСПОМИНАНИЙ Павла Чебуркина “Пантеон генералиссимуса” в “Красноярском комсомольце” за 21 декабря 1989 года. Павел Владимирович — не какой-нибудь сказитель из интернета, а с 43-го по 52-й отбывавший 58-ю в Норильлаге и в качестве доктора ЛИЧНО участвовавший в строительстве “музея-павильона” в Курейке. Но “другого” архитектора Хорунжего в Норильске в ту пору не было! Запамятовал, Павел Владимирович, запамятовал... бывает!
С долей известной острастки приступил я к сбору материала. Другой мемуарист и
КУРАТОР стройки в Курейке в 1951–52 годах, бывший з/к Норильлага Иосиф
Адольфович Шамис (“Незаконнорожденная”, “Заполярный вестник” за 27 и 30 сентября
2002 года, публикация подготовлена Ириной Сорокиной) прямо говорит, что
инициатива строительства “футляра” над “реликвией — домиком, в котором в первую
империалистическую жил ссыльный Сталин” принадлежит А.П. Завенягину, посетившему
станок Курейка летом 1940 года. Так-то оно так, да... не так, поскольку “велел
сделать нечто вроде футляра из досок” первым вовсе не он, да и “веление”
исходило из мест гораздо южнее 69-й параллели — решение о постройке “футляра”
над домом тов. Сталина в Курейке было принято в краевом комитете ВКП(б) в конце
1935 года, в результате чего и появилась смета №122 от 17 июня 1936 года,
составленная работником Игарского горкомхоза Никитиным на сумму 84950 руб. 51
коп.
В 12-страничной смете виден сталинский аскетизм — доска обрезная (32,4 “куба”), “вагонка”, лаку 49 да охры 144 кило, да стекла оконного 215 “квадратов”...
Скоро сказка бюрократа сказывается, да не скоро дело деется — ни доски обрезной, ни лаку, ни охры в том году не понадобилось...
Весной 1937 года по приказу начальника Норильскстроя №161 “убывает в служебную командировку комендант Управления Норильских ИТЛ НКВД тов. Табачников Е.Я. в Курейку с 28 мая с.г.”
Здесь, пожалуй, следует прерваться и сказать еще об одном, кроме завенягинского, мифе о курейской стройке, сотворенном автором публикации “Курейский след” все в том же “Красноярском комсомольце” Валерием Ярославцевым — о якобы недовольстве “кормчего” идеей возведения пантеона. Отчего сие соображение? Оттого, что Павел Чебуркин в своих воспоминаниях заметил: “Да, писать о Курейке тогда было ошибкой”. Писать правдиво — да, но наведение исторического глянца на терпевшего лишение от царских сатрапов и разжигавшего из искры пламя революции вождя — отчего ж нет? Многие преуспели... Никакой “незаконнорожденности”, как видим, все в рвении озаренных... пламенем. Вот о “таинственности” самого строительства скажем особо.
Но вернемся к замечательному по описательности рапорту коменданта управления Норильскстроя Ефима Табачникова Матвееву, написанному через год после известной игарской сметы, 14 июня 1937 года: “...детально осмотрел дом, в котором проживал в царское время в ссылке Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И.В. Сталин, в этом доме по настоящее время проживает гражданка Иванова и только комната, где проживал т. Сталин, стоит пустая — причем мебель этой комнаты находится в горкоме Игарки опечатанная, чтобы реставрировать дом т. Сталина в Курейке, необходимо...”. Э, тот еще был грамотей, комендант Ефим Яковлевич Табачников, ну, да ладно! А необходимо было гражданку Иванову переселить в отстроенную для этой цели хоромину, старый же дом перебрать по деревянным косточкам и укрепить подкрадывающийся к “реликвии”, съедаемый яростными весенними ледоходами берег.
“КРАЙКОМ ПАРТИИ РЕШИЛ, — уточняет добросовестный комендант, — построить в
Курейке, в доме, где жил тов. Сталин, музей, и для сохранности этого дома
построить футляр (...), вернувшись в Игарку, я разыскал эскиз футляра и смету
(со сметой мы познакомились, а эскиз — звонил я в Игарку — не сохранился)...
Оставлены мною в Курейке двое рабочих... вести наружную работу и рытье канав
вокруг дома”. Собственно, с этого момента можно считать комбинат приобщившимся к
строительству “пантеона”. И первым его “хранителем” и одним из оставленных
рабочих, скорее всего, стал вахтер комендатуры управления Норильскстроя Попох
Петр Лейбович, командированный вместе с Табачниковым в Курейку.
