Сварщик Худяков и доцент Балашов — защитники чести и достоинства нашей Родины
Юрий Балашов...
и Юрий Худяков (фотографий нет даже в деле) жили по соседству
Красноярск стоит на костях вольных людей, здесь не было крепостного права. Сюда издавна ссылали вольнодумцев и разбойников всех мастей. Пугачевщины, окаянства на берегах Енисея всегда хватало. В каждом поколении, да что там — в каждом десятилетии, полно было мятежников, бунтовавших против заведенного порядка вещей. Нулевые годы истекают, а героя этого времени в Красноярске так и не появилось. Возможно, потому, что безусловные герои нескольких прошлых десятилетий так и не стали для красноярцев героями.
Рабочий Худяков и доцент Балашов — два главных храбреца последних 40 лет красноярской жизни. «Храбрецы», «герои» — может, не те слова, но они первыми приходят в голову. Балашов 1933 года рождения. Худяков на 4 года младше, 37-го. Оба жили на индустриальном правом берегу Красноярска, в бескомпромиссно унылом пейзаже Ленинского района, на одной улице — Юности. Юрий Балашов — в доме № 35 (сталинка), Юрий Худяков — в доме 39-а (хрущевка). Рядом друг с другом, в ста метрах — хрущевской застройкой уплотнили монументальный сталинский ампир. Ровесники, соседи, тезки, не знавшие о существовании друг друга. Оба они умерли в 1999-м, оба — незаметно. Бескорыстный бунт стал фактом их личных биографий. Фактом нашей общей, народной биографии стало то, что их забыли. А говоря точнее, их и не знали.
Наружной рекламы в брежневском СССР было немного: «Летайте самолетами
«Аэрофлота», «Храните деньги в сберегательных кассах», разумеется, «Слава
КПСС!». Из детства запомнилось исключительное событие — громадные синие буквы на
красно-кирпичной стене: «Позор хунте!». Надо полагать, это написали про далекую
Чили. Впрочем, это было уже позже, в 70-е и в другом городе. А тогда, сразу
после вторжения советских войск в Чехословакию, в 1968 году, в Красноярске
случилось невиданное. На заборах и стенах появились лозунги:
«Советы, вон из Чехословакии», «Программа КПСС — опиум для народа», «В ЦК сидят болтуны». Где мелом, где краской. Надписи затирали, но они через какое-то время появлялись на других стенах. КГБ потерял сон. Ни за руку схватить, ни логически вычислить диссидентов не удавалось.
Поиски продолжались более двух лет. Зимним утром, когда народ спешил на работу, оперативники выхватили из людского потока 33-летнего газоэлектросварщика участка № 1 треста «Сибэлектроцветмет» Юрия Апполоновича Худякова. Это действительно он писал на стенах.
Сын «врагов народа», воспитанник детского приюта. Отслужил в армии, работал, учился в вечерней школе, выполнял «общественные нагрузки по комсомольской линии», женился, появилась дочка. Школу закончить не удалось: вместо того чтобы просто заучить моральный кодекс строителя коммунизма, ударился в рассуждения о его общности с евангельскими заповедями. Однако работал добросовестно, за что в 1966-м ему и подфартило. Худякову дали путевку за границу. И не в Болгарию, как это было принято с теми, кто впервые выезжал за пределы СССР, и даже не в Югославию, поездку в которую числили равной вояжу в капстрану. Худякову достался советский туристический «хит» — круиз по Дунаю. Он побывал сразу в шести странах — в Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, Чехословакии и Австрии.
Европейское житие-бытие всегда переворачивало пытливые и внимательные души русских мужиков. Испокон веков оттуда они возвращались другими людьми. То же самое произошло и с Юрием. На родной Красноярск он смотрел уже другими глазами. И через два года, когда наши танки загрохотали по улочкам Праги, сварщик Худяков решил в одиночку бросить вызов СССР. Мировой ядерной сверхдержаве, монстру Левиафану — он один. Он знать не знал ни об одном единомышленнике. Он понимал, чем рискует. Что не пощадят. Он не мог и не понимать того, что его порыв не поймут. Что там государство, не поймут и родные, окружающие его люди.
Так и вышло.
Из запроса, отправленного мною минувшим летом:
«Начальнику РУ ФСБ по Красноярскому краю генерал-лейтенанту С.Д. Субботину.
