Сознание человека мифологично, и это заметно даже по 37-му году. «Вот Сталин пришел бы — разогнал бы ЭТИХ», — говорят люди, показывая на местные «белые» и «серые» дома. Простой человек, обиженный на власть, желает повторения 37-го года, потому что считает, что в этом самом году расстреливали не таких же, как он, а ЭТИХ. Не знает он и знать не хочет, что в списках казненных партработники занимают от силы 5 процентов, а остальные 95 — крестьяне, рабочие и интеллигенция.
Хрущевский антисталинский миф об истреблении партийцев, созданный по понятным конъюнктурным соображениям, породил миф антиантисталинский. Так же, кстати, как излишне бойкие антисталинские статьи питают сейчас молодое поколение сталинистов. «Где ваши сотни миллионов репрессированных? Какая такая дорога на костях? Хоть одну косточку покажите! А поскольку тут совравши, то и везде совравши, и репрессий никаких не было, врете вы всё с Солженицыным вместе». И вот попробуй объясни товарищу, что ты про сотни миллионов и не заикался, ты списки репрессированных поименно восстанавливаешь, а об общих цифрах говоришь с большой осторожностью.
Вот конкретно — 503-я стройка (Салехард — Игарка). «Дорога на костях» — это о ней. «Мертвая дорога» — тоже о ней. В прессе утверждали, что чуть ли не под каждой шпалой там лежит зэк, погибший от непосильного труда и истощения, и зэков хоронили прямо в насыпи. Да вот насыпь в вечной мерзлоте делать было не из чего. Не только бывшие охранники, но и бывшие зэки начинают кипятиться, когда слышат это: «Никто их в насыпь не складывал!». Но в опровержение рассказывают вещи не менее страшные, но более реальные: кладбищ не было, мертвых просто сбрасывали в болота и овраги по ходу колонны. Песцы сопровождали зэков на работу и обратно и быстро «утилизировали» трупы.
Мифы «с другой стороны» — сладостные донельзя. Бывший охранник рассказывал, что питались заключенные намного лучше, чем на воле, что на зарплату заключенные после освобождения покупали себе домики в Крыму. Частица правды в его словах есть: зэков плохо, но кормили, а на воле, в деревне особенно, свирепствовал голод, и людоедство было обыденным делом. Зарплата в послевоенных лагерях, действительно, появилась (а до того вкалывали зэки за пайку), но домики в Крыму оставим на совести рассказчика.
Мифологический начальник лагеря — непременно зверь и садист. Таковых было немало, вспомним хотя бы легендарного колымского Гаранина. Но вот о начальнике 503-й все, даже зэки, отзывались хорошо. Спустя много лет на похороны Барабанова съехались многие бывшие заключенные Печорлага, 503-й, с Волго-Дона и Дальнего Востока. Не каждому начальнику лагеря такая честь.
Барабанов делал дело, для дела ему были нужны люди, он людей по возможности берег. Ажаев, кстати, именно о нем написал знаменитый роман «Далеко от Москвы» — правда, выведя в нем вместо заключенных — энтузиастов-строителей. Вот и Леонид Оболенский, один из известнейших зэков 503-й, говорит о нем: «Барабановская стройка была отлажена как часы: никаких гибелей. Помню: Заполярье, северное сияние и — Барабанов с паровозика: «Друзья мои! Все мы здесь вольно или невольно — строим подъездные пути к коммунизму! Вперед, друзья мои!».
И ведь правда это. Но правда и то, что тех, кто уже для дела не годился, будучи мертвым, просто выбрасывали в болото. А о тех, кто еще годился, рассказывает Константин Ходзевич, тоже бывший зэк 503-й: «Человек тяжело болен, не может встать и пойти на работу. Его лечили вот так: с нар — и в бур. Оттуда не все живые выходили. Или больного стаскивали с нар, веревкой привязывали за ноги и на лошади волоком тащили на работу за зону, где работали зэки». И он же о питании: «На другой год летом не забросили запас продуктов. Зимой реки стали, начался голод, люди обессилели, не могли ходить на работу, многие не держались на ногах, умирали в бараках. Живые сразу об умерших не докладывали: мертвые кормили живых той скудной без жиров баландой, которая еще причиталась мертвецам. Трупы бросали в траншеи, которые летом были вырыты под бараки, а то и закапывали в снег. Копать могилы было некому».
