В апреле «Заполярная правда» рассказывала о неожиданной встрече с «живым Бильжо». Художник и писатель приезжал в Норильск в рамках проекта «Визит Бильжо»: он сам выбрал шесть интересных, с его точки зрения, городов, а свои впечатления описал и «обрисовал» в журнале «Вокруг света». В июньском номере журнала был опубликован портрет Норильска, вышедший из–под пера Бильжо.
Андрей Бильжо
Снежный, холмистый, с редкими чахлыми полуживыми и мертвыми деревьями пейзаж вокруг. Снег, ветер и посыпанная шлаком черная дорога из аэропорта в Норильск. Невесело. Я думал о том, что через несколько дней буду в Венеции. Норильск и Венеция — есть ли хоть что–то общее между этими двумя городами? Потом я увидел дорожный знак — черное слово «Надежда», перечеркнутое по диагонали красной чертой. Как же так? Надежда же умирает последней? «Надежда» — самый крупный в мире комбинат Норильск. «Голгофа и надежда по производству никеля, — говорит сопровождающая меня хрупкая Инна. — Здесь разливают файнштейн — сплав никеля и меди». Стоп. Файнштейн Слава — это же мой близкий друг. Сразу стало веселее. «Мы будем на «Надежде» сегодня, и вы увидите, как выглядит файнштейн», — сказала Инна. А то я не знаю.
С Норильском у меня непростые отношения. Мой дед по отцу был арестован в 1936 году и отправлен в Норильский лагерь. В Норильлаге он был расстрелян в 1938–м или умер в 1942–м — точно не известно. Поэтому сначала я поехал на «Норильскую Голгофу». Это место массовых захоронений зэков — первых строителей Норильска. Теперь тут мемориал. Православная часовня, католические кресты от прибалтов, памятный камень с иудейским семисвечником, памятник полякам — кресты, улетающие в небо по вертикальным рельсам узкоколейки.
Сиделица «Норильлага» Ефросиния Керсновская записывала и рисовала все, что с ней происходило. Она сначала работала в морге, а потом попросилась в шахту. «Подлецы под землю не спускаются», — сказала она. Я собираюсь спуститься туда на следующий день. Пока брожу по «старому» городу, почти заброшенному сегодня. Дома — сталинский ампир. Веселое голубое строение с кружочками — здание управления лагерей. Неподалеку ДИТР — Дом инженерно–технических работников, где отмечали праздники, выступала художественная самодеятельность из зэков. Сейчас там офисы. Но этот мирный англицизм совсем не вяжется с историей, которую сохранила в памяти норильская вечная мерзлота.
Главная улица «нового» города, Ленинский проспект (бывший Сталинский), поражает монументальностью и, я бы сказал, изысканностью. Ленин стоит во главе проспекта с 1954 года, раньше стоял, конечно, Сталин. Здесь находится замечательный музей, где работают профессионалы и энтузиасты, с любовью воссоздающие непростую историю Норильска. Здесь же драматический театр, где тоже работают профессионалы и энтузиасты.
Еду на «Надежду». Оказалось, что это огромное скалистое плато среди вечной мерзлоты. Там сначала был железнодорожный тупик «Надежда». Тупик «Надежда» — правда, неплохо? Потом построили аэродром «Надежда». Потом комбинат. На комбинате мне объяснили и показали все химические циклы металлургии. Я вспоминаю, как мучился на уроках химии. Если бы тогда, мальчиком, я все это увидел воочию, может, стал бы металлургом, а не психиатром. Впрочем, настоящих сумасшедших, когда выбирал эту профессию, я тоже не видел.
Табличка у двери: «Цех розлива файнштейна». Да, я с Файнштейном не раз разливал. Правда, у нас не было такой закуски, как в Норильске. Сагудай — нарезанный мороженый муксун с луком, солью и перцем. Строганина из оленины с брусникой. Юкола — вяленое оленье мясо. Ну и корюшка.
В городе есть озеро Долгое. Раньше его называли Стрихнинным. Этим ядом
травили зайцев и песцов, чтобы не тратить пули и капканы. Около озера стоит «Норильчанка»,
памятник девушке–геологу. До нее стояла девушка–снайпер. По легенде,
скульптор–зэк сделал ее из какой–то новой марки бетона, чтобы испытать его на
морозоустойчивость. За десятилетия девушка–снайпер теряла конечности, потом
потерялась и сама. Два года назад девушку восстановили. Уже из другого материала
и в более современном облике. Да и профессию она приобрела новую — стала
геологом. Утром следующего дня я отправляюсь в шахту. В шахтерской робе,
сапогах, каске, с фонарем и одноразовым дыхательным аппаратом для спасения
жизни. «Не волнуйтесь, у нас этого почти не бывает». Я зашел с шахтерами в клеть
и из ствола провалился на 900 метров под землю. Проехал на поезде из маленьких
вагончиков — его здесь называют «метро», потом на автобусе, потом пешком.
Девушка–геолог, которая спустилась в шахту вместе с нами, ушла куда–то в
темноту. В ушах ее блестели золотые сережки. Золото, может быть, выделенное из
сверкавшей вокруг руды, вернулось на родину.
После двух часов в подземелье я тоже вернулся в привычную среду обитания, на
поверхность. Я шел по улицам, которые строили люди, прибывшие в Норильск в 1956
году по комсомольскому призыву. Этот город стоит на костях зэков и энтузиазме
комсомольцев. А если без метафор, то все дома здесь стоят на сваях. Вот что
общего у Норильска и Венеции — сваи! Только в Венеции сваи из лиственницы
забивали в дно лагуны, а в Норильске сваи из бетона вгоняют в вечную мерзлоту.
Но и люди, живущие в Норильске, какие–то отдельные. Которых не сдувают ни ветра
перемен, ни местные ветра. Здесь есть такое понятие — коэффициент жесткости. Это
когда скорость ветра умножается на минусовую температуру воздуха. Прибавьте к
тому полярную ночь. Нужно обладать набором особых качеств, чтобы не просто жить
в Норильске, но и очень его любить. А перечеркнутое слово «Надежда» — это всего
лишь дорожный знак.
Андрей БИЛЬЖО,
журнал «Вокруг света»
Заполярная правда 21.06.2012