Уважаемый Сергей Дмитриевич, «Новая газета» обращается к Вам с просьбой о доступе к архивным материалам. 27 февраля 1971 года сотрудники красноярского управления КГБ участвовали в аресте Ю.А. Худякова, проживавшего на улице Юности, в доме 39-а, квартире 45. Он писал на стенах в Красноярске лозунги против ввода советских войск в Чехословакию. Его делом занимались КГБ и прокуратура края, следователь по фамилии Белоусов, ордер на обыск квартиры подписывал прокурор края Дунаев (изъятые тогда дневниковая тетрадь, записная книжка с адресами, охотничье ружье и транзисторный приемник в деле проходили как антисоветская литература, оружие, рация). Сам Худяков проходил по статьям 70 и 190-1 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда, распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный строй). В Томске Худякова медэкспертиза признала вменяемым. Повторная экспертиза проводилась в Институте им. Сербского.
Просьба «Новой газеты» состоит в следующем: если это возможно, ознакомиться с делом Худякова. Если по каким-либо причинам Вы считаете это невозможным, тогда хотелось бы получить (сканировать из дела) фотографии Худякова».
В установленный законом срок из РУ ФСБ ответили: «Дело выдать не можем, а фотографий в деле нет».
Из материалов красноярского «Мемориала», из собранных свидетельств людей, знавших Худякова, известно, что следователи не могли смириться с тем фактом, что какой-то малообразованный рабочий в одиночку и по собственной воле решил воевать с государством. От Худякова добивались признания в связях с подпольными организациями диссидентов, со зловещим НТС (Народно-трудовым союзом). Увы, ни связей, ни организации. Дабы оградить осужденных в колониях от тлетворного влияния «политического», его, как водится, запустили по маршруту: Институт Сербского — Бутырская тюрьма — снова психушка… Признание политзаключенных невменяемыми, психбольными было обычным делом. И очень логичным. Они изолировались, находились под полным контролем, при этом у Запада не было оснований упрекать режим Брежнева в несоблюдении прав человека. Разбитое здоровье и постоянный страх ломали непокорную личность. Этому подавлению личности помогало и множество препаратов. Трифтазин, тизерцин, глютаминовая кислота, галоперидол, аминазин. И самый страшный — сульфазин.
В 1974 году Худякова освободили, обязав ежемесячно отмечаться у врача-психиатра. Он вышел в никуда. Ни семьи, ни дома, ни здоровья. И ничего было не восстановить. Поселился в Хакасии, в Черногорске. Естественно, органы его постоянно держали в поле зрения. Оставили в покое только в начале 90-х. Жизнь уже была прожита.
Всегда считалось, что против советского вторжения в Чехословакию осмелилась выступить лишь горстка московских интеллигентов, вышедшая на Красную площадь. Думаешь: они протестовали открыто, что требовало особого мужества, ведь у Худякова была надежда на то, что его не найдут. Это так. Но у них был локоть друга, они были на виду, в том числе и Запада, а «на миру и смерть красна». А он — одиночка, в далекой Сибири, обычный рабочий, без малейшей надежды на то, что о нем узнает Запад и защитит его… Это даже не теленок бодался с дубом, а муравей, ничто.
Помню, как искренне заинтересовала судьба красноярского рабочего редколлегию «Известий». О Худякове написала очерк «золотое перо» редакции Людмила Савельева. На дворе был 1993 год. Публикация ему ничем не помогла, да и не могла помочь, времена уже изменились, и вскоре после этого Худяков собрался уезжать за границу. Так он надолго выпал из моего поля зрения. Думалось, что хоть на склоне жизни он счастлив. Но, наведя справки, выяснил, что со своего черногорского адреса — ул. Кирова, 31, 3 — Худяков выбыл только 1 июля 1998 года. Куда, жив ли он? Потом я получил данные МВД Хакасии: оказывается, через год после того, как выписался из дома, 29 июля 1999 года, Худяков умер.
О его смерти не написала ни одна газета. Он, в одиночку, исходя исключительно из своих моральных убеждений, боровшийся с режимом, боровшийся без какой-либо надежды на успех, так и не стал для своей страны героем.
Членство в КПСС, обязательная подписка на «Правду» или журнал «Политическое самообразование», еженедельные политинформации на заводе и ежеквартальные лекции по научному атеизму не мешали нести ребенка на крещение в церковь. Комсомольские активисты, осуждая низкопоклонство перед Западом, первыми доставали джинсы и — о, чудо! — вдруг появившиеся в СССР пластинки «Битлз» — рижские миньоны. Кстати, на них даже не было написано, что это «Битлз», просто: «Вокально-инструментальный ансамбль (Англия)».
Худяков не смог, как все.
