Мне редко пишут письма. Но уж если напишут, так сразу видно – серьезный человек писал. После материала в «Комке» про судебный фарс под названием «Дело Френкеля» пришло письмо из ИК-6. Автор (он себя указал, но я его не указываю – мало ли) отреагировал на конкретную фразу: «Хоть кто-нибудь у нас сидит по закону?» Для человека в его положении реакция вполне естественная. Однако он сам это понимает и уточняет: очень многие сидят ЗА ДЕЛО, но посажены они НЕЗАКОННО. Впрочем, читайте сами:
«Наши законы написаны так, что на любое незаконное действие найдется пяток статей, подтверждающих законность незаконного… Вообще меня уже давно терзает вопрос: кто же все-таки изобрел язык, на котором написаны наши законы? Ей-богу, этот человек достоин памятника с надписью на постаменте – «Главному крючкотвору». Чтобы не быть голословным, предлагаю обратиться к фактам. Недавно в программе «Версия» рупор милицейской общественности Елена Пензина бодро отрапортовала об успехах на поприще борьбы с наркотиками. Мол, за первый квартал текущего года возбуждено органами Госнаркоконтроля 790 уголовных дел, по делам, связанным с незаконным оборотом наркотиков, 206 человек осуждены на срока от 6 до 12 лет. Молодцы, да и только! Прямо горячий цех какой-то. Что характерно, эти показатели достаточно стабильны на протяжении уже, как минимум, двух лет. Еще и подрастают ежеквартально. Такое впечатление, что сотрудники означенных органов и судьи работают на износ. Но с другой стороны, изучив УПК и УК на предмет перечня необходимых следственных действий и связанных с этим документов, становится понятно, что шансы на действительно объективное рассмотрение дел стремятся к нулю. А ведь кроме дел о незаконном обороте наркотиков есть еще дела о кражах, грабежах, угонах, убийствах и т.д. Представляете вал? А сколько у нас судей? В целом ситуация напоминает конвейер на сборке автомобилей ВАЗ, где на одном конце конвейера находится ОТК, пропускающая явный брак, потому что знает – лучше все равно не соберут, а на другом конце – сборщики, которые хорошо работать и не могут, и не хотят – все равно ОТК пропустит. Стране нужна продукция! И неважно, что машины ломаются – зато люди при деле.
К слову о машинах. Сколько себя помню, столько и слышу жалобы карательных органов на низкую зарплату, плохое материальное обеспечение и социальную незащищенность. Однако достаточно подъехать к любому отделу любой структуры и посмотреть на служебную стоянку – автопарк сотрудников выглядит более чем внушительно. Казалось бы, дело хорошее, наконец-то начали платить нормальную зарплату, одно непонятно – почему на вопрос «Долго ли копил на машину» ответ, как правило: «У меня жена коммерсантка»?
Безнаказанность и безответственность чревата для самих органов потерей профессионализма. Уж как работают, а раскрыть убийства детей в Ленинском районе не смогли. И не надо городить огород, изобретать методы контроля, усиливать материальное обеспечение судов и следствия. До тех пор, пока они не начнут подходить к работе с буквы закона, хотя бы Конституции, о правовой защищенности рядовому гражданину можно только мечтать».
Вставка
Алексей Бабий, председатель красноярского общества «Мемориал»:
Противоречивость наших законов - в этом суть системы, еще с советских времен.
Любой человек "на крючке", поскольку что-нибудь да нарушит. И, если ты лоялен
власти, то тебя не трогают. А если надо посадить - можно любого по вполне
законным поводам укатать, и поди докажи, что это было по политическим мотивам.
Это особенно было хорошо отработано в семидесятые-восьмидесятые.
Из ответа должностного лица прокуратуры Красноярского края на жалобу осужденного:
«Из имеющейся в деле копии приговора, вынесенного в отношении Фирсова, следует, что он действительно является незаконным, однако нормы действующего законодательства не позволяют в настоящее время пересмотреть данное судебное решение».
Александр Дмитриевич Назаров – доцент кафедры уголовного процесса КГУ, действующий адвокат (член коллегии «Шпагин и партнеры»). Работает в Комитете по защите прав человека. Направление работы – защита прав человека в колониях Красноярского края, Хакасии. Также бывал в колониях Иркутской и Томской области, в пенитенциарных заведениях Эстонии, Германии, Англии.
