ЭТО БЫЛО
В начале 1990-х, во времена «новых исторических открытий» Норильска, вышла сколь смелая, столь и не бесспорная по содержанию заметка корреспондента «ЗП» Анатолия Львова «Кто последним видел геолога Рожкова?». Сегодня есть возможность дать более точный ответ на этот вопрос.
Борис Рожков с супругой
За почти два десятилетия при совместном усилии краеведов профессиональных и любителей, заговоривших свидетелей и участников былого, с изданием умных и правдивых книг и публикаций открылось множество живых, наполненных яркими и яростными событиями страниц и забытых имён. Вместе с этими трудами неравнодушных сердец и в первую очередь племянницы нашего героя Натальи Гавриловны Сапроненковой мы можем приблизить ответ на вопрос журналиста Львова о всё ещё малоизвестных, диких несправедливостью вины последних месяцах жизни геолога Бориса Николаевича РОЖКОВА, открывавшего вместе с Н. Н. Урванцевым Норильск.
Есть на одной из дальних аллей Новодевичьего кладбища скромный, по словам Н. Г. Сапроненковой, «рожковский мемориал», где среди имён родителей, сестёр, брата, детей на обелиске выбиты годы жизни Бориса Николаевича Рожкова: 10.03.1902 — 22.04.1938. Причём с датой рождения вышла путаница, которую внёс сам Рожков, указав (и, по видимому, не впервой) в автобиографии для личного дела ЦНИИГРИ в 1934 году, где он работал старшим геологом Экспедиционного сектора: год 1901–й. И мотивация этому была очень трогательная: семья революционеров Октябрь приняла восторженно, и младший из сыновей, романтик и музыкант, как Маяковский, «пошёл работать в революцию», прибавив для солидности годик. А вот со второй датой — смерти — всё совсем, совсем не просто... горько и печально.
Однако прежде чем рассказать о поисках в лабиринтах ГУЛАГа, стоит, на наш взгляд, хоть коротко упомянуть о «семье репрессированных Рожковых», обозначенной именно таким образом в «Детях Арбата» Анатолия Натановича Рыбакова.
Семья потомственного почётного гражданина Москвы Николая Борисовича и Натальи Алексеевны Рожковых с детьми до первой русской революции жила на Арбате, в седьмом доме Большого Власьевского переулка, где, разумеется, в соседях были люди сословные, состоятельные, селилась и разномастная столичная интеллигенция. Рожков–старший директорствовал на знаменитой Трёхгорке, в событиях 1905 года игравшей не последнюю роль. Как и её директор, вышедший на демонстрацию вместе с революционными рабочими. Лишившись работы, поднадзорный полиции опальный директор с семьёй уезжает за границу. Обо всём этом и дальнейшей судьбе Рожковых в подробностях повествует подготовленная в 1995–м или шестом годах к 170–летию Ивано–Вознесенского ткацкого дела (изданная или нет — автору неизвестно) книга–монография. В ней и про возвращение в Россию, и про то, как инженер Н. Б. Рожков после 1917 года стал ведущим технологом Всесоюзного текстильного треста. Нашли бы вы в ней и про то, как юная Наташа Рожкова (жена студента Петербургского технологического института) вместе с Надюшей Крупской учительствовала на вечерних рабочих курсах за Нарвской заставой. Но не нашли бы, как по прошествии лет, две состарившиеся и несчастные женщины, сидя в квартире Крупской, будут плакать от горьких обид и унижений (воспоминание Н. Г. Сапроненковой). Одна, жена и «верный друг» В. И. Ленина, «тоже терпящая гонения», другая — в отчаянном бессилии помочь проглоченному ненасытной пастью ГУЛАГа сыну. А на двери квартиры Крупской будет висеть бумажка: «По вопросам реабилитации не принимаю» — в смертельных объятиях победившей власти «рядовым Октября» приходилось тяжко.
