Они приезжают сюда каждый год — в насильственно созданную и теперь погибшую
деревню, куда ссылали их родителей и где прошло их детство
Как быстро зарастают тайгой/джунглями города и села, покинутые людьми? Скажем, из-за экономического кризиса, безработицы. Или если город смоет поднявшаяся волна — плотину гидроэлектростанции прорвет? Случится авария на атомном реакторе? Быстро ли сквозь мостовые прорастают одуванчики, а пески заметают площади, по которым маршировали парады? Не то слово — быстро. Стремительно.
Есть, конечно, нюансы. Красноярский край — не тропики; вот здесь, в Козульском районе, деревья расступаются, и выходишь на брошенный Столыпинский тракт — век назад вдоль него ставили деревни, которые начали исчезать при Хрущеве. Идешь по этому, когда-то обустроенному человеком пространству, видно, где стояли дома, где тянулись улицы. Сохранились две скамейки, стол под навесом, можно присесть, можно понять, что вот здесь был колодец. А северней, в Енисейском и Туруханском районах, тайга, как языком, слизывает следы человеческой активности за считанные годы, ничего не остается, не проехать и трудно пройти.
Кромка — так называлась деревня в Ирбейском районе. Ее больше нет, остались редкие седые столбы в ровном и пустом на километры пространстве. Вымахавшая из бывших палисадников черемуха. Густые заросли крапивы, обозначающие углы исчезнувших изб. Смородина в бывших огородах. До мертвенно тихой Кромки от бурлящего жизнью Красноярска 187 верст на восток. Если дождей не было, добраться — не проблема. Асфальт, потом гравийка, последние семь километров — выбирая просветы между деревьев, по траве, по полям.
В Кромку я приехал вместе с председателем красноярского «Мемориала» Алексеем Бабием.
…Знаете, есть икона Сошествие Святого духа на апостолов. На ней 12 апостолов тесным вытянутым полукругом сидят вокруг портала/арки/прохода. Икона эта вспомнилась, когда увидел, как под высоким небом и на высокой траве рассаживаются уроженцы умершей деревни — чтобы помянуть ее и посмотреть друг на друга. Эти люди уже много лет приезжают сюда раз в году. Приезжают на родные пепелища — из Ирбея, Канска, Красноярска, Ачинска, Сосновоборска, Лесосибирска, Усть-Кута, Новосибирска, Сургута. Раньше, когда билеты были дешевле, приезжали и из Москвы, европейской России и Украины. В лицах немолодых людей есть то же пристальное ожидание и одновременно радость свершающейся встречи, что и в ликах апостолов.
Глушу машину под березой, вокруг уже десятка два автомобилей, и продолжают подъезжать.
«Порталов» в Кромке два. Это длинные и узкие дощатые столы. Вдоль них скамейки — доски на вкопанных столбах. Столы установлены у деревенского кладбища. Людей собирается около сотни (в отдельные годы бывало и больше). Нарядные, с внуками и правнуками, кромцы сначала идут к могилам отцов и матерей, поросшим земляникой, бродят, бросая взгляды в пустое поле, где стояла деревня. Затем плотненько, плечо к плечу, усаживаются на скамьи.
До сталинских репрессий здесь был безымянный хутор, на котором жили то ли одна, то ли две семьи. Народ сюда начали свозить в 1936—1939 годах.
— По данным переписи 1959 года, — рассказывает Николай Николаевич Пермяков, работавший тогда в Кромке учителем и ставший на время счетчиком, — в нашей деревне жили 565 человек. 15 национальностей: украинцы, немцы, литовцы, поляки, белорусы, русские, буряты. 155 дворов.
То, что Кромка стала модельной/зеркальной деревней советской державы, видно и сегодня, по лицам живых, тогда — детей. Лица отличаются, как и кресты на кладбище — есть православные, есть польские, литовские. В Кромке не было никого, поселившегося по своей воле. Все — спецпоселенцы. Попадали в нее не сразу, кружным путем. Обычно репрессированных сначала отправляли на лесозаготовки, потом тех, кто не мог уже больше на лесоповале, высылали сюда, на сельхозработы.
Ну и потом практика была такая: как только в одном месте люди обживались, их сдергивали в новую неизвестность. Советскую власть в Кромке представлял комендант. Потом он уехал. Вернулся в мае 49-го. Тогда в Кромку привезли 30 семей литовцев. В селе была начальная школа, все дети учились. Пермяков с 1955 года 7 лет в ней учительствовал.
Нелли Филиппова пытается меня накормить наготовленной снедью. Говорит, что больше всего на этих встречах ее поражает поведение мужчин. Они не становятся сентиментальными, нет, но раскрываются и потому становятся совершенно другими. Будто сверху их прохладным ветерком обдает, лица даже меняются.
