С выражением «человек-эпоха» приходилось сталкиваться не раз. Задумываться при этом над его значением, но недоумевать, мол, как так может быть, чтобы отдельно взятый человек был олицетворением целой эпохи? Разве возможно? Вполне. К тому же, со временем это сочетание слов стало употребляться столь часто, что стало штампом, нежелательным в употреблении. Но как иначе назвать Марка Феодосьевича Живило — героического фронтовика, жертву сталинского режима, учителя, журналиста, поэта? И, конечно, художника…
Разбираться в личности уникального и интересного человека помогала Ирина Горская — научный сотрудник черногорского музея. Ирина Анатольевна — родственница Марка Феодосьевича, а если уж быть совсем точным — племянница его жены, Зинаиды Дурновой. Ирина Горская скрупулезно изучает семейные архивы, которые перевезла лет 15 назад из Красноярска. За это время ей еще не удалось постичь всей личности Марка Живило, слишком глобален был человек, его стремления и нравственные искания.
Марк Живило ушел из жизни четверть века назад. Утром 17 января, когда Красноярск сковало морозом. Букет болезней был приличный: военные ранения отняли много здоровья, лагеря забрали не меньше. Да и жизнь… Была ли она легкой? Отнюдь. Но думается, что сам Марк Феодосьевич на склоне лет мало что стал бы менять в своей удивительной судьбе. Жалел только о том, что не написал автобиографическую повесть. Хотел посвятить ее любимой жене Зинаиде. Она ушла раньше нашего героя. Потому и не родилась книга жизни. «Зачем все эти старания, если ты не сможешь прочитать этой книги», — написал он в своих черновиках…
Многое в человеке зависит от среды, где он воспитывается. Марку Живило повезло — он родился в интеллигентной и образованной семье. Мама была учительницей начальных классов, на Дальнем Востоке состояла в редакционной коллегии газеты «Тревога». Отец занимался культурно-просветительской деятельностью. Когда пришла революция, то отец и мать Марка Живило приняли новые законы с распростертыми объятиями, прониклись всеми большевистскими лозунгами. Конечно, на некоторые аспекты у них было свое мнение, но в основном коммунистическая идеология ими была принята. Более того, в 1929 году Феодосием Филипповичем была написана статья «О влиянии искусства, культуры на формирование человека», опубликованная в одной из газет. В статье отец Марка Живило представил свою точку зрения о культуре, а именно считал, что искусство должно принадлежать народу. Должно учить его, облагораживать, поднимать культурный уровень, в общем служить благам и умонастроениям.
Высказывания Феодосия Филлиповича не были пустым звуком: он долгое время проработал в клубе имени Вацлава Воровского. В 1927 году — в тяжелое для огромной страны время — там было создано более 25 кружков! Педагоги работали на добровольных началах, преподавали хореографию, пение. Были кружки радиолюбителей, литературные, языковые… В общем, искусство действительно служило для людей всех возрастов и сословий.
В 1936 году Феодосий Живило окончил в Москве высшие курсы, которые позволили ему работать организатором праздников, руководителем клубов, режиссером. После окончания курсов, направление в Крым ему подписала лично Надежда Константиновна Крупская. К тому моменту Феодосий Живило уже расстался с Елизаветой Ивановной, но при этом поддерживал с ней дружеские отношения.
Великая Отечественна война застала Феодосия Филипповича Живило на Украине. Не по наслышке он узнал, что такое вражеская оккупация. Вторая жена — которая была младше на 14 лет — бросила его, ушла с немцами. К сожалению, период оккупации наложил отпечаток и на дальнейшую карьеру Феодосия Филипповича — всю оставшуюся жизнь он был под колпаком НКВД. Руководящих должностей так и не занял, хотя по уровню знаний должен был.
Последние годы жизни с особым рвением занялся фотографией, повсюду носил с собой фотоаппарат…
А что же Елизавета Ивановна? После расставания с Феодосием Филлиповичем, она с тремя сыновьями уезжает не абы куда, а на Колыму, в поселок Балаганное. Вышла второй раз замуж, налаживала быт и жизнь. Родила еще двух дочерей. Но уж такова нелегкая доля семьи — второй муж тоже ушел. Дочка Вита сильно болела. Ей требовалось санаторное лечение, но какие ж курорты на Колыме?
