- так называли жен декабристов, которые в 19 веке вслед за мужьями-декабристами поехали в ссылку в Сибирь. Но и в 20-м веке, оказывается, были женщины, которые переносили тяготы и лишения, выпавшие на долю их мужей.
Мы предлагаем вам, дорогие читатели, познакомиться с воспоминаниями Риммы Сергеевны (Рипсиме Сероповны) Карапетян – Крамер.
Родилась я в городе Майкопе в 1921 году. Кроме меня в семье было две сестры и два брата. Отец наш, Сероп Саркисович Карапетян, был преподавателем естественно-географических наук. Мама – добрейшая и милейшая из женщин - Амаспюр Мкртичевна Мовсесян-Карапетян, окончила гимназию и посвятила нам и отцу всю свою жизнь. С нами еще жила мать отца – наша дорогая бабушка Нубар (1838-1938). Около четырех столетий Армения подвергалась нашествию турков, персов, византийцев и римлян. Грабили, убивали, раздирали землю на куски и уничтожали народ. Та часть Армении, где проживала семья отца (с ним в семье было 18 детей) отошла к Турции, и в 1915 году бабушка с двумя сыновьями бежала с обжитых земель, спасаясь от турецкого геноцида. Все это наряду с уроками армянского языка и письменности нам рассказывал отец в редкие свободные минуты от работы в школе.
Детство наше совпало с новой политической и экономической политикой государства, основным назначением её было покончить с частной собственностью. Времена были тяжелые, со своей собственностью добровольно не хотели расставаться частники и всячески вредили государству. Часто поджигали фабрики, заводы и нефтяные скважины. Мы с соседскими детьми бегали глазеть на пожары. На улице во дворе играли в разные игры: бесконечную галерею, лапту. В 1929 году я пошла в первый класс. И где-то к 3-4 классу я поняла, что одета очень скромно по сравнению с другими детьми. Как-то удручающе на меня это подействовало, и я замкнулась, переживая все эмоции в себе, таковой и осталась на всю жизнь.
В 1939 году мамочка отпустила нас с сестрой Кларой учиться в фармучилище вдвоем, т.к. я боялась ехать одна. Хоть и влюблена я была в искусство, к которому интереса не потеряла до старости, училась фармации прилежно. Годы учебы совпали с очередными бедствиями нашей страны. Началась финская война, вскоре и Германия вероломно напала. Мы уже были на третьем курсе, когда линия фронта приближалась к Ростову, и бомбили его днем и ночью. Выпустили нас досрочно со званием «помощник провизора». Любыми путями срочно нужно было покинуть город. Поезда шли в тыл с ранеными беспрерывно, не помню, были или нет пассажирские поезда, но мы с Кларой доехали в тамбуре товарного поезда до Армавира. Шел 1942 год, тяжелейший военный год, наши войска все отступали, оставляя города один за другим. В Майкопе было очень много эвакуированных и военных, но еще было тихо. Я по направлению поехала в г. Нефтегорск, что в 60 км от Майкопа. Скудный гардероб мой уместился в чемоданчик, с которым я ходила в школу. Еще теплое одеяло и подушку - вот все, что могла дать мне наша бедная мамочка. Отца в это время уже с нами не было с 1938 г. Он был арестован без вины и отправлен в сибирские лагеря. Морально и физически он был надломлен, последнее письмо писал из Мариинска в 1943 году (реабилитирован посмертно). Могилы его мы не знали, и через 15 лет, проезжая мимо этого города, и в другие годы, когда мы ездили в отпуск, я тихонько плакала, жалея его.
Так началась моя самостоятельная жизнь. Поселок Нефтегорск был растянут в длину и окружен лесом. Моя резиденция - аптека - находилась под одной крышей с поликлиникой. Устроилась на частной квартире с одной коллегой, в двух шагах от места работы. На работу - с работы, и постоянный страх от сводок информбюро, а линия фронта все приближается…
Вдруг звонок из Майкопа – Клара звонила, их срочно эвакуировали, но я не смогла поехать с ними, т.к. сначала надо было успеть в военкомат, сняться с учета, как медработник, иначе в военное время - трибунал! А я не успела, т.к. военкомат находился в 18 км от Нефтегорска. Тогда я уже встречалась с моим будущим мужем Виктором Карловичем Крамером. Но беда ходила рядом. Отец Виктора Карл Адамович был по национальности немец, он трагически погиб в чине майора милиции. Указ в стране о переселении немцев из прифронтовой зоны сыграл в нашей судьбе роковую роль, т.к. и в документах сына было записано - немец. Так вот, однажды какой-то мальчик принес мне записку от Виктора: «Если я тебе дорог, то собирайся».