В 1938 году — до лета 40-го далеко еще — возглавивший комбинат Завенягин пишет письмо: “О курейском доме. Т. Куликову, секретарю Красноярского крайкома ВКП(б). Считаю, что строить ВРЕМЕННЫЙ НАВЕС над домом в пожарном отношении опасно и нецелесообразно, так как навес не защитит дом от ветра и снега. (...) Капитальную постройку следует осуществлять в сезон 1939 года. Проект НАДСТРОЙКИ Норильскпроектом будет закончен к 30 декабрю сего года.
Здание следует делать с металлическим каркасом, который в условиях вечной мерзлоты является наиболее надежной конструкцией.
--------------------------------------------------------------------------------
Металлический каркас может быть изготовлен на Красмаше и весной 39 года завезен в Курейку. Прошу дать указание Крайисполкому ВКЛЮЧИТЬ В БЮДЖЕТ 39 года 500 тыс. рублей на эти работы. Производство работ МОЖЕТ ПРИНЯТЬ НА СЕБЯ Норильскстрой. Что касается переборки и восстановления самого дома, то они являются абсолютно необходимыми, их можно отложить на лето 1939 года”.
Документ не оставляет никаких сомнений ни об “инициативе”, ни об источниках финансирования, ни об авторстве технического решения “пантеона”, ставшего в конце концов саркофагом отдельно взятой страницы истории.
Сработали оперативно, о том свидетельствует приказ №317 от 29.07.38 г.: “Считать пробывшим в служебной командировке в ст. Курейка и г. Красноярске архитектора Проектно–Сметного отдела в/н Усова Федора Михайловича с 10 июля по 23 июля с.г.”.
Любопытен, но вряд ли может быть расшифрован еще один документ, относящийся к
тому же 38-му году, в книге приказов подшитый следом за обращением Завенягина в
крайком партии: “Телеграмма. Москва, Кирова, 3. ГУЛАГ, Архипову. Молнируйте,
нашли ли художника, выслали ли проект? Как договорились насчет его поездки в
Норильск? Завенягин. 22 октября 1938 года”. Не правда ли, есть основание
предположить, что энергичный Завенягин, предложив выполнить проектирование и
строительство музея силами “норильскстроевцев”, не откладывая, решает вопрос о
художественном его воплощении?! Похоже...
--------------------------------------------------------------------------------
Нам лишь остается сетовать, что многое из ценного, с точки зрения норильской истории архитектурного наследия 30—50-х годов, отправлено в центральные архивы России и вряд ли удастся нам отыскать фамилию художника. Да и нашелся ли он тогда и приехал ли в Норильск — тоже вопрос... Но ведь к “футляру” тогда же спроворили и гипсовую фигуру вождя, и прочие малые архитектурные формы — словом, все могло развиваться и по такому сценарию: “Над главным входом, — читаем в воспоминаниях И.А. Шамиса, — овальной формы портрет — бронзовый барельеф, выполненный норильским скульптором-самоучкой”, а “дверные и оконные приборы сделаны норильскими мастерами из бронзы также по рисункам С.К. Хорунжего”. Раз уж “обошлись” при возведении помпезного “пантеона”, то при возведении “футляра” художеств лагерных самоучек и подавно хватило. “Самоучек”, да каких! Были и по сей день живут на механическом заводе легенды о мастерах литейных и других дел, шедевры ваяющих, — где те шедевры? Поди, на “футляр” и сгодились...
Впрочем, мы перешагнули в хронологии событий архитектурно-строительного решения “павильона” для того лишь, чтобы высказать версию о том, что часть “художеств” “футляра” вполне могла быть использована в следующем интерьере и экстерьере “объекта”, сам же “футляр”, вопреки мемуарным запискам И.А. Шамиса, скорее всего, был возведен не в 1940-м, а годом ранее. В архивном деле “Статотчетность по объектам капстроительства по Норильск-строю за 9 месяцев 1939 года” в разделе “Соцкультурное (строительство)” в “ожидаемом выполнении” находим “Строительство в Курейке” с затребованными Завенягиным на него 500-ми тысячами рублей. Ни в 1940-м, тем более в последующих лихолетных военных, “тема павильона” в планах и документах комбината не обнаруживается; да оно и понятно, если само бумагомарание было строго регламентировано, а за небрежно использованную четвертинку запросто можно было схлопотать срок! Это не утверждение, это предположение, с которым и сам автор его не очень-то в ладах, потому что напущенный с самого начала на “объект” туман таинственности не рассеивался до начала 50-х.