Норильск-2 сегодня
Сыщутся в монографии версии бездоказательные и, на наш взгляд, детективно надуманные. О гибели от «энкавэдистской» отравы по возвращении из загранкомандировки (по официальной версии умер от аппендицита. — Авт.) Рожкова–старшего, поскольку в той же командировке умер внезапно от сердечного приступа коллега Николая Борисовича. А младший сын Рожкова, Борис, поплатился за то, «что открыл крупнейшее месторождение, за то и погиб». Впрочем, мы версий своих не выдвигаем и чужих не опровергаем. Не то, что этого вовсе быть не могло, но уж как–то все вычурно и натянуто. Одно следует признать точно: жизнь и деяния семьи Рожковых требуют большего внимания биографов и исследователей, чем обделены несправедливо до сих пор, поскольку наличие вышеназванных «исторических умозаключений» свидетельствует лишь об одном — отсутствии или недостаточности фактографических данных.
Была ли необходимость у входящего во вкус подобных сатанинских дел ОГПУ в 1927 году изощряться в убийстве ведущего и талантливого специалиста треста, далеко отстоящего от дел политических? Даже зная сегодня, что руководитель треста Фролов станет одним из главных обвиняемых «процесса Промпартии», признавшись в «индустриальном вредительстве», версия об отравлении Н. Б. Рожкова сомнительна.
Примечательно, что уже покойного Рожкова Фролов в числе «вредителей» не назовёт. Николая Борисовича посмертно наградят орденом Трудового Красного Знамени, будет опубликован чуть ли не правительственный некролог о революционных и трудовых заслугах «признанного мозга треста»... Убить — так ли, иначе ли — фарисейски пышно проводив после на тот свет, это будет позже, лет через семь!
А через 10 лет ровнёхонько сына Н. Б. Рожкова (отец тоже, стало быть, за сына не ответчик), «по ложному доносу», ответит Н. Г. Сапроненковой УКГБ по Ленинградской области (1993 год), «возьмут», как особо было любо и мило энкавэдистам, 31 декабря 1936 года. Он и не ведал, что «является членом фашистской террористической организации, занимался вербовкой новых членов, активно принимал участие в обсуждении планов террористических актов в отношении Сталина и других членов Советского правительства...» (из ответа прокуратуры г. Ленинграда, 28.06.1989). Да так уж и «не ведал»? — Молодым поколением, искавшим романтики в революции, пришедшим в неё с первых дней трудиться и созидать, наступившее воспринималось предательством идеалов, а предателей по законам максимализма революционеров следовало уничтожать! Могло так быть? Могло... И бывало. Воспитанному в «семье революционера» это свойственно было...
Дома ли «брали», в василеостровской квартире, из–за праздничного стола, где пилась заздравная социализму (это в работе энкавэдэшников «минус» — последнее «прощай» семье сказать успеет), в пути–дороге ли геологической (это чекистам «плюс»: сгинет бесследно, так ему, фашисту!), попытаемся доискаться, как всю короткую жизнь искал он, возвращаясь непременно к истокам, началам...
Вернёмся и мы к началу нашего рассказа. В 1918 и 1919 годах (вот для чего нужен был прибавленный год) шестнадцатилетний (!) Борис Рожков работает в Отделе металла ВСНХ и одновременно учится на физмате МГУ. В 1920–м переводится в Горную академию, которую окончит лишь через восемь лет — зовут его новая жизнь и дороги, дороги... В 1924–м он работает коллектором в экспедиции академика С. В. Обручева на Подкаменной Тунгуске, ни с Сибирью, ни с любимым учителем он не расстанется до конца дней. В 1925 году впервые пересекаются жизненные линии Н. Н. Урванцева и Бориса Рожкова — и начинается главное его дело — Норильск!