Марк Живило родился в Томской области в 1923 году. Получил полноценное школьное образование, причем восемь классов окончил в Балаганном, а еще два — в самом Магадане, в школе-интернате. Так что к самостоятельной жизни парень привыкал с малых лет. У него парня была мечта всей жизни — получить высшее образование. Он хотел поступить в академию художеств, ведь не мыслил себя без рисования. Забегая вперед, скажу, что высшего образования Марк Феодосьевич так и не получил. Но рисовал повсюду — в свободную минуту на фронте, в госпиталях, в неволе. А уж став журналистом и подавно.
Марк слыл душой коллектива, коммуникабельным, одаренным, творческим. Причем, у него не было цели находить друзей — люди сами к нему тянулись, отзываясь на честность и открытость. Рассказчиком был хоть куда, не даром ведь в театральном кружке занимался.
Марк Живило окончил десятый класс в 1942 году. И несмотря на мечту о продолжении учебы, сразу же написал заявление в военный комиссариат, чтобы его отправили добровольцем на фронт. А ведь парень вообще мог избежать отправки на фронт! Бронь у него была стопроцентная, и многие его одноклассники ею воспользовались. Все очень просто: Марк Феодосьевич учился с детьми высокопоставленных «мундиров», которые могли легко избавить парня от отправки на фронт. Отец одноклассницы и вовсе был военным комиссаром Магадана. И когда на его имя поступило заявление от Марка, он стал отговаривать его. Тщетно. Марк для себя все решил.
Небольшой штришок — из его выпускного класса лишь двое написали заявление добровольцев. Остальные же воспользовались возможностью отгородить себя от фронтовых будней…
— Дорогая мамулька, я ухожу на фронт, — видимо так в телефонном разговоре сказал Марк Феодосьевич своей матери. Дорог, связывающих Балаганное и Магадан не было, добраться из одного пункта в другой можно было только морем. Узнав о решении сына, Елизавета Ивановна бросилась на паром, чтобы поскорее добраться к нему, попрощаться… Не успела, разминулась совсем чуть-чуть. Слишком быстро набрали команду добровольцев для отправки в войска. Так сын и мать расстались на долгие 12 лет… Но он всегда писал ей, что не имеет права умирать, ведь перед своей отправкой не увиделся с мамой.
Елизавета Ивановна сохранила 20 писем Марка с фронта. Наверняка, их было намного больше. Когда ушел второй муж, Елизавета Ивановна переехала в населенный пункт со смешным названием Палатка. Марк, естественно, о том не знал, писал ей на прежний адрес. А мама в свою очередь не могла заявить сыну о своем местонахождении, ведь не знала адреса его полевой почты. Порочный круг. Так Марк был в неведении, что его брат Лева ушел на фронт следом за ним, что в 1943 году у него родилась сестра. Обо всем он узнал много позже.
Как же сильно менялось мировоззрение парня! Если в первых посланриях — язык романтика, любующегося разрывами снарядов, освещающих ночное небо, то позже — отрешенность, сухость, боль. Вплоть до депрессии. И нестерпимое желание, чтобы страшная война наконец-то кончилась…
Письма Марка Живило с фронта — это глубоко личные послания матери, восприятие человеком войны, его личное отношение к тому аду.
«Дорогая мамулька, здравствуй. Привет с фронта Отечественной Войны. Сейчас от передовой линии стоим на семь километров, но это не значит, что вокруг спокойно: мины и снаряды долетают и сюда. Шестиствольный миномет фрицев — «Ванюша» — наиболее эффективное оружие. Но наша «Катюша» — еще более грозное оружие, неуязвимое, большой маневренности. Выстрелы «Катюши» напоминают раскаты грома, а там, где упали ее снаряды, творится что-то невероятное: в адском грохоте уничтожается все, остается только земля, обгорелая, пустая и черная. Люди, танки, машины, дома, деревья и прочее — все стирается с земли. Ночью фронт красив, на передовой тысячи огней трассирующих пуль. Красные, желтые, зеленые. Фонарики, опускающиеся медленно на парашютах, освещают все кругом ослепительным светом. Огромное зарево подожженных деревень дополняют общую картину фронтовой ночи».
Эти строки Марк Феодосьевич написал матери 18 июня 1943 года. Письмо написано незадолго до Курской битвы, и сам Марк вскоре стал непосредственным участником одного из самых страшных сражений в истории человечества.