...С победным вздохом страны, уже в январе 1945 года на комбинате подводятся итоги “конкурса на составление эскиза проекта дома–музея имени И. В. Сталина в Курейке... Представлено на рассмотрение около 30(!) проектов высокого качества...
-------------------------------------------------------------
Приказываю: 1. Объявить благодарность... и премировать авторов-архитекторов:
Непокойчицкого В. С. — 2 т.р. Миненко Л. В. — 2 т.р. Тороцкого Н. Н. — 1 т.р.
Хорунжего С. К. — 1 т.р...
Начальник НК генерал–майор А. Панюков
Негоже считать деньги в чужом кармане, но фамилия Хорунжего, примечаем, не в “лидерах” конкурса. Почему, станет ясно из “Решения начальника НК №2 от 8 января 1946 года по вопросу организации строительства дома–музея И. В. Сталина в Курейке”. Им требовалось до 1 марта “провести необходимые инженерно– геологические изыскания на площади строительства”, в целом составить проект — к 1 августа 1946 года, а строительство дома–музея возлагалось на контору Горстроя, в то время возглавляемую Григорием Петровичем Локштановым.
И родилось... “сметно–финансовое соображение” аж на 12 167 493 рубля! Это вам не охры 140 кило — одних только красок и шпаклевок всяческих на румяны сего дворца предусматривалось 20 тысяч тонн. Все это великолепие одевалось в гранит, мрамор и даже фарфоровую плитку; за всё про всё здание “тянуло” на 8 767 400 рублей, “башня–маяк” с бронзовой статуей — на 3 116 187... Статуй, кстати, предусматривалось две, по 300 тысяч рублей каждая... словом, то, что не воплотилось в фантасмагорическом проекте Желтовского в Доме Советов в Москве, должно было воссиять бронзой, фарфором и зеркальными стеклами у полярного круга! Нет, не удержаться магии цифр: мраморная колоннада (474 метра кубических) возносила крышу здания на 16–метровую высоту; в периметре мраморно же гранитных (7362 кв.м) стен блистали дубовые паркетные полы (2336 кв.м), холодный свет панелей (819 кв.м) тускло отражал неказистую “реликвию” — что, впечатляет? Вовсе не то увиделось бы вам, сойди вы на берег в том же 46 году в Курейке:
“... у берега Енисея, — вспоминает Шамис, — стали устраивать временный причал — для судов с экскурсантами. У причала появилась белая гипсовая статуя вождя, а в домике — столик с табуретом, рукомойник, керосиновая лампа, рыболовные сети”. Гипсовая фигура после поселилась в новом оформлении музея.
Вряд ли руководствуясь фантастическими “сметно–финансовыми соображениями” — даже с учетом грядущей денежной реформы сумма громадная, — Панюков подписывает решение №148 от 30 сентября 1946 года, в пункте пятом которого предусматривается “Стоимость работ определить по исполнительной смете”: не те это заоблачные суммы будут, не те... Видимо, проект Хорунжего на этом сметном Эльдорадо отличался разумной сдержанностью.
“Основные работы по предварительной реставрации дома провести в соответствии с моим личным указанием — предусматривает все то же распоряжение Панюкова — до декабря с.г... 3.НЕПОСРЕДСТВЕННОЕ руководство возложить на ст. прораба Костина Н. И. 4.Нач. совхоза “Курейка” Трусову С. Я. обеспечить бригаду жильем, питанием и оказанием необходимой помощи в производстве работ”. У Павла Чебуркина читаем: “Начальником Курейского лагпункта был лейтенант Костин” — значит, един в двух лицах: обыкновенное дело в те годы.
Лейтенант–прораб Николай Иванович Костин убыл в Курейку создавать плацдарм для исторического строения, и только “к лету 1950 года отправили из Норильска, — вспоминает Чебуркин, — бригаду опытных строителей–заключенных с небольшими сроками, около 200 человек. Санотдел Норильлага отправил и меня...” Годом ранее, в 49–м, свидетельствуют игарские ветераны–связисты, в Курейку трудами немалыми провели телефонную связь, но вождь ностальгии не выказав, к телефону по этому случаю не подошел, сославшись на занятость. Такова легенда... Скажем, наконец, о документе, из официальных последнем: “Решение начальника Норильского комбината №82 от 7 августа 1951 г. “Об архитектурном оформлении здания Павильона–Музея в Курейке”.
