Не знаю, заметил ли читатель моё желание придать «архивным откровениям» историческую объективность, воздав кесарю — кесарево, ГУЛАГу — гулагово, а зэку — зэково. Однако именно к этому стремлюсь — к точности завзятого правоведа. В сегодняшнем рассказе она как нельзя более кстати: разговор пойдёт о юридических тонкостях Норильлага.
Чего, кажется, проще вместо кликушества по поводу голодного существования за колючей проволокой взять да и прочесть в одном из приказов «исправительно–трудового Заполярья» — № 286, изданном в октябре 1937–го, что заключённым, выполнявшим норму на 50%, выдавалось 400 граммов ржаного хлеба; добравшимся до 80–процентного рубежа пайка увеличивалась ещё на 200 граммов, а имевшие показатель более того получали 800 граммов хлеба и разрешение на ларьковый приварок. Не верите гэбистскому документу? Пожалуйте познакомиться с воспоминаниями сидельцев — с чего б им приукрашивать ненавистное?! Другое дело, где и как зарабатывалась та пайка, вполне сравнимая с поедаемой вольно (относительно) основным населением Страны Советов.
Теперь уже доподлинно известна правда из рукописного «Очерка по истории Норильска» Н. Н. Урванцева о счастливой мысли, пришедшей в голову «отца народов» под воздействием ностальгии по жизни в неволе на Курейке самого Сталина. Мысль эта была — придумать лагерные поощрения тысячам спецов, тем самым придав должное ускорение заполярной стройке. Выражаясь языком современности, «ничего личного — только производственная необходимость».
Известно множество случаев награждения «врагов трудящихся» (именно так обзываются Уголовным кодексом 1937 года–пошиба сидельцы по 58–й) орденами, медалями и почётными званиями СССР. Забегая вперёд, назову имя главного врача и начальника больницы Норильского комбината з/к Владимира Евстафьевича Родионова, награждённого орденом Знак Почёта, медалями «За оборону Заполярья», «За трудовую доблесть» (награждены ими сотни заключённых) и званием «Отличник здравоохранения». Но вернёмся в конец 1940–х, куда предлагаю перенестись с помощью архивных документов...
Уже летом и осенью победного 1945–го появляются на свет, может быть, иллюзорные по сути, однако символизирующие новую социально–правовую эпоху в государстве документы — Указ Президиума Верховного Совета СССР от 7 июля 1945 года об амнистии (отчего–то замалчиваемый; более известен «бериевский», «холодного лета 53–го») и Постановление СНК СССР № 2777 от 29 октября 1945 года о мерах по укреплению кадрами рабочих и ИТР НК НКВД СССР. Постановление это обязывало «руководителей всех предприятий и учреждений, наркоматов и ведомств немедленно освобождать от работы лиц, изъявивших желание перейти на работу в Норильский комбинат».
Вооружившись этими документами, один из которых впервые позволил массово и законно (!) добиваться справедливости «людям с номерами», а второй — восполнить квалифицированными кадрами предприятие, возвращающееся к мирному ладу, откроем любопытнейший архивный манускрипт.
«Переписка по снятию судимости. НК и ИТЛ МВД СССР (в том же 1945–м «революционные» народные комиссариаты сменились министерствами. — В. М.). За период с 1 июля 1946–го по 30 ноября 1947 года». Это первый (в Норильлаге, разумеется) такой документ: в Стране Советов законы на окраины и в провинцию добирались годами. И Комиссия по рассмотрению заявлений о помиловании (Москва, Берсеневская набережная, 2/20) отыгрывала назад «дела» выстроившихся огромной очередью «просителей» Архипелага с тележным скрипом.
Открываем наугад страницу и тут же наталкиваемся на знакомую фамилию: «Начальнику ОУРЗ Норильлага. В связи с возбуждением ходатайства о снятии судимости прошу выслать копию приговора и справки об освобождении на Кима Михаила Васильевича (рождения 1907 г.), судимого по статье 58 п. 4, 11 УК сроком на четыре года лишения свободы. Начальник Юрбюро НК Бейер». На документе карандашом: «В ВС СССР №... 12 июня 1946». Да–да, речь о нём, лауреате Госпремии СССР, разработчике уникального метода свайного строительства на вечномёрзлых грунтах Михаиле Киме.
Примечательно: чем «контрреволюционнее» обвинительная статья и «антинароднее» уличённый персонаж, тем заметнее и весомее его вклад в историю города. Всё логично: отличного спеца или башковитого учёного требовалось запереть в ледяных клетках параллелей и меридианов основательно. Не «впаривать» же ему, в самом деле, «бытовуху» (хотя и этим не брезговали)?! А 58–я при минимальном старании могла быть применена (и применялась!) даже к младенцу. Имя Михаила Кима, в подтверждение высказанной идеи, встречается ещё в одном документе — ходатайстве на 20 нереабилитированных отсидельцев, а это практически всё руководство подразделений Управления строительства образца 1946–го. Вот лишь некоторые имена: начальник «Шахтстроя» А. Г. Каманин, начальник «Цемстроя» И. М. Мгебришвили, начальник конторы электромонтажных работ М. С. Овчинский, гл. инженер «Стальмонтажа» Е. С. Рейхман, начальник «Металлургстроя» А. И. Эпштейн. Ладно б ходатаем выступил зам. начальника комбината по строительству Перфилов (он лицо «заинтересованное»), но ведь к нему присоединяется секретарь парторганизации Толмачёв! Меняется время... Позже сей «поминальник» подпишет депутат ВС СССР и начальник НК Панюков.