Балашов был невыездным, за границей не был никогда. Он без малого 40 лет ковал советский, а потом российский ракетно-ядерный щит. Работая в военном представительстве на Красмаше (Красноярском машиностроительном заводе), отправлял в войска практически все изготовленные здесь с 1960 года стратегические ракеты морского базирования.
В нашей стране за качество оборонной техники несет ответственность принявшее ее военное представительство (или военная приемка, как говорят сами офицеры). Доцент Балашов в военной приемке занимался материаловедением, согласовывая документы по вопросам прочности, коррозии и старения, устанавливал гарантийные сроки баллистическим ракетам. Не согласный с директивным продлением сроков хранения ракет, находящихся на складах и подлодках, и тем, как директива претворялась в жизнь, Балашов взялся доказывать недопустимость этого решения. На основе его информации спецслужбы направляли в правительство и президенту аналитические документы. Ничего не менялось. И тогда Юрий Иванович ушел с должности ведущего специалиста военной приемки на Красмаше и решился обнародовать свои выводы. В 1998 году Балашов публично объяснил, какое преступление перед миром совершают российские генералы.
Не только он понимал, что происходит с ветшающими ядерными арсеналами. Но лишь он сказал миру правду о состоянии наших ракет и вынудил руководство страны реагировать; лишь он приказы о продлении гарантийных сроков хранения и эксплуатации морских баллистических ракет открыто назвал преступными, растолковав, чего стоят убаюкивающие речи генералов.
Балашов говорил: «Можно, конечно, вновь и вновь зачищать покрытия ракет до «металлического блеска», затем вновь закрашивать, однако последствия того, что давно состарившимся ракетам приказали служить сверхсрочно, непредсказуемы. Ракеты могут начать взрываться в хранилище. Могут не запуститься, взорваться на старте, полететь не туда, вызвав реакцию потенциального противника». Еще в 1998 году Балашов аргументированно и детально, указав на все слабые места «изделий», предсказал серию инцидентов, происшедших в последующем на учениях, в частности, провал учений «Безопасность-2004» в Баренцевом море, когда военные моряки провалили все три ракетных запуска.
Всегда считалось, что подводные лодки со стратегическими ракетами неуловимы, а потому сдерживают ядерные державы от резких движений. Потом наши подлодки из эффективного фактора сдерживания превратились в фактор повышенного риска. Иностранцы, вдоволь натешившись над нашим военным шоу в Баренцевом море, были, в общем, правы. Россия просто не имеет права экономить на надежности ракет. Это преступление перед миром.
Даже тяжело болея, Юрий Иванович не уставал как-то очень по-детски, не слыша земли под собой, радоваться жизни. Интересоваться миром, удивляться, восторгаться. К телу была привязана бутылка, куда через трубку, выходящую из тела, стекали физиологические жидкости. У него всюду была синяя изолента — на этих трубках, на очках. Он заразительно смеялся.
Жил более чем скромно, до конца дней сохранил в себе ребенка. Светлого, всегда любопытного, в чем-то наивного. Только послушайте — из его рукописи, переданной мне: «Обидно, что в нашем военном представительстве не нашлось честного и смелого офицера, который сказал бы московским начальникам, объявившим на совещании о бесконтрольном продлении сроков хранения ракет: товарищ адмирал, я не буду выполнять этот приказ, так как он преступен». Я эту рукопись навсегда сохраню — как свидетельство триумфа духа и воли над материей и обстоятельствами.
Пойти против госмашины с ее секретами, интересами, спецслужбами, армией, военно-промышленным лобби — казалось, ему изменил инстинкт самосохранения. На самом деле он хотел, чтобы этот инстинкт вновь обрела наша страна.
Знакомство с ним далось мне тяжело. Я, услышавший правду о состоянии наших ракет и написавший о ней, не рисковал ничем. Он рисковал всем. Когда перепроверял полученную от Балашова информацию, мне кивали (но, конечно, никто из экспертов, доступных прессе, не знал ракеты так, как он). Сотрудник ФСБ, курировавший Красмаш, подтвердил полную достоверность изложенных Балашовым фактов, однако твердо заявил, что публиковать такую статью нельзя.
Поскольку Балашов выступил со своими разоблачениями еще до эпохи Путина, при Ельцине (опоздай он на пару лет, несомненно, его бы обвинили в торговле секретами Родины), отделался Юрий Иванович легко. Конечно, пугали возбуждением уголовного дела, доброхоты рассказывали, как его «провокационной выходкой» возмущены коллеги и высокие военные чины. В надлежащие инстанции шли сигналы. Его, меня (копии писем — непременно в ФСБ) патриоты обвиняли в измене Родине.
