на снимке Варыгин ,50-е годы
Год лошади закусил удила. Жизнь стремительно мчится вперед, оставляя позади прожитые годы, а впереди, несмотря на возраст и хвори, - и надежды, и мечты о лучшей жизни. И чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю далекое детство в Рождественском. Оно было голодным и холодным, но интересным и занимательным. Нет, не интернетом и компьютерами, в деревенской насыщенной жизнью, связанной с колхозными полями и лошадьми Когда начиналась сенокосная пора, все от мала до велика занимались уборкой сена. Не обошла стороной эта доля и меня.
В памятные пятидесятые, я был уже почти взрослым парнем, ставил в своем театре - амбаре концерты и спектакли и вовсю дружил с девушками. Причем лихо гарцевал на лошадях (обогнать меня мало кому удавалось) и не боялся забираться на самые верхушки исполинских кедров. Сегодня об этом подумать страшно, сразу голова начинает кружиться, а тогда все было нипочем, лишь бы девчонки об этом знали.
А после лошадиных скачек без седла я, бывало , ходил враскорячку, а то место на теле , на которое приземлялся при скачке, было в коростах от не успевающих заживать ран. Гоняли мы лошадей и в ночное , и в жаркие летние дни на водопой и, конечно, возили, вернее подвозили к зародам сено при метке. Колхозным конюхом в ту пору, помнится, была Лидия Пимоновна Синякова. "Ну, ребятишки - на водопой! Разбирайте лошадей в конюшне!"- бывало скажет она и мы гурьбой - я, мой племянник Васька Соколов, друзья и товарищи Валерка Варыгин, Сашка и Колька Белоноговы и другие - скорее устремлялись в конюшню, чтобы выбрать лошадь по вкусу. У меня был любимый конь Серко. На нем я однажды отвез жен¬щин на метку сена. Было жарко. Возил копны Серко чуть ли не допоздна. Надо полагать, утомился.
В обеденный перерыв на потеху женщинам и молоденьким девчонкам мы устроили лошадиные гонки. Удалой паренек Ленька Зарецкий на Карьке, а я на своем Серко. Под звонкий смех и улюлюкание взрослых мы как заядлые всадники носились по полю. «Давай, Юрка, давай!» - кричала моя одноклассница Светка Деньгина, и я старался. как мог лишь бы быть первым.
Поставили мы в тот день много зародов. И возвращались довольные собой. Я, в качестве возницы, знай, покрикивал: «Но, Серко, но!..» А женщины второй бригады, теперь уж и не вспомню, кого как величали, усталые, но счастливые, что поработали неплохо, пели одну песню за другой, а я им с удовольствием подтягивал. «Хороший у тебя голос, Юрка, - кричали они. - Пой, артистом будешь! Отец-то твой и пел хорошо, и на балалайке играл. Пой!» - и начинали новую песню.
Ах, какие тогда были песни! Начинала Александра Дорофеева (вспомнил я ее), а остальные дружно подхватывали: «Течет речка по песку с Дальнего Востока, а за девицею матрос гонится далеко...» Песни сменялись озорными частушками: «Я на печке сижу, нитки сматываю, каждый день трудодень зарабатываю».
Весело вьется дорога. Серко бежит бойко. Но вот он побежал медленнее, ноги его стали заплетаться, и вскоре он совсем остановился. «Но! Но!» - кричу я на него, но мой Серко не реагирует. Стоит, как вкопанный. Бабы... извиняюсь, - женщины пососкакивали с телеги.
До деревни оставалось немного, и они пошли пешком, чтобы вовремя подоить коров, а мы с племянником Вовкой остались наедине с лошадью. «Но! Но! - задергал я вожжами, но Серко стоял памятником на дороге. Я хлестнул его по бокам вожжами - не реагирует. Потом он пошатнулся и вместе с те¬легой повалился набок. Мы со слезами на глазах, перепуганные, стали его рассупонивать, пытаясь снять с него хомут.
Но все было тщетно. Серко захрипел, вытянулся и... испустил дух. Отчаянью нашему не было предела. «Скорее беги на базу! - приказал я племяннику (я был постарше его). - И зови Николая Гладышева, пусть скорей бежит сюда». Главный конюх появился быстро. Посмотрел на коня - и только развел руками: «3агнали коня, сердце не выдержало, - сказал он. - Идите домой».