Сборы были недолги, узелок с одеялом и подушкой, чемоданчик школьный - и тронулись мы с Витенькой в долгий и далекий путь, не ведая, что нас ожидают горести и печали, страдания, унижения, оскорбления. Было это в июле 1942 г. В переполненных вагонах двигались на восток, через Баку, на пароходе «Туркестан» перевезли нас через Каспийское море. Трое суток сидели на берегу и ожидали следующего поезда, жара, песчаная буря, и соль… Путешествие было тяжелым и голодным, запасы истощились, продать было нечего, только паек хлеба. На коротких остановках бегали по хуторам, или селениям в поисках еды. К концу августа прибыли в Красноярск, на станцию Енисей. Погода уже была холодная, несколько дней шел дождь. Недалеко находились сложенные штабелями шпалы, и мужчины, с ними и мой Витя, складывали подобие укрытия от новой напасти в нашей жизни - холода. Немногим теплее было в такой конуре, но хоть ветром не так обносило влажную одежду и тело. С неделю ожидали пароход для дальнейшего пути, теперь уже на север. Точь-в-точь такой же, как в фильме «Волга-Волга» пароход «Севрюга», нас увозил пароход «Фридрих Энгельс». И что интересно, последний свой рейс по Енисею этот колесный пароход делал через 13 лет, увозя нас из суровых мест, где нам пришлось много пережить, едва не умерев с голоду, оттого, что городскому жителю очень и очень трудно слиться с природой, приспособиться к ней, уметь добывать пищу голыми руками, когда нет ни ружья, ни снастей для рыбной ловли.
Ехали мы вниз по течению Енисея, и особенно ночью чувствовалось дыхание севера. Впервые с борта парохода мы увидели северное сияние.
Для нас, южан, это было потрясающим зрелищем, особенно если оно еще и цветное! Оно напоминало без конца колышущиеся, передвигающиеся, прозрачные занавеси. Когда цветное – огромный шатер, вытканный разноцветным ковром с узорами, где преобладали красные тона и оттенки. Прожив 13 лет на севере, мы уже не обращали на это внимания.
Сошли мы на берег в станке (так назывались все небольшие населенные пункты) Сухая Тунгуска. Состоял он из одной улицы, десятка домов, магазина и избы-школы.
В единственной комнате находились три-четыре парты, каждая из которых обозначала класс: первая парта – первый класс, вторая – второй класс и т.д. Освещения, радио, газет, книг – ничего, привычного для нас ранее, не было. Не было и крыши над головой.
Председатель колхоза (занимался колхоз рыбной ловлей и охотой) разрешил строить жилье из бревен, выброшенных на берег из разбившихся плотов. Времени было в обрез (минуя осень, наступала зима), одному не под силу таскать бревна и строить избушку. Поэтому пришлось строиться и жить зиму с чужими людьми под одной крышей.
Вторая семья с тремя детьми и скандальной мамашей Манькой доставляла массу неудобств и негатива. Когда в период лишений и лихолетья сталкиваются люди разного воспитания и уровня восприятия (особенно хамы, хищники), то жизнь становится невыносимой. И весной 1943 года Витя построил отдельную избушку для нашей планировавшей увеличиться семьи.
Небольшое отступление о том, как мы выжили в эту первую, самую ужасную зиму 1942–1943 гг. Мы чуть не погибали от голода, имея ежедневно только 300 граммов хлеба.
Открывая глаза утром, мы ждали открытия магазина, получали паек, моментально съедали и ожидали наступления ночи, которая в тяжелом сне-забытьи спасала нас от голода. Вот так и были выброшены за борт жизни два специалиста, фармацевт и геолог-эксплуатационник нефти. Как в поговорке: лес рубят – щепки летят. Но не суждено было нам умереть от голода – нас спасло чудо!
По Енисею шел большой караван барж с грузом для Игарки, Дудинки и Норильска. Везли продукты питания и промтовары. А по реке уже плыли огромные ледяные поля. И как раз в полутора км от нашего станка вдруг караван остановился.