«Пока жив и здоров, хотя с пятого числа нахожусь в боях (5 июля 1943 года началась Курская битва). Трудно представляю как остался даже не ранен, а ведь десятки раз был на волосок от смерти. Минные снаряды тут сыплются градом, особенно когда мы были в обороне. Три дня наши сдерживали натиск врага, а сейчас наступаем сами. Я начал счет своим немецким гадам. 18 штук у меня убитых. Обо мне не беспокойся, мама. За все отомщу проклятому врагу. Я теперь окрещен и освистан пулями».
Шестого августа Марк Живило писал уже из госпиталя — как можно в этом адском
столкновении тысяч машин и миллионов людей остаться невредимым? Слепое
осколочное ранение легкого настигло парня, причем осколок остался у него на всю
оставшуюся жизнь — не достали. Не было под рукой рентгеновского аппарата, чтобы
распознать, где засел кусочек смерти. Но рана быстро затянулась на молодом теле,
да и доктор заверил, что не так страшен осколок в 2-3 сантиметра. Марк поверил,
да вернулся на поля брани.
«О сыне не волнуйся, здоров, скоро пойдем в бой. Знаю, что не можешь быть
спокойна, часто сидишь над своими школьными тетрадками, вспоминаешь меня.
Вспомнишь, отложишь в сторону тетради, устремишь свои милые, добрые глаза в
сторону, по твоим щекам тихо польются слезы. Вот так и сейчас происходит с
тобой, когда ты читаешь мое письмо. Не волнуйся, мама. Я вернусь».
По выписке из госпиталя парень попал уже на Смоленский фронт, в тяжелые, переломные моменты войны, когда решалась ее дальнейшая судьба. И тут Марк Феодосьевич понял, что доктор несколько лукавил про легкость ранения. С трудом ему давались перебежки на 30-40 километров. Мучила одышка и тяжесть в груди, а порой пугала невозможность глубоко дышать.
«Я научился быть безжалостным — никакие их мольбы не останавливают меня. Ворвавшись в траншею, я напоролся на трех фрицев. Они заголосили, увидев меня: «Рус, не трогай, рус, мы за вас. Гитлер — капут». Они все так говорят, когда дело их — «швах». Их, видать, научили. Или сами научились. Одной очередью автомата скосил я троих в упор. Я научился быть выносливым — по четверо суток без пищи и воды, непрерывно передвигаясь и маневрируя до тридцати-сорока километров в сутки. Я научился быть равнодушным ко всяким страстям. Приходилось спать ночью на поле боя, укрываясь от пуль трупом, не обращая внимания на запах разложившегося тела. Я ел конину сырую, без соли и хлеба, когда рядом лежали оторванные руки и ноги, опухшие отвратительные тела фрицев. Ни тени брезгливости и отвращения. Война научит всему. Жив буду — расскажу. Но скорей бы завершилось это».
Осенью того же года Марк вновь попадает на больничную койку. На этот раз с тяжелым ранением в правый бок. Осколком авиационной бомбы парню вырвало мягкие ткани бока…
«Нахожусь в госпитале 25 дней. Не переворачиваюсь с левого бока. Тринадцатого ноября при наступлении был тяжело ранен осколком снаряда в поясницу с правой стороны. Когда ранило, сразу упал и почувствовал пустоту в животе. Было такое чувство, что меня перервало пополам. Я испугался, что потерял ноги. Несмотря на адскую боль, вскочил, желая проверить это. Больше всего я боюсь за ноги, ведь ты же знаешь, мама, как я люблю танцевать. Сейчас я сам удивлен, как тогда я вышел с поля боя сам. Делали операцию — ох и орал же я. Бок разворочен здорово, течет гной, чувствую слабость, кушаю мало, сейчас немного легче стало, вот и взялся за письма».
С момента тяжелого ранения в письмах Марка заметен душевный надрыв, осознание ужаса происхлдящего, несправедливости и несовершенства окружающего мира.
«От прежнего Марка осталось разве только имя. Изменилась внешность, изменился и внутренний мир. Жизнь научила жить и отрезвила. Разочарование пока не покинуло меня. Поправляюсь. Снова на фронт. Снова в окопы, снова в руки автомат. Снова война, будь она проклята. Ее не боишься, но до того надоела грязь, вши, сырость, недоедание, грохот, усталость, отверженность, что ищешь смерти сам, лезешь порой туда, где она витает».