Домой мы пришли унылые, за ужином молчали. «Что-то вы невеселые сегодня?» - спросила моя родная сестра Галина Яковлевна (она воспитывала меня вместе со своими детьми Вовкой, Алькой, Толькой и Сашкой, так как к тому времени у меня давно уже не было родителей).
«Устали», - односложно ответили мы. Какое уж там веселье - еда в горло не лезла. В голове свербила одна мысль: «Что будет, что будет?»
Времена тогда были суровые, еще жив был Сталин. Ведь могли нас и осудить: загнали, дескать, колхозную лошадь...
Но новому мужу сестры Михаилу Федоровичу Кушниру (прежний ее муж, Илья Иванович Соколов, умер) мы решили открыться. Это произошло на футбольном поле за деревней. «Успокойтесь, парни, - сказал он нам, - все будет нормально. В тот же вечер он поговорил с Николаем Гладышевым. Не знаю, о чем они говорили, но все обошлось. Главный конюх колхоза человек был хороший, веселый. В обиду нас не дал, а только посоветовал: «Вы, тудыть вашу мать, в скачки- то играйте, да меру знайте, а не то...» И Галине Яковлевне, Вовкиной матери, он тоже ничего не сказал, а то бы слез было - не оберешься, была она очень сердобольной.
Уж сколько лет прошло с тех пор... Вовки уже давненько нет на свете, ушли из жизни и Галина Яковлевна, и Миша Кушнир, и Николай Гладышев и многие другие. И лошадь та до сих у меня пред глазами как живая. Милый Серко, прости меня. Когда-то ты приносил мне много радости и счастья. Но вот как все получилось...
... На дворе Год лошади. Он продолжает свой бег, хотя давно уже лошадь не имеет такого значения в нашей жизни, как раньше.
Спасибо ей за все, что она сделала для нас!
На мой материал («По зову сердца», «НЖ» № 17 от 24.04.2014), в котором я рассказывал о политических ссыльных, проживавших в нашем районе в пятидесятых годах, откликнулись многие читатели. «Вы не всех вспомнили, - говорили мне старожилы, - и вот этого не вспомнили, и вот эту...» А бывший начальник Казачинской ПМК Лазарь Максимович Шенбергер даже позвонил мне из Шилы, где он живет сегодня, и сообщил: «У юриста Юрия Яковлевича (моего тезки - Ю.В.), который потом был заместителем прокурора Москвы, фамилия была Цедербау». Лазарь Максимович в пятидесятые был уже взрослым парнем, жил и работал в Рождественском и о многих помнит лучше меня. Когда-нибудь и он скажет о них свое слово. Ну, в я продолжу свой рассказ о тех, с кем меня связывала крепкая творческая дружба, с кем мне выпало счастье вместе выступать на сцене.
Я уже писал не раз, что среди ссыльных было много артистов, музыкантов,
художников. Некоторые из них стали моими добрыми
наставниками и определили мою творческую судьбу. Все они были
высокоинтеллигентными людьми, настоящими профессионалами,
у каждого из них я брал для себя понемногу и каждому чуть-чуть подражал (один
меня учил быть раскованным и непринужденным на сцене,
другой занимался дикцией, третий учил общению со зрителем), пока я не выработал
свой стиль. Но уроки моих тогдашних наставников
я помню и поныне.
Вереницей перед глазами проходят силуэты дорогих мне людей: вот маленький, живой, очень общительный и талантливый музыкант и режиссер Валентин Зибенгар, вот пылкий и темпераментный скрипач Цыпляскаус, а рядом с ним ревнивая жена, очень способная балерина Мария Сырнева (мужем и женой они стали в Казачинском). Как наяву вижу прекрасную певицу Любецкую, высокую красивую блондинку, в которую все влюблялись. «Пойду заниматься вокалом», - часто говорила она. Услышав однажды это слово, я спросил у нее: «Почему «вокал»? Надо говорить «бокал». Она весело рассмеялась и тактично объяснила: «Из бокала пьют, а вокал - это когда поют» и своим звучным голосом запела: «Зачем тебя я, милый мой, узнала...». С тех пор я уже не путал бокал с вокалом.