Енисей встал, и все эти посудины вмерзли вместе с теплоходом «Клим Ворошилов», который их тянул. Началась зимовка каравана. Мы с мужем два раза в день ходили перебирать картошку на барже и были бесконечно рады провидению, что не пришлось погибнуть в расцвете молодости.
На работе в обеденный перерыв нам разрешалось варить картошку. Мы приносили с собой маленькую кастрюлю и варили себе поесть, а уходя домой, набивали все карманы в одежде картошкой так, что еле двигались.
На баржах везли еще рогатый скот. Как только сено закончилось, его начали забивать. Сначала нам разрешали брать только кровь, из неё мы готовили обед. А затем назначили нам паек из внутренностей.
Настало 1 мая 1943 года, река начала вскрываться, вода прибывала и пошла по поверхности льда, заливая все побережье, при этом лед как бы всплывает и отрывается от берега. Ходить на баржи стало опасно.
К обеду этого дня Енисей дал первую подвижку льда. Одни баржи были сломаны пополам, на других возникли пожары и все мясо сгорело. Картошка, вернее, ее жалкие остатки, погрузилась на дно Енисея. Мука поплыла в мешках. Сверху образовалось тесто, и это предохранило муку от промокания. Потом мужчины ловили тайком эти мешки с мукой.
К лету я уже ходила в интересном положении. Помню, как есть хотелось, а есть было нечего. Несмотря на это, мы построили новую халупу на краю станка, возле леса. Муж мой, Виктор Карлович, рубил осину, причем единственным орудием производства был топор.
Осина была прямослойная, её удобно было рубить вдоль, она легко расслаивалась. Из этих палок муж вначале сделал каркас в виде прямоугольника, а затем с наклоном к верхней части забивали в землю колья для крепости, так как гвоздей не было. В те годы это было недосягаемым.
Затем мы рубили дерн и обкладывали все это строение снизу доверху и крышу. Такие домики строили финны, в них было тепло. Наши соседи – муж с женой, ростом были маленькие и построили низенькую, и этим были в выигрыше, а мой муж был высоким, захотел с высоким потолком, и мы все время дрожали от холода. Печь нас не грела. Я из глины налепила кирпичей, но с них никакого проку не было, они рассыпались.
А грела нас труба с большим диаметром – муж ее с какой-то брошенной баржи достал. Бывало, как затопим, труба раскалится докрасна, и от нее было тепло, но мы не могли топить печь круглосуточно. Заготовить много дров не было возможности, так как долго на холоде без теплой одежды невозможно было работать: руки деревенели, топор выпадал из рук. И самое удивительное то, что мы никогда не болели. Видимо, голод и отсутствие контакта с множеством людей и внешним миром сыграли в некотором роде положительную роль.
И вот появилась на свет маленькая, дорогая, драгоценная дочурка Виолетта. Надо радоваться, а мы в глубокой печали. Как выкормить нашего первенца? Я сама худая, изможденная. Молока нет, пеленок нет. Обносились и поменяли все, что можно было, на еду. За платья местные давали литровую банку овсянки. Разделим эту банку на 5-6 раз и варим похлебку, а она кажется такой вкусной, сладкой и масленой.
Одеться пришлось в мешковину, и эти мешки приходилось воровать на берегах. Все у нас было из мешковины - и простыня, и матрас. С осени набьем в матрас свежее сено – мягко спать, высоко. Спали мы втроем за неимением постели. Негигиенично, но другого выхода не было. Согревали мы своими телами нашего ребенка.
Местные власти, видя наше бедственное положение, предложили переехать в станок Селиваниха, в 16 км севернее Туруханска. Утром подогнали баржу, разбудили нас, и так как к этому моменту у нас не было никаких вещей, взяли на руки свое драгоценное дитя и поехали по Енисею еще дальше на север.
Селиваниха – это обычный станок, которых множество на Енисее. Несколько домов вдоль берега, магазин, пекарня, засольный пункт и даже была радиостанция. Конечно, здесь не райские кущи мы нашли, но смерть от голода немного отступила.
Всех нас поместили в колхозной конторе. Это была одна комната, где по четырем ее углам разместились по одной семье. Мы устроились на длинном столе, тут же ели и спали втроем.