Россия по количеству тюремного населения на втором месте в мире, после США и
перед Китаем. Хотя по сравнению с советским периодом количество этого населения
заметно сократилось, что видно хотя бы по детским колониям в крае – раньше их
было три, и все забиты под завязку, теперь только одна, Канская. В следственных
изоляторах тоже былой скученности нет. Однако по-прежнему суды в качестве меры
пресечения выбирают в основном взятие под стражу – фактически не применяется
домашний арест, очень слабо – освобождение под залог. Нет арестных домов для
содержания отбывающих кратковременное наказание. Только недавно стали
применяться исправительные работы. Ну и, конечно, главный наш недостаток – очень
большие тюремные сроки. Особенно в сравнении с европейскими странами. К
сожалению, есть такое представление, что чем больше срок, тем «справедливее»
наказание. Однако это мы себя наказываем. Содержание заключенных – огромные
суммы. Обувь, одежда – все же казенное. В Канской колонии – четыре формы одежды.
Раньше там еще маршировать заставляли так, чтобы «каблуки отлетали» - не жалко.
Но расходы это только одна сторона. Другая: после трех лет пребывания человек
привыкает к зоне, привыкает жить по команде и есть что дадут, и дезадаптируется
социально. И начинаются для него не муки исправления и раскаяния, а криминальные
университеты. Не случайно же в тюрьмах и зонах фестивали проводятся, спортивные
состязания, конкурсы – лишь бы забить полностью свободное время зэков, не дать
им возможности для обмена криминальным опытом. А то ведь, бывает, о грабежах и
кражах целые лекции читают.
Третья: выплатить ущерб по иску, находясь в местах заключения, практически
невозможно.
В итоге большие сроки заключения невыгодны ни государству, ни потерпевшим.
Бывают следственные и судебные ошибки. Бывает, что доказательства добыты с применением недозволенных средств. Установить это – большая работа, которую прокуратура проделывает не всегда. Те, кто применяет недозволенные методы – как правило, профессионалы. Так что эти факты очень сложно доказать. С другой стороны, обвиняемые и подсудимые частенько сами на суде заявляют, что во время следствия показания из них «выбили».
В европейских странах действует концепция «плодов отравленного дерева». Если было установлено, что показания получены с применением насилия, вся полученная после этого совокупность доказательств признается негодной. Результаты обыска, изъятие улик, показания свидетелей – все. Перед судом предстанет только один человек – тот, кто применял насилие. У нас (и в США) обстоит иначе: если факт применения насилия, психологического или физического, будет доказан, работник правоохранительных органов может пойти под суд, но и посаженный им человек будет сидеть как ни в чем не бывало.
Вообще насилие в 90 процентах случаев применяется к тем, кто действительно совершал преступления. Почему? Потому что это проще, чем собирать доказательства, опрашивать свидетелей, проводить следственные эксперименты. Ссылки на то, что подобные методы от скудости финансирования, уже не действуют: в последние годы правоохранительная система финансируется вполне достойно. Есть, конечно, проблемы по рядовому и младшему командному составу, но в основном кадровые. Именно молодые сотрудники чаще применяют насилие – в силу недостатка профессионализма, опыта, ну и максимализма юношеского, и стремления подтвердить собственную самооценку. Нынешний глава крайУВД Горовой – наш выпускник, кстати – жестко ставит вопрос о воспитании личного состава, о необходимости контроля, наставничества.
В Германии начальник полиции вообще цифр не знает, сколько совершено, сколько раскрыто. Он за другое отвечает – как общественное мнение оценивает работу его сотрудников. В Баварии полиция гордится тем, что она по рейтингу доверия – вторая после Конституционного суда. От этого рейтинга впрямую зависят бюджет полиции и зарплаты полицейских.
Или вот был я в Крыму прошлым летом. Отметил, что там качественно изменился отбор в милицейские ряды. Там милиционеры – это очень опрятные, спортивные, культурные ребята в красивой форме. Обращаются исключительно вежливо, только на «вы». У нас в свое время перед крупным спортивным состязанием выпустили памятку для сотрудников милиции, где прописали все как для детей: «К гражданам вы должны обращаться на вы, вы не должны повышать голос, вы можете потребовать документы только в таких-то случаях…» И ведь сотрудники все это выполняли. Не без удивления, но выполняли.