Его оценки и выводы опубликовали не только ведущие газеты США. Балашов еще был жив, когда его выводы и оценки повторил, почти дословно, Юрий Маслюков, тогда первый вице-премьер, курировавший ВПК. Он даже напечатал свою статью об этом — о старении металла, деформации корпусов, сравнивая старые ракеты с потенциальными мини-Чернобылями. Балашова поздравляли с победой, и, смею думать, он уходил с чувством хорошо сделанной работы.
Через 8 месяцев после того, как он решился передать мне рукопись, ранним утром 6 января 1999-го, Балашов умер. А ко мне продолжали обращаться ученые, экологи, журналисты со всего света — они искали встречи с Балашовым. Вскоре, в том же 99-м, Владимир Путин, тогда премьер, принял решение о выпуске в Красноярске модернизированного варианта ракет РСМ-54 «Синева» (производство РСМ-54 Красмаш прекратил еще в 96-м). Могло бы показаться, что откровения Балашова были элементарным шантажом со стороны красноярских ракетостроителей, что Балашов намеренно сгущал краски с целью добиться финансовых вливаний в оборонку. Не буду углубляться в доказательства, но это не так. Оставлю в стороне и извечные интриги двух групп военных лоббистов (сторонников жидкостных и твердотопливных ракет). Просто, отработав десятилетия «на войну», Балашов в последний год своей жизни сделал все, чтобы отложить, отсрочить конец света.
Он, человек-ребенок, просто хотел спасти планету. После его выступления в Россию прилетел американский сенатор Лугар и предложил обсудить программу утилизации атомных подлодок (программа Нанна—Лугара). О нас, кому давно изменяет инстинкт самосохранения (о чем и говорил Балашов), брались заботиться прагматичные американцы, хорошо осознающие, сколь стремительно может приблизиться конец света по мере старения российских ракет. На замену выработавших ресурс ракет на своих ядерных субмаринах они денег не жалеют.
Вот говорят, что люди со времен Адама и Евы не изменились. Не знаю. Мне кажется, Худяков, вставший на защиту Праги, — целиком продукт тех, застойных, лет. Когда люди читали книги. И некоторые воспринимали их всерьез.
Но его я лично не знал, могу ошибаться. Еще мне кажется, что люди всегда были, от Адама и Евы, настолько разными, что, наверное, дарвинисты все-таки в чем-то правы, и большинство из нас — приматы. Таких же, как Балашов и Худяков, всегда, сейчас тем более, — дефицит. С такими нерентабельными ценностями, с уверенностью, что не все меряется процентом прибыли, что подвигу всегда есть место. Впрочем, какому подвигу? Они осознавали, что другие не поймут их мотивов, они не могли тешить себя иллюзиями, это был просто личный выбор, без какой-либо корысти. Без надежды. Да, собственно, и на них самих, сварщика и доцента, не было никакой надежды, жизнь не готовила их к тому, чтобы однажды в одиночку пойти против всех. Можно было бы назвать их поступки волей случая, но у случая нет воли.
С другой стороны, это архетипическая коллизия — пастушонок Давид, самоуверенно отправляющийся на единоборство с непобедимым великаном Голиафом. Так было всегда. Но такие пастушонки — это как редкий генетический изъян, один на сотни тысяч.
На улице Юности, где раньше отмечалась эта правобережная белковая аномалия, теперь состарились тополя. Величественные, серебристые. В Красноярске сейчас уже холодно, деревья сухо потрескивают, будто хотят из потрескавшейся коры наружу, в небо. Как ветер усиливается, тополя трещат и падают. Люди в жилетах все чаще наведываются сюда с бензопилами, обрезают деревья, и в небо тянутся обрубки.
Р.S. И сегодня в Ленинском районе происходят важные события. Из сообщения краевой прокуратуры: «14 сентября 2007 года возле кафе «Хан» в Ленинском районе четверо захмелевших посетителей решили завладеть золотыми коронками мужчины из этого же развлекательного заведения. Они избивали его за зданием кафе, нанося множественные удары руками и ногами по телу и голове владельца до тех пор, пока не выбили у потерпевшего верхнюю челюсть с коронками из металла желтого цвета. От полученных телесных повреждений пострадавший скончался на месте. Все нападавшие жили по соседству, двое ранее судимы за корыстные имущественные преступления. Выбитую челюсть рассчитывали сдать ювелиру, на выручку приобрести спиртное». Зубной протез ценой в человеческую жизнь органами следствия изъят у одного из арестованных.
Алексей Тарасов
наш. соб. корр., Красноярск
Новая газета 06.12.2007