Только через 60 лет, по крупицам собирая рассыпавшуюся в прах судьбу «дяди Бори», Н. Г. Сапроненкова получит ответ из РГАЭ (российский архив экономики) о том, что Б. Н. Рожков является первооткрывателем медно–колчеданового месторождения в 1927 году в дагестанском Кизил–Дере. Первооткрыватель месторождения в 25 лет, какая счастливая, многообещающая жизнь впереди!
Но не нужны ему сахарные вершины Кавказа — горы и снежные долины тундры, высвистывающие ветрами вековую свою заунывную мелодию, манят, зовут во снах и наяву. В 1928–м он возвращается на Таймыр начальником норильских партий, руководя по сути всем комплексом геолого-поисковых работ на территории, которую привычно сегодня обозначают Норильском–1 и Норильском–2.
В книге «Репрессированные геологи» (Биографические материалы, СПб, 1999 г.) на 113–й странице можно прочесть следующее: «... в 1929 году (Рожков Б.Н. — Авт.) выполнил работу «Рудная зона Норильска–2», фактический первооткрыватель Талнахского месторождения». Оставим на совести авторов столь безапелляционное заявление (хотя бы потому, что геология — не дело одиночек) — видит Бог, они хотели, как лучше... Вообще, привычка писать истории из «прекрасного далека» завелась издавна. И эта не последняя, изрядно перепутавшая географию понятий. Запутались составители и в «биографии» месторождений. Бесспорно, Борис Рожков — активный участник открытий всех рудных месторождений Норильска, что подтверждено самыми серьёзными научными геологическими организациями, специалистами, его имя называют следом за Урванцевым. Но тот же РГАЭ в 1993 году ответил: «В отзыве профессора В. И. Лучицкого (по горячим следам, в те же годы. — Авт.) о научных работах Рожкова Б. Н. имеются сведения, что в 1928–1930 годах Рожков Б. Н. обнаружил новое месторождение платины (Норильск–2). — Вот теперь всё встало на свои места, всё, как говорят, «срослось»...
Крайний справа Борис Рожков
Впрочем, околонаучные споры о «долях» и «первенстве» в открытиях норильских месторождений не утихают по сию пору, перетекая, правда, всё больше из области профессионально–исторического в субъективно–тенденциозное. Остались ведь объективные «свидетели»: проекты, отчёты, карты, записки всякого рода, наконец, книги... Вот с последними не всегда и не всё ясно. Известно доподлинно об изданной в 1944–м в трёх томах (или только подготовленной к изданию? — Авт.) монографии А. В. Воронцова и В. К. Котульского «Геология и полезные ископаемые норильского края», высоко и нетрадиционно оценивавшей вклад
Б. Н. Рожкова в разведку месторождений территории. Но ни Ленинка, ни ряд центральных научно–технических библиотек, судя по ответам на запрос, такими книгами не обладают; не помог и всесильный Интернет.
«Таинство» судеб геологических работ Бориса Николаевича Рожкова, как и трагичная неизвестность последних месяцев его жизни, породили немало версий, но того хуже — нелепиц, одна из которых касается негативной роли Урванцева в гибели Рожкова. Сказать, что мы намеренно избегаем темы «противостояния» двух талантливых геологов в открытии Норильска, — значит признать самую возможность такой темы. Зло и умело сталкивают судьбы двух замечательных людей. Эпоха всеобщего доносительства сменилась эпохой всеобщего разоблачительства — люди–то разные, но мотивы и даже цели у них удивительно схожи! Не было никакого «противостояния». Ни–ког–да! Соревновательность и азарт учёного, исследователя — другое дело. Конечно, не погибни от рук палачей — доносившего и стрелявшего — Борис Рожков, кто знает, как писалась бы история геологических открытий Норильска. Но случилось как случилось. И слава Богу, что пасквиль и ложь, повылезавшие из грязных углов истории, смыты чистыми потоками реки по имени Факт.