Кажется, что речь идет о разных лагерях. Но это был один и тот же лагерь. Или о разных начальниках. Но это был один и тот же начальник.
Барабанов был человеком своего времени, который «надо — значит надо» и «сделать любой ценой». Другое дело, что «любой ценой» он понимал не буквально и цену эту старался снизить. Из человеколюбия ли, из прагматичных ли соображений (объемы работ большие, сроки сжатые, а «контингент» завозят раз в год), но старался. Потому и уважали его зэки, потому и ненавидели предыдущего начальника, заявлявшего: «Мне не нужно, чтобы вы работали, мне нужно, чтобы вы мучились!».
Но не мог один человек, будучи даже самым расхорошим, кардинально изменить сущность лагеря. Кроме Барабанова были начальники лаготделений, каждый со своими тараканами в голове, были оперчекисты, неутомимо вскрывавшие и разоблачавшие, были охранники в диапазоне от матерого садиста до сосунка-срочника. И были всякие зэки — от интеллигенции, попавшей «за болтовню», до урок, для которых лагерь был дом родной. Все это разномастное сборище надо было сделать единым механизмом для достижения цели.
Единство обеспечивалось жестокостью.
Жестокость барабановского лагеря была рациональной. Не переставая от этого быть жестокостью.
Истина не посередине, а в другом месте. Посередине — это значит отбросить мифы и тщательно взвешивать, сравнивать, отсеивать, проверять. Устанавливать правду о 503-й стройке. Это нужно делать обязательно. Но нужно не забывать главное.
Были ли кости под насыпью, или нет, было ли хорошее питание, или мерли зэки с голоду — не надо забывать, что люди эти стали зэками либо за несовершенные преступления (как большинство политических), либо вопиюще несоразмерно «преступлению» (как большинство «указников»). То есть уже сам факт попадания в зэки был несправедливостью. Преступен был сам метод решения государственных проблем: вместо свободного труда с достойной мотивацией — рабский и жестокий. Нам говорят: «Иначе нельзя было» и «Время было такое». Позвольте, как это было нельзя иначе? Вот Норильск послелагерного периода: полярные зарплаты, льготы, теплые благоустроенные дома, мощное прибыльное производство. Проблем тоже хватает, но зарывать трупы умерших от пеллагры под Шмидтихой необходимости нет.
Можно было и Норильск, и дорогу Салехард — Игарка, да и вообще светлое будущее строить иначе — высокооплачиваемыми профессионалами, работающими без туфты. Можно было иначе, но при ином режиме. Этот же режим жалел деньги, не жалея людей. И это была преступная система. Как ни смягчай преступную систему, как ее ни оптимизируй, она останется преступной, а ты, участвуя в ней, соучаствуешь в ней. Вот тут трагедия таких людей, как Барабанов.
А дорогу так и недостроили. И Барабанов, получается, все это делал зря. Истина была совсем в другом месте…
Алексей Бабий,председатель правления Красноярского
общества «Мемориал»
Василий
Арсентьевич Барабанов родился 21 апреля 1900 года в селе Алтуфьево Ленинского
района Московской области, в зажиточной крестьянской семье. С 1924 года занимал
различные посты в ОГПУ, НКВД, ГУЛАГе. Работал заместителем начальника
Дмитровского ИТЛ НКВД, начальником строительства железной дороги Воркута —
Усть-Уса, помощником начальника Управления железнодорожного строительства на
Дальнем Востоке (г. Свободный Хабаровского края), начальником Нижне-Амурского
ИТЛ НКВД (г. Комсомольск-на-Амуре Хабаровского края), начальником Саратовского
ИТЛ НКВД (г. Саратов), начальником Северо-Печорского исправительно-трудового
лагеря НКВД, начальником Северного Управления железнодорожного строительства и
лагерей.
"Новая газета" 07.11.08