Нетрудно догадаться, что стало причиной таких настроений парня — пока он лечился в Москве, он повстречал многих бывших одноклассников. Из числа тех, кого высокопоставленные чины отгородили от фронтового ада. Ребята учились в университетах, налаживали взрослую жизнь. Марку Живило тяжело было на это смотреть, ведь он-то кроме смерти давно уж ничего не видел. Но сам он никого не упрекал, считал, что каждый свою дорогу выбрал сам. Но при этом недоумевал, почему к нему судьба всегда была столь требовательной?
Долго лечился Марк Живило. Зализывал раны, восстанавливал здоровье. Почти
полгода парня ставили парня на ноги. А поставив, вновь бросили на передовую —
освобождать Ригу от фашистов. В тяжелых боях Марк получил и третье ранение —
правой стопы. Как он сам считал — самое легкое из всех.
В начале 1945 года Марка Живило — сержанта, помощника командира взвода
автоматчиков — направляют на учебу в Горьковское танковое училище. И надо ж
такому случиться, что именно в то время выходит постановление о досрочной
демобилизации солдат и старшин, имеющих три и более ранений!
Тут-то и начинается еще одна удивительная, но печальная история из жизни Марка Феодосьевича…
Представьте себе воодушевление парня, когда он узнал о том постановлении. У него возникло желание как можно быстрее распрощаться с военными буднями. Пусть война близится к концу, пусть наши войска громят гитлеровцев. Пусть! А вдруг шальная пуля или дикий осколок снаряда — и что ж, прощаться с жизнью. Зачем, если можно уйти от смерти уже сейчас.
Когда Марк собрался подавать рапорт об увольнении из рядов Красной Армии, то с ужасом обнаружил, что у него на руках нет одной справки о ранении. Где-то потерял, оставил, обронил… Не важно — вожделенной бумажки нет! Но ведь Марк — художник. Он мог подделать почтовую марку, да так точно, что ее никто на свете не смог бы отличить от подлинника. Парень идет на рискованный шаг — он подделывает недостающую справку о ранении. «Бумажка — это ничто. «Шрамы-ордена» — они под гимнастеркой, поднимите — посмотрите», — так считал парень.
И ведь он демобилизовался. Как на крыльях поехал в Москву, чтобы скорей осуществить свою давнюю мечту — поступить в академию художеств, строить и свою жизнь! А на дворе уже была весна 1945 года, столько радужных перспектив открывалось впереди.
Но вновь пришла случайность… На справку чем-то капнули, печать «поплыла». Враз возникло сомнение о подлинности справки.
Марка Живило тут же находят и арестовывают, чтобы привлечь за дезертирство и измену Родине. А ему всего-то 22 года, и мыслями он в Москве. Парень пытается доказать, что он не изменник, что на фронт шел добровольцем, и ранения не придуманы, не нарисованы. Но его не слышат, ему не верят — садят в КПЗ, водят на допросы.
Марк бежит из-под стражи. Не зная — куда, зачем, лишь бы на свободу, лишь бы быть человеком. Но он без документов, да в военной одежде — его хватают вновь и помещают на Таганку.
— И вот глубокой ночью я приезжаю в свою родную Таганочку, — иронизировал сам Марк Феодосьевич. — Ведут меня по знакомым коридорчикам. Хитро! Можешь идти-идти-идти, спускаться, подниматься, опять спускаться, покуда до камеры дойдешь. Закружат голову. Екатерина II строила еще. 999 камер. Заваливаюсь в камеру — тут нары двойные, тут… Человек сто в камере.
В истории Таганки было немного побегов, пальцев одной руки хватит их посчитать. Один из них — за Марком Живило. Он просчитал все нюансы: где охрана, где его не достанет, даже если откроет огонь. Выбрался и бежал по хорошо знакомой Москве — трамваем, темными дворами, проходными, уходя от преследования.