К известным популярным книгам Урванцева о геологических поисках на Таймыре, где автор искренно и тепло пишет о коллеге и товарище, его высоком профессионализме, добавим малоизвестное, но весьма значительное — именно Николай Николаевич одним из первых отозвался на письмо Любови Николаевны Рожковой о судьбе брата:
«Бориса Николаевича, конечно, я знаю очень хорошо. Вместе с ним работал на Севере не один год. Знаю, что он в 1937 году был арестован. Потом и САМ Я ТОЖЕ ПОСТРАДАЛ ОТ ЛОЖНОГО ОБВИНЕНИЯ, КАК БОРИС НИКОЛАЕВИЧ. В Норильске Бориса Николаевича не было. Это я знаю точно (до этого письма Урванцева, до 1968 года, Рожковы жили надеждой, что Борис находился в Норильлаге, значит, есть, кому поведать о последних днях его жизни. — Авт.), т. к. работая там геологом, я всех знал.
Мне говорили, что Борис Николаевич был обвинён в принадлежности к якобы какой–то фашистской организации, и приговорён к длительному тюремному заключению, и умер в смоленской тюрьме. Так мне передавали. (И этого родственники не знали. Зэк же Урванцев, долгожитель ГУЛАГа, информацию по беспроводному лагерному телеграфу получал почти достоверную. — Авт.). Борис Николаевич был талантливый человек и хороший товарищ. Мне его очень жаль, сколько хороших людей погибло в то злое время».
Гробовым молчанием ответили в то же время на отчаянные письма Л. Н. Рожковой, искавшей хоть какие–то сведения о брате, норильские власти. Теперь предстояло выяснить, при каких обстоятельствах, когда «умер в смоленской тюрьме» Борис и где похоронен. Задача по умолчанию в течение 30 лет нелёгкая... Заметьте: тысячи и тысячи людей искали своих сгинувших родственников, нимало не удивляясь местом их пребывания и чудовищностью предъявляемых им обвинений, успокаиваясь легендами и мифами надежд. О, как богата мифами подобного рода история многих советских семей!
Одна из тёток, вспоминала племянница нашего героя Н. Г. Сапроненкова, рассказывала, что якобы дядя Боря должен был уехать то ли деканом, то ли ректором открывающегося в Иркутске университета. В середине 1930–х, есть сведения, Б. Рожков завершал работу над докторской диссертацией под руководством академика С. В. Обручева. По–видимому, эта версия родилась раньше, чем стала известна правильная дата ареста Бориса Рожкова, — 31 декабря 1936 года (прежнее «официальное враньё» называло время другое — апрель 1937–го. — Авт.). Отправился будто бы новоиспечённый ректор весенним апрельским маршрутом в Иркутск, а маршрут–то крутым оказался! Впрочем, не было ЭТОГО маршрута, и деканства никакого не было... Иркутск, скорее всего, «возник» надеждами родственников, поскольку в 1931–м Рожков работал там, занимался составлением научных отчётов по Анабарской площади, тему эту потом продолжил в ЦНИИГРИ в Ленинграде. Мог, собираясь за недостающими материалами, сказать об этом родственникам. Как вспоминал и шурин Бориса, Г. А. Кулешов, он был замечательным рассказчиком, и о своих таймырских исканиях и планах говорил охотно.
Точно известно, что Рожков до ареста работал во ВНИИ океанологии. Экспедиции на Таймыр были постоянными, потому, наверное, тот же Гаврила Андреевич Кулешов (отец Н. Г. Сапроненковой) вспоминал: «Как всегда, Борис Николаевич выехал в экспедицию, но из неё не вернулся; от одного из сотрудников узнали, что Борис Николаевич и Урванцев арестованы как «враги народа» в 1938–м. Урванцев был заключён в лагерь в норильской тундре».
