Как признается известный бард и драматург Юлий Ким, с Красноярском его объединяет множество разных уз. Гораздо более крепких и тесных, чем со многими городами Сибири и Дальнего Востока, где сейчас проходит его турне. Жаль только, посетовал Юлий Черсанович, что выбираться на гастроли ему теперь доводится нечасто. Да и публика его явно заждалась — в Малом концертном зале краевой филармонии был аншлаг.
— В Красноярске я знаком со многими замечательными людьми. Уже больше полувека дружу с талантливой художницей Зинаидой Эйдельман, мы учились в одном пединституте в Москве. Прекрасно знаю ее семью, ее мужа Марка Харитонова — он тоже наш однокурсник, лауреат премии «Русский Букер» 1992 года. Я знаком с Владимиром Сиротининым из местного общества «Мемориал». Помнится, когда я бывал у него в гостях, весь архив здешнего «Мемориала» помещался в его малогабаритной квартире. Ее стены скрывались под огромным количеством папок, архивных дел несчастных зэков. Перед людьми, которые занимаются этим святым для нашей памяти делом, я всегда склоняю голову и снимаю шляпу.
Если говорить об узах спортивных, в памяти сразу всплывают два имени — Валерий Хвостенко и Евгений Савельев. Благодаря им и их друзьям я не раз облазил здешние Столбы и единожды, но с восторгом справлялся по Мане. Эти сильнейшие спортивные впечатления остались в моей памяти на всю жизнь. И с тех пор я никогда не смешиваю столбистов с альпинистами, потому что для настоящих столбистов это западло. (Смеется.) Очень хорошо помню команду «Грифов» и столб Черепаха, на котором я провел не одни сутки. Причем в замечательной компании, украшением которой был и поныне здравствующий, первый, я считаю, на сегодняшний день российский поэт Михаил Щербаков.
И, наконец, творческие узы объединяли меня с Красноярском дважды. У меня было два производственных романа с местными театрами. В драмтеатре им. Пушкина долгое время жила сказка «Снежная королева», все песни в ней сочинил я. А в музыкальном театре год назад вышла комедия «Зойкина квартира». Либретто к ней написали мы с Михаилом Ивановичем Булгаковым. (Улыбается.) Не знаю, как музыка, слышал ее вполуха, и на премьеру прилететь не удалось. Но за либретто я ручаюсь.
— Песни я начал писать, не придавая этому совершенно никакого значения. В отличие, наверное, от всех остальных бардов, которые, кого ни возьми, занимались этим всерьез, с самолюбивым расчетом пробиться в первые ряды славного бардовского племени. У меня ничего подобного не было. Я поступил в пединститут, когда в нем блистала звезда Юрия Визбора и начинала разгораться звезда Ады Якушевой, уже был известен Борис Вахнюк. И, конечно, звучали песни наших соперников по этой части, эмгэушников, — в первую очередь, песни Сухарева и Шангин-Березовского.
Слова «бард» в обиходе еще не было. Но явление к тому времени стало повсеместным, и только ленивый не сочинял или не исполнял песен. Эта эпидемия захлестнула и меня. Стихи я уже пробовал сочинять, на тот момент их у меня было штук двадцать, я очень ими гордился. И как раз на этом поприще думал в дальнейшем прославиться — как стихотворец или как прозаик, но никак не поэт-песенник. Поэтому все песни, которые я сочинил в институте, были дурацкие. Да-да, именно дурацкие. Сочинял их как акын — что случалось со мной, то и воспевал.
— Несмотря на абсолютно несерьезный подход, еще в институте я сочинил две песни, которые неожиданно были признаны произведением искусства. Одна их них, «Губы окаянные», долго ждала своего часа, лет двадцать. После чего Никита Михалков взял ее в свой фильм «Пять вечеров». Там ее голосом Сережи Никитина поет Станислав Любшин. Фильм прославился на весь Советский Союз, и вместе с ним моя песенка. Причем настолько, что через пару лет ее объявили русской народной песней. Отождествление с русским народом показалось мне очень лестным. (Смеется.)