Дальше — больше. Марк Феодосьевич живет в Москве до 1948 года! Достает себе документы на чужое имя, даже работает учителем. Но его не устраивает такое положение. С этими документами он не мог приехать к матери, не мог поступить в академию художеств, а что главное — не мог свободно жить под своей родной фамилией. Он «бомбит» письмами мать, чтобы она помогла ему выпутаться из дикости сложившейся ситуации. Она дает согласие приехать, но… Марка вновь арестовали. Совсем по другому поводу — КГБ забрало, заподозрив в шпионаже. Уж больно Марк любил пижонить, да красиво одеваться. Вот человека в плаще, белом кашне, в перчатках и шляпе приняли за иностранного шпиона. Марку надоело бегать, он сознается во всех своих грехах, пишет чистосердечное признание…
… А полковник, взглянувший на документы, усмехнулся:
— Да-а, Маркуша. С такими документами ты бы всю жизнь прожить смог. Хороши!
Насмешка ли — 8 мая 1948 года, в канун великого праздника состоялся суд над Марком Живило. Судьи не посмотрели на «шрамы-ордена», вынесли суровое решение — 10 лет лагерей…
Так солдат-победитель стал жертвой сталинского режима. Но достойно выдержал и это испытание. Прошения о помиловании писал и сам Марк, и его отец с матерью. Но все впустую. Даже после смерти Иосифа Сталина Марка не выпустили, хотя амнистия была очень большой — свободу увидели даже закоренелые уголовники…
Но судьба и тут не была сплошь беспросветной — она подарила Марку Феодосьевичу надежду. В 1949 году он встретился с Зинаидой Борисовной Дурновой, которая после окончания финансового института работала вольнонаемной в финансовой части исправительно-трудового лагеря № 16 в Ангарске, где сидел Марк. Два светлых, романтичных человека встретились в этом проклятом месте, но не прошли мимо друг друга. Он работал в лагере культурным организатором и в его обязанности входило оформление стендов и стенгазет. Девушка каждый день видела его работы, по ним поняла, что он сидит незаслуженно, не побоялась, что Марк — враг народа. Она видела, что Марк Живило образованнее, тоньше, умнее и патриотичнее лагерного руководства, которое учило его жить. Его, фронтовика, допустившего пацанскую оплошность, подделавшего СУЩЕСТВУЮЩУЮ справку, оттого прослывшего дезертиром!
«Любить и быть любимым в моем положении заключенного — это такое счастье, которому я не мог даже поверить», — вспоминал Марк Феодосьевич. Но тяжелые испытания были впереди. Лагерный охранник — тупое и наглое хамло — нанес физическое и моральное оскорбление Зинаиде… Таким преступным образом руководство пыталось ее унизить, уничтожить в ней человека. Утверждало, что она опустилась, раз пошла на контакт с заключенным.
Отчаявшись, Марк просит девушку помочь ему совершить побег, чтобы он мог доказать ей истинность своих чувств. Она поддалась на безрассудное предложение, передала ему свое платье, пропуск, отрезала свои косы, чтобы он смог соорудить какое-то подобие парика. Так в женском платье он и покинул территорию лагеря. Но начальство быстро разгадало их сговор, и Зину арестовали за соучастие.
Придя в условленное место, и не дождавшись Зинаиды, Марк сдался сам. Бежать в одиночку? Какой смысл, если он влюбился по-настоящему и не представлял своей жизни без любимой женщины…
Через несколько дней в местном кинотеатре устроили показательный суд. Молодые люди предстали перед руководством лагеря и судьями, признали обвинение. Узнали жестокий приговор — ему еще десять лет, а ей — пять. Но Зинаиду отпустили через десять месяцев, так как в Москве ее статью пересмотрели. Дурнова освободилась, считая себя женой Марка Живило. Ждала его, и для него это было самым большим счастьем в нелегкой жизни.
Кстати, суд тот молодые люди называли своей свадьбой. И всегда шутили: «На нашей свадьбе было много народа».
В 1951 году Зинаида Борисовна приехала на свидание с Марком Живило, а через месяц узнала, что беременна. Настолько трепетно и нежно несла Зинаида Дурнова эту беременность, ведь это была великая радость для обоих исстрадавшихся людей.
Письма Марка Живило были полны счастья, любви и заботы. Эта женщина поверила ему, назвала себя женой заключенного, принесла себя в жертву жестокой любви. Никто из возлюбленных не мог сказать с уверенностью, что Марк Феодосьевич выйдет живым из заточения — слишком нелегки для здоровья были условия содержания заключенных. А еще — давние фронтовые раны давали о себе знать. Но беременность любимой женщины дала возможность мечтать, верить в светлое будуще. Марк Живило стал спокойнее, мысли о побеге оставили его. У него была надежда. А это было главным в его положении.