Очень многое зависит, конечно, от начальства. Я как автолюбитель замечаю, что меняется стиль отношений инспекторов ГАИ с водителями при нынешнем начальнике – Михаиле Юрьевиче Черникове. Тоже, кстати, наш выпускник. Инспектора ведут себя корректно, всегда представляются…
По несовершеннолетним правонарушителям в последнее время наметился крен в сторону смягчения. Наш край – единственный регион, где во всех судах введены должности ювенальных судей, то есть судей по делам несовершеннолетних. Известно требование заместителя председателя краевого суда Татьяны Меркушевой к судьям: если вы решаете отправить подростка в места лишения свободы, вы должны обосновать свое решение минимум на трех страницах. Такая мера пресечения в отношении подростков должна быть как можно более редкой. Для подростка даже СИЗО – это крайне опасно. Это тяжелейший стресс для психики. А кроме того, взрослые в СИЗО не прочь ковать себе криминальные кадры. Чаще всего именно в СИЗО подросток получает первый криминальный опыт и приходит затем в колонию уже «запоняченный». Особенно этим «славятся» СИЗО Красноярска и Норильска.
У нас есть Закон об оперативно-розыскной деятельности и предусмотренные этим Законом действия – такие, как оперативный эксперимент, оперативное внедрение, контролируемая поставка, контрольная закупка… Проще говоря, все это разновидности провокации. Европейским судом подобные действия, предпринимаемые с целью искусственного создания доказательств, осуждаются как недопустимые. Есть даже прецедент – дело «Ваньян против России», Ваньян выиграл. А у нас, кстати, прецедентное право, вопреки распространенному заблуждению. Любое постановление и решение Конституционного суда, постановления пленума Верховного суда, решения Европейского суда по конкретным делам (даже необязательно российским) являются прецедентными.
В чем суть подобных провокаций? Вот напротив нашего университета – ночной клуб. Согласно полученной оперативной информации, бармен там приторговывает наркотиками. К бармену подходит контрольный закупщик, просит продать ему дозу, передает деньги. Далее производится задержание. Деньги светятся, руки светятся – 228 статья, сбыт наркотиков. Так было до июня прошлого года. Теперь, ввиду создания прецедента, считается, что, поскольку все действия совершались под контролем, то говорить о совершении преступления неуместно, максимум – о покушении на преступление. А это уже другая статья, и наказание существенно поменьше.
Я лично за то, чтобы брать только с поличным, без подставных покупателей и продавцов. Потому что, когда мы в игры играем, где гарантия того, что людей не провоцируют совершать преступления? Вот пример из практики: студент политеха, приторговывал, но решил завязать. К нему мама приехала, да и вообще он решил, что лучше быть бедным, но свободным. Вот, мол, мама уедет, все выкину из комнаты, что осталось. Собирается на экзамены. Стук в дверь. Подсадной – типичный наркоман – просит продать дозу. Студент отказывает, тот умоляет – мол, загнусь, ломает всего, что тебе стоит. Студент по лестнице спускается, тот за ним. На первом этаже наш герой сломался, вернулся в комнату, вынес дозу. И привет – восемь лет лишения свободы в колонии строгого режима.
Другой случай – анекдотический, но совершенно реальный. В Канском районе служба по борьбе с незаконным оборотом наркотиков подбивает итоги – а показатели низкие. Что делать? А вот, говорит кто-то, поедем в такую-то деревню, там мак растет! Приезжают. Спрашивают у прохожего – у кого здесь мак растет? Да у всех, говорит прохожий, вон хоть у бабы Даши. Едут к бабульке, которой под 80 лет. В прошлом орденоносная доярка, даже депутат. Заходит к ней в ограду мужичок и говорит: баба Даша, продай мака, жене на стряпню, а я тебе триста рублей дам. Да бери, говорит баба Даша, не жалко. Мужик рвет мешок мака (особо крупный размер), платит деньги и уходит. Баба Даша бежит отдавать соседке долг за лекарства. Тут их и накрывает ОБНОН – и у бабульки, и у соседки руки светятся. И рисуется им статья 228, часть первая – особо тяжкое преступление, до 20 лет лишения свободы.
Судья рассматривает дело, понимает всю абсурдность ситуации, приговаривает к минимально возможным трем годам с возможностью апелляции в краевом суде. Прокуратура опротестовывает приговор, считая его излишне мягким. До пересмотра дела вся деревня собирает подписи в защиту бабы Даши, к делу приобщается мнение депутатов районного совета, справка от участкового, наградные свидетельства, справка о размере пенсии… В краевом суде постановляют считать наказание условным, и бабушка на радостях падает в обморок прямо в зале суда. Эффект это имело, конечно: мак в той деревне повыдергали с корнями. Кстати, на суде баба Даша сказала, что специально его не выращивала, он сам растет по всей деревне, но когда он цветет – «какая красота!» Хорошо хоть за красоту пару лет не добавили.