1. Одобрить представленный Проектным отделом ПРОЕКТ И СМЕТУ НА 292 тыс. р. на архитектурное оформление Павильона–Музея в Курейке.
2. Для представления Красноярскому крайкому ВКП(б) НА УТВЕРЖДЕНИЕ архитектурного проекта, сметы и образцов отделки наружных плоскостей стен командировать архитектора Проектного отдела тов. Хорунжего, после чего направить его в Курейку для руководства работами по осуществлению архитектурного проекта. (Сам Сергей Константинович о “руководстве” в Курейке воспоминаний не оставил, а очевидцы и участники строительства о Хорунжем — странно — не пишут).
3. Обязать нач. стройконторы №1 тов. Епишева:
а) выполнить все наружные отделочные работы по зданию Павилиона–Музея до 15
сентября;
б) внутреннюю отделку, сантехнические и электротехнические работы полностью
закончить и ПОДГОТОВИТЬ ПАВИЛЬОН–МУЗЕЙ К ОТКРЫТИЮ 21 декабря 1951 г.
4) Отправить в Курейку изготовленный в Норильске макет “Курейка 1916 года”...
Начальник НК В. С. Зверев”.
Так что, несмотря на “динамичность” Зверева, по предположению И.А.Шамиса, никакой самостийности в возведении якобы “незаконнорожденного” “павильона” и грамма не было. А сроки намеченные, как ни желалось поднести “отцу народов” подарок, вновь были нарушены. И именно здесь начинаются разночтения в воспоминаниях уважаемых ОЧЕВИДЦЕВ: в апреле 1950 года И. Шамис вместе с топографом М. Соболевым, фотографом А. Сорокиным и конструктором–макетчиком П. Синельниковым отправляется в Курейку для выбора площадки под объект. Следом за этим читаем у него же: “В начале осени 1951 года техпроект павильона был готов, в Курейке стали вручную, с большим трудом рыть глубокие котлованы”. Все ясно... А что рассказывает Чебуркин?
“РАБОТА КИПЕЛА ВОВСЮ! Под железобетонный фундамент павильона забивали толстые лиственничные сваи — на лесозаводах Енисейска и Подтесова их заготовили 200 штук. Неподдающиеся гниению, они были рассчитаны на двухсотлетнюю сохранность. А десятиметровая гипсовая фигура статуя генералиссимуса “в распахнутой шинели и простых сапогах”, как писали тогда газеты (интересно, какие?) тут уже имелась — при небольшом МУЗЕЙЧИКЕ, ОТКРЫТОМ В ИЗБЕ В 30–Х ГОДАХ”.
Со статуей все ясно, с основанием павильона — нет. Вряд ли Иосиф Адольфович, талантливый инженер, курировавший, правда, строительство в Курейке из Норильска, мог упустить столь важную конструктивную деталь “нулевого” цикла, тем более что именно ему в своих воспоминаниях он уделяет много внимания, написав о непростом выборе наиболее эффективного фундамента и столкновении мнений профессионалов: “Наконец чертежи отправлены — мощная железобетонная лента прямоугольного сечения насыщена густой сеткой арматуры. Павильон... НАЧАЛ СТРОИТЬСЯ”. Эх, не переспросить теперь рассказчиков!
“Знакомимся” с конструкцией дальше; тут рассказы Шамиса и Чебуркина совпадают. — П. Чебуркин: “Стены павильона из толстых лиственничных пластин воздвигались со сказочной быстротой. Снаружи их покрывали специальной штукатуркой — под красный гранит. Выстроена была и специальная электростанция для круглосуточного освещения и отопления павильона. Высокие — от пола до потолка — оконные проемы делались так, чтобы никогда не могли замерзнуть, даже в самую лютую северную стужу. Проектом предусматривалось устройство больших окон из зеркальных стекол в три слоя, между которыми постоянно циркулировал теплый воздух”.
И. Шамис: “Его здание (25х25х16м) кажется легким за счет высоких окон. Торжественность придают стройные, небольшого сечения, колонки по всему периметру здания, увенчанные резными лиственничными капителями, в виде распустившегося цветка... Колонки, архитрав, карниз и фронтон — все покрыто слоем бесцветного лака, подчеркивающего благородную, золотистого цвета фактуру древесины лиственницы”.