Мой сын, за что такое лихо? Ты хочешь знать — сижу за что? Я вот пишу, а слезы тихо Спадают сами — ни за что!
Это лагерное послание Марка Феодосьевича сыну. Он желал, чтобы Зинаида Борисовна прочитала эти строки новорожденному, с пеленок рассказывала ему об отце…
Марк Феодосьевич освободился из заключения в 1954 году со справкой об освобождении, на уголочке которой было помечено: «Не является видом на жительство». То есть по ней он не мог устроиться на работу. Молодой человек вынужден был делать запросы, чтобы подтвердить хотя бы свое десятилетнее образование, должен был получить военный билет. Семья обосновалась в Черногорске, где Зинаида Дурнова получила комнату. Маленькому Марку Марковичу было уже два с половиной года…
Пока тянулась бумажная волокита, Марк-старший занимался любимым делом. Повсюду носил с собой фотоаппарат. Кроме того, возобновил художественную деятельность. Выходил на этюды в окрестностях Абакана, Черногорска, писал реку Абакан, на которой еще не было моста, но была паромная переправа.
Лишь в 1955 году Марк Феодосьевич получил необходимые для жизни гражданина страны Советов документы. Пошел по организациям города. Но что было за его плечами? Школа, война, да лагеря. А еще — данный Богом талант художника, который он развивал и на фронте, и в неволе.
Наконец, в Черногорске он устроился на работу в школу № 11. Преподавал черчение,
кроме того, учил детей рисовать. Но Марку Живило хотелось творчества, полета
мысли и фантазии! И в 1959 году он становится внештатным корреспондентом газеты
«Советская Хакасия», много сотрудничает с корреспондентом Александром
Морковкиным.
Для газеты Марк Феодосьевич стал большой находкой — его оригинальные рисунки
были запоминающимися, идеально дополняли авторский текст. На полосах «Советской
Хакасии» появляются карикатуры, городские зарисовки, портреты рабочих…
Первая большая стройка, с которой столкнулся Марк Живило — это дорога Абакан-Сталино, а после — «трасса мужества» Абакан-Тайшет, очень важные для народного хозяйства свершения. Строительство Саяно-Шушенской ГЭС отслеживал с первой палатки, первого колышка и до пуска первого гидроагрегата. Не боялся тяжелого труда — зачастую работал в самых тяжелых условиях, в суровом климате, в непроходимой тайге. Рядом с людьми, которые строили нашу жизнь.
Обычные люди могли пройти мимо работяг, но только не Марк Феодосьевич. Взглядом художника он смог оценить красоту простых людей, их трудовой подвиг. Его захватывали людские характеры, он отслеживал жизнь героев своих рисунков и публикаций даже много лет спустя.
Наконец, в 1964 году по приглашению друзей Марк Живило с семьей уезжает в Красноярск. Оставляет добротный дом, ради жизни в однокомнатной квартире. Но именно в городе на Енисее он наконец-то смог заняться любимым делом в полной мере. Нет, он не бросил журналистику, статьи писал до конца своих дней. Но он с неистовым рвением взялся за оформление книг. Правда, для начала два года отработал главным художником в кукольном театре.
Со временем наш герой стал ответственным художественным редактором красноярского книжного издательства. Через его руки проходили макеты почти всех изданий, которые печатались в то время. Крепко сдружился в то время с Андреем Вознесенским, Евгением Евтушенко, Виктором Астафьевым, другими крупными писателями. Очень помогал начинающим талантам. Люди, как повелось, стремились к общению с Марком Феодосьевичем. Слишком большой, глобальный был человек.
Марк Живило гордился своей фамилией. Потому неволя для него началась еще тогда,
когда он жил под чужим именем. Самой большой наградой в своей жизни считал
сыновей. Младший сын — Лев — закончил отделение журналистики Красноярского
государственного университета. О Марке Марковиче мы еще расскажем более
подробно, но чуть ниже.
Несмотря на лагерные испытания, которые могли бы подкосить любого, он всегда
ставил самые высокие цели и добивался их.