10 мая еду на суд в Хакасию. Там такое дело было: отец-дальнобойщик согласился отвезти сумку с «товаром», соблазнившись деньгами. Это была, разумеется, контролируемая поставка. Попросил сына-подростка принести сумку из дома в гараж: мол, там дядьки забросят кое-что, а ты мне отнеси. Сын даже не знал, что там внутри. Итог: отца сажают на шесть лет, сына, как 16-летнего, на четыре года. Парень, оказавшись в колонии, против всех ожиданий не ломается и не озлобляется, а встает, говоря казенным языком, на путь исправления. Хотя он с него и не сходил, если честно. Занимается спортом, работает, учится, не имеет ни одного взыскания, наоборот - поощряется выездами в Красноярск. Подходит две трети срока, возможность УДО – условно-досрочного освобождения. Суд отказывает. «Статья тяжелая». По закону, новое УДО возможно только через полгода. Представители прокуратуры вновь находят поводы для отказа. Самые разные. К примеру: а, ты апелляцию подавал на обжалование? Значит, решение суда не признал, значит, не раскаялся. Или: в любой детской колонии есть воспитатели, которые обязаны работать с подростками и отчитываться об этой работе практически ежедневно. Тонны бумаги изводят. Берется дело нашего подростка, находится запись: «Проведена беседа о трудовом воспитании». Значит, делают вывод в прокуратуре, ты отлыниваешь от работы. И вновь – отказ.
Сами правоохранители не в восторге от системы показателей, от того, что приходится «добирать план» по живым людям. Но изменения возможны на федеральном уровне, а их уже двадцать лет как не происходит, хотя разговоры ведутся. Точно так же не происходит и заметного смягчения Уголовного кодекса. При этом разница между судебными приговорами по схожим делам может быть потрясающая – и все в рамках закона. Вот пример, который я часто привожу. Два случая. Первый: подросток идет на день рождения к другу, компанией выпивают одну бутылку шампанского, выходят на улицу покурить. Мимо идет другая компания, с пивом. Слово за слово, драка. Подросток поднятой с земли палкой бьет одного из нападающих, и с одного удара – насмерть. Девять лет лишения свободы. Суд учел, что ранее подросток не привлекался, всеми характеризуется сугубо положительно, из хорошей семьи и так далее. А так бы десять дали.
Второй случай. Трое подростков из трудных семей, все уже засветившиеся, состоящие на учете, накуренные, нападают на компанию бомжей: два бомжа и бомжиха. Одного они забивают насмерть ногами, второй отползает и тем спасает себе жизнь. А бомжиху насилуют с ножом, приставленным к горлу. Причем у них и презервативы с собой есть, то есть о здоровье позаботились. Налицо целый букет преступных деяний. Приговор: от четырех с половиной до шести лет лишения свободы.
И там, и там – все в рамках закона и по внутреннему убеждению судьи.
Влияние субъективного фактора не стоит, конечно, недооценивать. Преступление против личности – это всегда боль, горе, беда непоправимая. Если бы что-то случилось с моим ребенком, у меня бы рука не дрогнула убить виновного. Но в том и состоит профессиональная специфика, что следователь и судья должен быть отвлечен от личных моментов. Как только он начинает жалеть жертву, входить в ее положение или пытаться поставить себя и своих близких на место жертвы – происходит потеря профессионализма.
Поэтому я не очень люблю фильмы и сериалы про полицейских и воров. Там все на эмоциях, в парадигме добра и зла. Мы со студентами иногда смотрим «Улицы разбитых фонарей», как учебное пособие: как не надо производить аресты, как нельзя вести допросы… Сериал «Зона» не больше доверия вызывает. Причем у самих заключенных. Им стыдно за героев – не по понятиям те действуют.
К нам в Комитет по защите прав человека приходит около 300 писем в месяц. Иногда на адрес – Маерчака, 6. Иногда просто Красноярск, Горелику – и доходит, на почте уже знают. Наши студенты сами ездят в колонии, консультируют заключенных прямо там. В общем, если кто-то считает, что сидит не по закону, пусть обращается. Что должно быть в письме: что произошло, с чем не согласен, и копии всех судебных решений. Как можно больше документов, как можно меньше эмоций. Как говорит Александр Соломонович Горелик, который наш комитет возглавляет: «Врач работает с телом, юрист – с бумагами». Юристу человек не нужен, нужны бумаги. Будут бумаги – будем работать…
Андрей Агафонов
"Очевидец" 07.05.2007