Следует рассказать ещё об одной правовой процедуре той эпохи. Все действующие
лица нашего повествования — люди, отбывшие срока, и по истечении трёх лет с них
судимость снималась. Чего ж, кажется, и хлопотать? Но в том–то и заключалась
бесчеловечность сталинской юриспруденции, что по большинству статей УК,
служившего, кстати, власти ружьём и дубьём с 1926–го по 1957 годы, требовалось
помилование. Этакое чистилище перед «раем», «где так вольно дышит человек».
Процедура издевательская, продолжающая унижения. Одни «просили», другие — нет:
за них было кому просить. Впрочем, большинство, не ведая за собой никаких вин,
жизненную и нравственную энергию (если есть в них различие) отдавали Делу. Так
поступали учёный, изобретатель, гл. инженер хлорного цеха 25–го завода В. М.
Алексеевский (подробнее о нём в книге А. Свечникова «Кобальт Норильска») и его
супруга Таисья Владимировна. Лишь после обращения их сына Вадима к А. П.
Завенягину семья по прошествии более 10 лет могла воссоединиться. Однако и
«вольный» Алексеевский продолжил работать в Норильске. Люди «испытывали чувство
глубокой благодарности и признательности, а также неоплатного долга перед
партией и правительством, благодаря заботам которых...». Да уж — «позаботились»!
Но «заботами» посажен, да не расстрелян; «заботами» жив остался — значит, «в
неоплатном долгу». Впрочем, «жутчайшая эпоха», продолжаю настаивать, как и все
времена, не терпит схематизма, к которому прибегают её современные
истолкователи, деля страну на «страдальцев режима» и вертухайство пассивное и
активное. Генерал–майор ГБ Панюков (он же депутат ВС СССР) спас — иначе не
скажешь — тысячи жизней норильскими шарашками. Рисковал? Безусловно... Ведь
накроет ещё страну расстрельная и «посадочная» волна конца 1940–х — начала
1950–х. И Завенягин спас... Такой крутой замес человеческого и бесчеловечного в
те времена!
В дебрях 58–й статьи, как в мёртвом лесу, люди пропадают тысячами, но выбредя к свету (часто — в конце тюремного коридора), с надеждой пишут официальным лицам.
Из письма одного из руководителей цеха связи и сигнализации НК Б–на П.С.:
"Воспитанный в партийной рабочей семье, прошедший комсомольскую школу, я был и остаюсь преданным сыном своей матери Родины. Осуждение меня является продуктом клеветы, несовместимой с моим воспитанием, отношением к труду и преданностью Великой партии Ленина–Сталина...".
За «преданность» дали восемь лет, щедро наградив «контрреволюционными» пунктами. Видать, стройке связист позарез понадобился...
Из письма бывшего красного партизана и красноармейца в армии Н. Щорса, инженера–исследователя опытно–металлургического цеха Е–ко Н. П.:
"Не считаясь со временем, я отдаю все свои силы на благо нашей Родины (...) Я даю обещание и впредь работать не покладая рук на благо нашей Родины под руководством Советского правительства, Коммунистической партии и вождя народов И. В. Сталина. ПРОСИТЕЛЬ... 1.03.46".
Партизана и красноармейца наделили 10 годами, но «впредь не покладая рук» служить «наделившим» он не отказывается. Таких просителей — тысячи! И не станем затевать пустой разговор о мотивациях и униженных и оскорблённых. Как ни толкуй глубокомысленно, как ни крути, человек верою силён. А отними–ка у связиста его фабзайцевское и рабфаковское прошлое, а у красного партизана — его легендарные походы юношества, что от той жизни останется?! Вот и «мотивация»!.. Но главное — именно той Верою город наш построен, вот не скажу — держится...
Кремлёвский куритель носогреек и носитель мягких ичигов знал: верой можно удушить всю страну (и душили!), можно — возвеличить. По–отечески ласково расспрашивая в кабинете Орджоникидзе молодого учёного Николая Урванцева о заполярном житье–бытье, он столь же участливо предложил «Лаврэнтию» помочь великому делу, видя уже на карте страны гулаговой то ли пунктиры будущих железнодорожных магистралей и промышленных строек, то ли кресты на могилах кадров, решивших всё.
С 1946–го и началось самое удивительное: на встречных курсах путей–дорог брела страна навстречу самой себе. Один людской ручеёк — из многочисленных «лагов»: Дальлага, Карлага, Воркутлага — ручеёк счастливцев, не верящих ещё в то, что они выжили. Другой поток — мощным ходом из голодных, истерзанных войной городов и сёл, за вековечной русской «долей». Один такой противоход точнёхонько лег в ледяное русло 69–й параллели.
Признаем вслед за правителями–прозорливцами послевоенных лет: только теперь, в конце 1940–х, комбинат начинал набирать мощи. И прежних умниц и умников, поменявших спасительные шарашки на сомнительное, но всё ж помилование и оставшихся здесь по воле души, теперь было мало. Нужны были квалифицированные кадры. Много кадров. И они пришли.
Подготовил Виктор МАСКИН,
по материалам Архива ЗФ ГМК
Фото Владимира МАКУШКИНА
Заполярная правда 08.06.2010