За трудовую жизнь имел лишь два больничных листа. Но они пылились глубоко в столе, так и не были оплачены, потому что Марк Феодосьевич выходил на работу несмотря на болезнь. «Не позволял душе лениться», как сказал бы великий поэт Николай Заболоцкий. Считал, что слишком много он потерял и упустил в своей жизни, а потому с завидным рвением выполнял свою работу. Имея семью, и сыновей, он не мог позволить такой роскоши, как лень.
Полностью реабилитированным он стал считать себя лишь после получения им Ордена Славы IIIстепени в 1983 году. Тогда же нашлась и справка о ранении, из-за подделки которой когда-то Марку Феодосьевичу пришлось так несладко.
Марк Феодосьевич Живило любил свою страну, любил своих соотечественников. Он вышел из народа, простым, но ярким человеком оставался всю жизнь. Не любил он лишь власть держащих. Систему ценностей этих людей он понял, незаслуженно пройдя школу сталинских лагерей.
Яркий след в культурной жизни Абакана оставил и сын Марка Живило — Марк Маркович. Он родился в Абакане 18 марта 1952 года.
Как уж говорилось выше, маленькому мальчику было два с половиной года, когда он впервые увидел отца. Марк-старший возлагал большие надежды на первенца, но чувствовал себя виноватым, что с малых лет не мог воспитывать его.
Художественные способности стали проявляться у младшего Живило чуть ли не с младенчества. Он рано начал ходить, первое, за что взялся — карандаш и листочек бумаги. Конечно, отец учил сына азам рисования. С годами парень окончил и художественную школу, и Суриковское художественное училище.
В профессиональных наклонностях Марк Маркович повторял отца. Ходил к нему, когда тот работал в красноярском театре кукол. Отслужив в армии на Дальнем Востоке, вернулся и стал главным художником в театре кукол. И кто ж тогда помыслить мог, что решение будет судьбоносным.
Первый спектакль, который «нарисовал» Марк Маркович — гоголевская «Шинель». Постановка имела хорошие отзывы, да к тому же коллектив театра был награжден премией министерства культуры РСФСР.
Жизнь шла, работа кипела, как вдруг в 1978 году из Абакана пожаловал Людвиг Устинов — один из основателей республиканского театра кукол «Сказка». Он мечтал создать свой самобытный театр, не похожий ни на один другой.
И случилась встреча Марка Живило-младшего с Людвигом Устиновым. Они понравились друг другу, были готовы работать «на одной волне». Красноряск оставлен, в 1979 году Марк Живило переезжает в Абакан. Здание театра на ту пору достраивалось, коллектив набирался, взаимопонимание налаживалось… Дебютный спектакль состоялся в декабре того же года. Это были незабвенные «Три поросенка», вызвавшие всеобщий восторг.
Уже через несколько лет театр Людвига Устинова и Марка Живило был приглашен в мастерскую Сергея Образцова, которая объединила восемь лучших кукольных театров Советского Союза. При непосредственным участии Сергея Владимировича в «Сказке» был поставлен спектакль «Маугли» — замечательная постановка, о которой с удовольствием вспоминают старожилы Абакана. И не только.
Позже Марк Живило-младший и Людвиг Устинов шесть лет проработали в иркутском кукольном театре «Аистенок». Но то было тяжелое время для культурной жизни страны. После долгих поисков и скитаний Марк возвращается в Красноярск, позже работает в бутафорском цехе театра оперы и балета. Работать бы и жить, но здоровье уже не то — астма и больное сердце дают о себе знать.
В отличие от отца Марк-младший был немногословным. Природная скромность не позволяла быть в центре внимания. При этом, Марк всегда любил своего отца, знал о его страданиях в неволе. И всегда повторял: «Я родился не в Абакане, я родился в исправительном лагере»…
21 июня 2010 года Марка Марковича не стало. Он плохо себя чувствовал, но все равно поехал на свадьбу к дочери в Москву. Кто помнит — то было время сильной жары и лесных пожаров — слабое сердце не выдержало. Тело кремировали, а урну с его прахом похоронили на могиле родителей.
Театр «Сказка» очень популярен не только в нашей республике, но и далеко за ее пределами. Он идет дальше и ввысь, но успехи его были заложены тогда, в начале 80-х годов прошлого века. Когда в «Сказку» пришел первый режиссер, первые актеры… И первый художник — Марк Маркович Живило. Сын своего отца.
Сергей Волченко
Rustoria.ru 22, 24, 26 апреля 2014