Написанный В. Ярославцевым “Курейский след”, не спросясь, здание “увеличил”: “...огромное, достойное “гениального вождя всех времен и народов”, 40 на пятьдесят метров и высотой около 14, объемный вход подпирают восемь колонн. Пятьдесят пожарных денно и нощно топили и охраняли таежный дворец... ОСОБОЙ КОНСТРУКЦИИ вентиляционные шахты и сейчас надежно оберегают здание от каверз вечной мерзлоты”. Жюль Верн, ей-богу, Жюль Верн, взявшийся описывать царство Сатаны! Почему шахты особой конструкции вдруг? И почему — “достойное “гениального вождя”, почему?!
Хотел я эти слова припасти на конец этих писаний, но вынужден высказаться немедленно: отчего сооружения, ну, хотя бы и “курейский дворец”, нами ОБЯЗАТЕЛЬНО олицетворяются и осеняются “нехорошестью” исторических персонажей, их прежде населявших? Как, впрочем, и с архитектурными “очевидцами” другого рода — статуями, обелисками. Что там?.. книги горят “разоблачительные” и компрометирующие!
Почему образ матроса, писающего в пламенном октябре в этрусскую вазу в Зимнем, национально стоек? Порицая и кляня его, ведем себя не лучше. Столь примитивное побивание камнями — в истории с музеем — в прямом смысле — и низвержение в прах “худого” прошлого есть ничто иное, как лишение всякой истории государства, и подобно самообману. — Не здания, статуи, книги, вазы уничтожать нужно — их–то как раз хранить бы в назидание и в поучение — а зло, порождающее причины. Иначе рассуждая, и пирамиды египетские разнести к такой–то матери следует, потому как фараоны их населяли!
Осенью минувшего года красноярский предприниматель Михаил Пономарев выделил миллион рублей на восстановление “пантеона”. Начал с того, что поднял на пьедестал изрядно поврежденную фигуру Сталина. — Уронили... Как и в 61–м, втихаря, ночью, словно тати. Знаете, даже аборигены острова Пасхи, изрядно озлясь и воюя друг с другом, не свергали своих аку–аку. В одном соглашусь с автором “Курейского следа”: “Общественность еще в брежневские времена высказывалась за музей (в Курейке — В.М.) ссыльных революционеров Енисейского Севера... Были и декабристы, народовольцы, и социал–демократы...”, а уж “врагов народа” побывало — не счесть! Почему бы не увековечить память о них “курейским следом” в истории? — Варварски разорили, а красноярский предприниматель попал в записные ретрограды. Как у нас любят ярлыки лепить!
Но мы отвлеклись... “К лету (1952 года — В.М.) строительство закончили, —
завершает свои воспоминания П.Чебуркин, — обмыли открытие музея, “ура”
прокричали. Под 12–метровыми (16–ти, 14–ти, теперь вот 12–ти) сводами павильона
яркое освещение ИМИТИРОВАЛО СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ, озаряя художественно расписанный
купол, обитые красным бархатом стены с картинками героической биографии великого
вождя. По периметру внутреннего помещения сделана была паркетная дорожка. Перед
зданием разбили сквер, цветники, клумбы (...) Летом 1952 года строителей увезли,
я мог собираться домой”.
Вот коротко и все о ХРОНОЛОГИИ СТРОИТЕЛЬСТВА музея в Курейке (кто добавит, будем
признательны), который, увы, волею невежества превращен в саркофаг нашего
отношения к истории.
...А над унылыми развалинами, словно вырываясь из плена запустения и глупости, устремляются ввысь стройные голубые ели, которых еще не коснулась варварская рука.
ЭПИЛОГ
Написание подобных материалов — как круги на воде, все шире и шире захватывают они пространство. Дозвонился до Игарского музея: чем поможете? А вы знаете, подсказывает Мария Мишечкина, директор музея, что в архивах Норильскпроекта долго и успешно работал красноярский архитектор Александр Слабуха, а потом подготовил ряд интересных публикаций по курейской стройке. Даже так? Стоит ли спрашивать, звонил ли я Слабухе и что он мне ответил? Но это, как говорится, в продолжении. Которое последует...
Автор выражает благодарность работникам Норильского, Дудинского, Игарского архивов, Норильского и Игарского музеев, центральной городской и научно–технической библиотек.
Приводимые в материале документы публикуются с сохранением орфографии. Фото из архивов Музея истории и развития НПР.
Виктор МАСКИН.
Заполярная правда 16-28.03.2007