Нам выдали продукты под будущие трудодни, поскольку денег у нас не было: масло, манку, молоко; еже-дневно получали на человека 300 граммов хлеба. Наша маленькая доченька сразу стала поправляться и ползать по этому столу.
Дали нам время на постройку жилья. Жилье – это землянки. Так мы обрели крышу над головой и тепло.
Один немец сложил нам печь с ходами и плитой, и ничего с нас не взял, видя, в каком мы бедственном положении. За это мы были бесконечно ему благодарны. Нас приняли в колхоз. Муж охотился и рыбачил, а я сидела с доченькой и вязала невода при коптилке.
Лето, очень короткое и не очень теплое, было мучительным из-за комаров и мошки. Сколько мест мы поменяли на севере, но такую уйму кровопийцев нигде не видели. Спать без полога не было никакой возможности. Они проникали во все щели и как будто начинали размножаться в землянке. Заполняли все, гудели и жалили, как пчелы, высасывая из нас последние капли крови. Пришлось распороть единственное одеяло и сделать из него полог. Делали еще дымокур в землянке, сами от него задыхались и выскакивали, но комары как будто ждали и тотчас впивались в тело.
А зимой нас засыпало снегом с верхом, но поскольку дверь открывалась вовнутрь, мы сами откапывались и выходили наружу.
В колхозе нам также было несладко. Картофель, который выдавали, заканчивался до нового года. И, несмотря на все это, молодость брала свое. Летом, в 1946 году, у нас появился сын Левушка.
До его рождения наш брак юридически не был оформлен, но тут муж запротестовал. И мне пришлось поневоле идти регистрироваться. С ужасом я думала о том, что в указе «О переселении немцев» говорилось «навечно», и что дети не получат никакого образования и специальности, станут рыбаками и охотниками и никогда не увидят большой мир, потому что Сибирь – это изоляция от внешнего мира даже сегодня.
Прожив в Селиванихе четыре года, мы переехали на факторию Янов-стан. Мужа назначили председателем колхоза. Но и это не изменило нашего положения. Заработки были ничтожные и, чтобы не умереть с голода, я пошла работать пекарем.
В глаза не видела, как это делается, но голод – не тетка и всему научит. Это было спасением всей нашей семьи, так как семья все прибавлялась.
В 1948 году родилась доченька Виктория, которой не суждено было жить. В 1950 году она скончалась. Я занималась спасением семьи и не могла уделять ей должного внимания, оставляла ее с соседкой, а она, оказывается, была больна туберкулезом.
Ни врачей, ни лекарств, конечно же, не было. И ребенок погиб от туберкулезного менингита. С 1949 года в этой глухомани (Янов-стан находился в заполярье) начали строить железную дорогу (стройка № 503).
Приехало много народу, началось строительство жилья.
С началом строительства материальное состояние колхозников несколько улучшилось, их отпустили на работу в экспедиции.
Только сначала пришлось их откормить, поскольку они еле на ногах стояли. Выдали им спецодежду – благо начальник экспедиции оказался человеком гуманным и справедливым. Но поскольку глухомань оживилась, начальство из Туруханска пожаловало.
Чем-то не понравился мой Витя и, прибегнув к старому методу – подговорить клеветников, решили его арестовать. Моему дорогому бедному мужу пришлось еще и тюрьму повидать. Ко времени, когда моего мужа посадили, экспедиция закончила свою работу, и осталась я без работы и средств.
Родился у нас еще один сын – Витюшка. Но, как говорится, свет не без добрых людей, и знакомые, погрузив меня с детками на моторную лодку, перевезли на второе отделение стройки № 503.
Поселили меня с детьми в один заброшенный сарай, поставили печь-буржуйку, и мы стали там жить.
Раздобыли немного крупы, рыбы, а овощи все были сушеные в брикетах: картошка, капуста, лук, помидоры.
Все это приносил Левушка, он был проворный малый. Пойдет к складу, где работал Витин знакомый, оглянется по сторонам, и если нет никого, то смело заходит в склад. Пока тянулось лето и не ощущалось холода, все было терпимо. Но с наступлением зимы начались наши мучения.
Леса вокруг не было, все было вырублено стройкой. Печь топить было нечем. Недалеко в бараке освободилась одна комната, и мы туда перешли. Комнаты были перегорожены между собой досками, было множество щелей, и вся жизнь этого муравейника была на виду.