А еще одна моя дурацкая студенческая песня получила признание в кругах профессиональных исполнителей довольно быстро. Песню «Рыба-кит» я сочинил, когда подписал распределение на Камчатку. А уже спустя два года она вошла в репертуар эстрадного ансамбля «Дружба», в котором пела молодая Эдита Пьеха. Правда, мою песню исполняла не она, а мужской состав ансамбля, очень весело и с театрализацией. Через некоторое время «Кита» опубликовали в прессе со словами и нотами. Слова, как было указано, студенческие, что я тоже воспринял как косвенный комплимент — пусть это принадлежность не ко всему народу, но к значительной его части. А музыку почему-то приписали Андрею Эшпаю. Нот я не знаю по сей день и, когда мне сыграли ту мелодию, убедился, что музыка действительно не моя. Но что меня порадовало — она была хуже. Эшпай написал ее в тягучем миноре, получилась народная эскимосская песня о неудачной охоте.
— На Камчатке я провел три счастливейших года жизни. Поехал туда не от легкомыслия, мне действительно захотелось постранствовать. В институте предлагали три места. Но Северный Кавказ и Центральная Сибирь показались мне слишком близкими, а Камчатка была как чистый лист, что-то очень далекое. Поэтому и соблазнился.
Попал за тысячи километров к северу от Петропавловска, в глухой поселок. И вот там-то я впервые стал заниматься песней по-настоящему. Потому что в ней была острейшая необходимость. Поселок на отшибе, из развлечений — один фильм в месяц. И в то же время — прекрасный клуб с активными творческими силами в лице учащихся старших классов дневной и вечерней школы. Они были готовы на все. Я насочинял там массу песен, поставил множество песенных композиций. Как оказалось, это были первые шаги к моему будущему главному занятию — профессиональному театру и кино. Хотя тогда я еще и не отдавал себе в том отчета.
— У всех бардов есть хоть по одной пиратской песне. Но все они либо пародийные, либо шуточные. Либо романтичные, как самая главная флибустьерская песня — «Бригантина», из которой, по убеждению многих, вышли все барды. Пираты в ней — не уголовники, а, скажем так, вольнолюбивые альбатросы морей. На Камчатке я написал для самодеятельности одну из первых своих пиратских песен, и пираты у меня там — никакие не романтики, а настоящие уголовники. И вообще я, наверное, самый пиратский бард, потому что у меня таких песен не одна и не две, а пять-шесть.
И только у меня одного в нашей бардовской компании есть настоящая пиратская песня XVIII века. Дело было в 1971 году, Евгений Фридман снимал фильм «Остров сокровищ» по Стивенсону. В 30-х годах в советском кинематографе уже была киноверсия этого сюжета. Но создатели ее обошлись с первоисточником весьма вольно. Джентльмены, которые отправлялись за чужими сокровищами, по их версии были деятелями национально-освободительного ирландского движения. Революционеры боролись против британского империализма. Для этой цели им понадобились чужие деньги. Дальше, юнга Джим оказался девушкой, потому что режиссеру, видимо, не хватало любовной линии. Девушка была по уши влюблена в капитана Смоллетта и в ирландскую освободительную идею.
Фридман послал революционное движение подальше и решил снимать так, как написано у Стивенсона. Набрал пиратов из прибалтийских театров — высоких актеров, под два метра каждый, с холодными пиратскими глазами. А Джона Сильвера нашел в Москве, им оказался Борис Андреев. На кинопробах он по колориту напоминал матерого одесского пахана. Но на экране все прибалтийские пираты рядом с ним вдруг побледнели. Одесский акцент Андреева сразу ушел куда-то в сторону, на экране был настоящий английский пират. К этому фильму режиссер попросил меня написать английскую песню — такую, какую могли бы петь пираты в XVIII веке. Я ухватился за эпиграф к одной из глав романа, строчки из английского морского фольклора: «Все 75 не вернулись домой, они потонули в пучине морской». И быстро придумал текст. Потом композитор Алексей Рыбников написал к нему свою музыку. А на концертах я обычно исполняю промежуточный вариант, с его музыкой и своей. (Смеется.)
Сейчас мы с композитором Геннадием Гладковым работаем над еще одним криминальным сюжетом. На этот раз сухопутным — по просьбе Екатеринбургского театра музкомедии пишем мюзикл «12 стульев». Туда войдут песни, написанные нами когда-то для фильма Марка Захарова. Но что в итоге получится, не знаю. Почувствовал, что материал сопротивляется, его необходимо интерпретировать, оглядываясь на сегодняшний день. Иначе будет скучно.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск» № 43 (284) 09.11.2010