Любопытная история. Интересно, откуда бы ей взяться, поскольку Урванцев и Рожков арестовывались в разное время, в разных, от Норильска далёких, местах и, слава Богу для Урванцева, по разным «делам». Есть весьма точные предположения о доносе на Урванцева «за связь с Колчаком» из недр Главсевморпути — тайны сексотства да откроются! Трудно представить (хотя всё могло быть...), чтобы в небольших экспедициях, где всё и все — как на ладони, где трудности и радости кочевья — на всех, где трудные годы — вместе, завёлся доноситель. Ещё труднее представить вербовку аборигенов в «фашистскую террористическую организацию», а иначе кого ж?! Сидельцев Норильлага? Так у них сроки... «Океанологический заговор» учёных? С 1934 года Ленинград вообще для Ягоды, позже Ежова, был полем урожайным для взращивания всякого рода заговоров. В 1936–1937 годах в Главсевморпути и связанных с ним научных школах «фашистский заговор» действительно «открылся». И не один. В дикой нелепице обвинений никто разбираться не намеревался, напротив, чем ужаснее оговор, тем надёжнее приговор. Статьи были расстрельными, и выездная сессия военной (!) коллегии Верховного Суда СССР 23.05.1937 приговаривает Б. Н. Рожкова, романтика и следопыта, к 10 годам лагерей без права переписки.
Не было ни ректорского весеннего вояжа, ни таймырского аркана — «брали» интеллигентно и изобретательно, поздравив, небось, с Новым годом и с новым, значит, счастьем — и, кругами по воде, накатилось «счастье» на род Рожковых, разметало, исковеркало! Арестована и сослана в кустанайскую ссылку жена Бориса Зинаида Евграфовна. Она вернётся из ссылки в Ленинград незаметно, тайно, как будто, не дав о себе знать родне мужа, с впаянным навсегда в сердце страхом, виня невинных. Известно, что ей ещё в 1956–м отправят известие о реабилитации мужа (значит, и свидетельство о смерти?), но родственников об этом она не предупредит. Потом след её вовсе потеряется... Арестована будет Любовь Николаевна, сестра Б. Рожкова, об этом времени запретившая себе даже вспоминать. В апреле 1938–го расстреляют её мужа, 40–летнего служащего Семёна Антоновича Неваленчика. За «несообщение об аресте брата–контрреволюционера» исключат из партии члена ВКП(б) с 1917 года старшего брата, геолога Юрия Рожкова. Юрий Николаевич, первооткрыватель 33 промышленных месторождений золота, достоин отдельного рассказа. Он умрёт в 42 года, в 1940–м, от открытой формы туберкулёза, ожидая, наверное, той же участи. В 1940–м пришла беда: в авиакатастрофе гибнет ещё одна сестра, доктор Татьяна Николаевна; под колесами поезда находит смерть 10–летняя племянница... Бульдозером несчастий распахал род Рожковых ГУЛАГ. В этом доме говорили на иностранных языках, любили знания, были талантливы и удачливы в профессии и науке, любили музыку (Борис брал уроки у самого Леонида Оборина), рисовали (рисунками Юрия оформлялись книги), наконец, честно служили Отчизне. «Другие» сыны Отечества извели почти всю семью под корень. «А мы всё ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса...».
Из официального ответа
УКГБ СССР по Смоленской области:
«25 марта 1938 года на заседании тройки при УНКВД
Смоленской области было принято решение о применении к Рожкову Б. Н. высшей меры
наказания... приговор был приведён в исполнение 22 апреля 1938 года...
каких–либо данных о месте захоронения Рожкова Б. Н. не установлено, хотя в 1956
году по этому вопросу допрашивался ряд лиц, работавших в охране тюрьмы».
Так что последним, кто видел геолога Рожкова и кого видел он, был палач. В свидетельстве о смерти Б. Н. Рожкова в графе «Причина» значится — «расстрел».
Досадно и обидно, что во множестве издающейся на территории края литературы не нашлось места для хотя бы скромной биографии первооткрывателя Норильска Бориса Николаевича Рожкова.
Виктор МАСКИН,
по материалам Музея
истории освоения и развития НПР.
Особая благодарность Е.Синеоковой
«Заполярная правда», 26-27.11.2009