Здесь я занялась шитьем, Виолетта пошла в 1 класс, а Левушка бегал из одной квартиры в другую. Витюшка был грудной и уже стоял на кровати, а так как на полу было холодно, я его не опускала.
Так мы дожили до марта. Однажды, отправившись за водой, я увидела мужа, который шел ко мне навстречу. Я бежала и кричала: «Муж мой вернулся!». А в бараке жили почти все освободившиеся заключенные. Все вышли радостные, поздравляли нас, они же поставили на стол закуску и бутылку за встречу…
Так начался новый этап нашей жизни. Это был 1952 год. Муж сразу устроился на работу в лагерный пункт бухгалтером. Он был человеком эрудированным, и куда ни поставь его на работу, везде справится.
Наконец-то наступила пора сносной жизни. Дали нам двухкомнатную квартиру, поставили кровати, Витя привез их из лагерного пункта.
Одеяла были черного цвета, но мы были несказанно рады и этому. Сшила я пододеяльники, кое-какие рубашонки детям, и стали жить и детей растить.
Так я и не смогла устроиться по специальности, подрабатывала шитьем, воспитывала детей с надеждами на лучшую жизнь. Думали – поработаем, подкопим денег и уедем на юг. Но видно мы с мужем родились под несчастливой звездой.
Со смертью Сталина стали сворачивать стройку, и мы поехали в Удерейский район, где нас уже три года ожидала моя дорогая сестра Клара.
Мы выехали в конце августа со скудным скарбом, тремя детьми и шестью тысячами в кармане. Сели на пароход «Фридрих Энгельс» в Ермаково и прибыли в Енисейск.
Три дня ждали следующий пароход, я за все годы ссылки первый раз увидела в клумбах живые цветы! Добрались до пристани Широкий Лог, а оттуда, уже по Ангаре, до Мотыгино.
Здесь нас встречала дорогая моя Кларочка, стараниями которой мы вырвались из круглогодичного холода в более благоприятный климат – в Южно-Енисейск.
Муж мой устроился на работу в геологоразведочную партию техником-топографом. Позже он окончил топографический техникум, впоследствии стал начальником топографической партии. Наконец-то и я устроилась по своей специальности в аптеку, где после отъезда Нины Оттовны Кринке освободилось место, и так как управляющей аптекой была моя Кларочка, то и устроиться не было великого труда.
Тринадцать лет! Все лучшие годы молодости были перечеркнуты проклятой войной.
Наши дети пошли в школу, мы с моим Виктором Карловичем – на работу. Жизнь потекла в спокойном русле.
Соседи наши были милейшие интеллигентные люди: акушерочка Вера Владимировна
Харькова (с ударением на первом слоге), Сергей Петрович Канделаки с супругой,
ЭгбертЛеонович Бухгольц, зубной врач Августа Васильевна Потапова.
В 1965-1966 гг. мы переехали в Раздолинск, куда перевели рудоуправление, и где работал мой дорогой муж Виктор Карлович.
Пока устраивали жизнь, растили детей, молодость упорхнула и постучалась к нам в двери старость…
Как только все вытерпело мое серд-це: невзгоды, горести, шалости (не всегда безобидные) моих детей и даже смерть моего дорогого и любимого мужа.
Боже! Как вспомню, каких сил и изобретательности стоило их спасение от голода! Бедные мои дети! Ни молока, ни хлеба, обычного супа вволю не кушали, ни сладенького кусочка. Хотела уехать вместе с детьми с этой проклятой каторги, так как же – не выпускали. Считали ссыльной из-за мужа, его национальности.
И что же оказалось на самом деле? Когда рухнул тоталитарный строй, мы оказались жертвами политических репрессий, а я вообще ошибочно была взята на учет спецкомендатурой МВД. И реабилитирована после смерти главного палача еще в 1956 году, а узнала об этом только в конце 1994 года.
Изломали жизнь, выкачали все здоровье и помиловали на 73-м году жизни, а муж мой так и не узнал о реабилитации. Ни спасибо, ни простите, ни даже компенсации ошибочно ссыльным не предусмотрело наше государство.
Дети мои выросли, не опозорив своих родителей. Виолетта работает медсестрой, а Витя и Лев всю жизнь посвятили электронике.
Последняя моя радость в жизни – это внуки и правнуки, которых мне довелось дождаться.
Ангарский рабочий 09.07.13, 12.07.13, 19.07.13, 23.07.13