Знакомит с мужем Владимиром Филипповичем и его сестрой Евдокией. У них здесь похоронен отец Филипп Филиппович Филиппов, 1900 года рождения. Род их из Бурятии, в 1931 году раскулачили и выслали в Туруханский район Красноярского края. Затем по Енисею на барже отправили на поселение сюда, в Кромку. Владимир Филиппович родился уже здесь, ему сейчас 70. В 1938-м отец умер. А мама все хотела вернуться на родину, в Забайкалье. Хлопотали, ждали особого разрешения, поскольку район их проживания был пограничным (рядом Монголия). Позволение на переезд пришло лишь в 53-м, когда умер Сталин и особый режим с этой зоны сняли. А потом колхозникам стали выдавать паспорта, и Кромка начала разъезжаться.
Филипповы вернулись домой и еще застали в колхозе своих лошадей. Они, изъятые при раскулачивании, до сих пор трудились. А в фамильном филипповском пятистенке все 70 лет размещался сельсовет. Позже, при Ельцине, был суд, дом Филипповым так и не отдали, разместив в нем к тому времени детсад. Выплатили компенсацию — 7,5 тыс. руб. По тем временам столько стоили два неотесанных бревна.
— Все были ссыльными, все мечтали вернуться, нас же, детей, не спрашивали. А для нас-то Кромка была родиной. Мы уже здесь родились, здесь друзья, каждая тропинка изучена, вон на том пригорке мы играли и вон на той поляне, — Владимир Филиппович с ясной улыбкой показывает заветные места. — Я в Улан-Удэ потом выучился, но все равно тянуло сюда, получил после института распределение в эти места. Сейчас живу в Сосновоборске (город-спутник Красноярска. — А. Т.). Кромка снилась каждую ночь. Как иду по улице. Которой, оказывается, уже нет.
Знакомлюсь с Анной Павловной Кисельман, одиноко стоящей у семейных могил. Она 1933 года рождения, их семья, немцы, сослана в 1941 году из Брянской области. Девичья фамилия — Лайкер. Из Кромки уехала в райцентр Ирбей в 1967 году, с тех пор 41 год ездит сюда. Всю жизнь работала дояркой, вырастила троих ребятишек. Все живут в Ирбе: фермер, кондитер и бухгалтер.
Макрине Филипповне Кондратюк 86 лет, она — старейшая жительница Кромки, она и покинула ее одной из последних, в 1979 году. На встречу ее привез из Красноярска сын. Рассказывает: мама попала сюда с Украины — родителей раскулачили, в тайге они умерли от тифа, как и вся родня. Осталась одна, вышла в Кромку из тайги, жила у чужих людей, вышла здесь замуж, проводила мужа на фронт, он погиб, потом вышла замуж второй раз. Слыша рассказ сына, Макрина Филипповна кивает и улыбается.
Галина Николаевна Пермякова:
— Мама с 1900 года рождения, сослали из Забайкалья в 1931-м. И там работала, как рабыня, и здесь. Но никогда советскую власть не ругала. Нас, детей, было восемь, двое умерли маленькими. Папа умер в 1956-м, она сама всех нас сумела вывести в жизнь, все закончили институты. При теперешней-то жизни одна деревенская женщина сумеет шестерых детей поднять, дать всем высшее образование? Перед поминальной трапезой к землякам обращается Николай Пермяков — брат Галины. Говорит кратко. О том, что Кромке исторически суждено было умереть: все сюда были свезены насильственно. Но он гордится тем, что из Кромки в школу в Верхнюю Урю ходили больше детей, чем из соседней Елесеевки, хотя она и ближе на 7 верст. Глава «Мемориала» Бабий говорит точно о том же: в судьбе Кромки, как в капле, отразилась история страны — раскулачивание, репрессии, война, хрущевское укрупнение. Но сейчас он просто счастлив за этим столом среди этих людей.
Поминки по родине поражают своим достоинством. Пьют и едят немного, говорят трезво. Вспоминают юность, делятся новостями за год. Собирают деньги на то, чтобы сладить новые столы и скамьи — эти уже скоро совсем сгниют. Рассказывают, что нарисовали карту Кромки — кто где жил.
В нашей памяти столько гигабайт, сколько нужно.
Чья-то шариковая ручка все скатывалась со стола на траву — вероятно, Земля все-таки не плоская. И упираться ей не во что — нет под ней ничего, пустота. А раз так, кромцы ежегодно, съезжаясь в одно безлюдное место и усаживаясь тесными рядами, давят своим весом на шарик. И чуть-чуть сдвигают с его путей.
Алексей Тарасов
наш соб. корр. Красноярский край
Новая газета.
10.08.2008