Всегда нравился мне щуплый, вежливый старичок (таковым он мне тогда казался) Петр Иванович, аккомпаниатор известного в то время певца Сергея Яковлевича Лемешева. Играл он на баяне бесподобно. Под его музыку не раз пел наш местный тенор Адоля Шимохин (свое имя - Адольф - он очень не любил, а потому всем представлялся как просто Адоля. Так его все и называли, даже представляя со сцены). Его голос заставлял чаще сердца молоденьких девушек. Так и слышится: «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян». Адоля был активным участником всех концертов тех далеких лет.
Но вернемся к именам политических ссыльных, работавших в 50-х в районном Доме культуры. Огромным успехом у публики пользовался чудесный комедийный актер и певец Сидор Перун. Вместе с Любецкой они забавляли жителей Казачинского района смешными сценами из оперетты «Свадьба в Малиновке», «Наталка Полтавка», «Запорожец за Дунаем». Разве такое увидишь сегодня на сельских сценах? Про центральное телевидение и говорить не хочется - настроение портится...
Но вернемся к нашим героям. Запомнился мне бравый певец Николай Гуляев (однофамилец известного певца Юрия Гуляева). Он проникновенно исполнял густым басом популярную песню «Казаки». Он зычно пел и сам подыгрывал себе на баяне, а зал всегда подхватывал припев: «Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки!»
Душой публики был Игорь Незведовский - прекрасный режиссер, актер и виртуозный фокусник. На сцене он творил чудеса, ребятишки от него были в восторге. Как режиссер он поставил однажды замечательный спектакль по пьесе А.Н. Островского «Без вины виноватые». Он и киномехаником был, и художником прекрасным. Лагерная жизнь (к нам присылали на поселение в основном тех, кто уже отсидел часть срока в лагерях) этих людей всему научила. Но они всегда оставались интеллигентными и высококультурными людьми, и эту высокую культуру они несли к нам в сибирскую глубинку.
На снимке из архива автора: «Повариха». Сцена из спектакля культбригады.
Среди политических ссыльных и писатели, и журналисты были, и секретари обкомов, и ученые. И все они в силу своих возможностей проливали свет на сибирскую землю. Один раз в месяц отмечались в нужном месте, чтобы начальство удостоверить, что они на месте и никуда не собираются бежать. Районный дом культуры для многих них был спасением . В нем они находили отраду своему сердцу.
Руководили различными художественными кружками, приобщая к искусству пожилое и молодое население жителей райцентра. Самодеятельность при них достигла профессионального уровня.
В то далекое время я жил и учился в Рождественском. Приезда районной культбригады я всегда ожидал с нетерпением. В селе был праздник, когда приезжали казачинские артисты. Позже и я стал ездить с ними по селам и деревням района.
Однажды я смешно читал басни Сергея Михалкова на районной олимпиаде, меня заметили и сказали : Юра. желаешь выступать с нами?»
- «Конечно, - ответил я — Еще бы!» .Так я попал в «профессионалы» чем необычайно гордился, как же, я буду выступать на одной сцене с мастерами, с профессионалами. Но эти мастера, эти мэтры были обычными людьми, такими же как и все мы, деревенские смертные...
Помню,в одной из деревень Правобережья произошел такой казус. Скрипач и аккордеонист Цыпляускас, как обычно, хватив малость местной самогонки, закусив солененькой капусткой, смело шагнул на сцену. Но не успел он развернуть свой аккордеон, чтобы как всегда исполнить «Карусель» Шалаева, как по его телу прошли судороги. Как он потом рассказывал, «забурлило в животе». Еле доиграв свою «Карусель» он выбежал со сцены и мгновенно очутился на крыльце захудаленького деревенского клуба, где мы выступали в этот день. Хорошо, время было летом.
В общем, надо продолжать концерт, а музыканта понос пронял. «Песня «На побывку едет« объявляю я, -поет Клавдия Шимохина, аккомпанирует Цыпляускас. И началась настоящая «карусель». Только он растянет свой инструмент, как у него тут же начинается новый приступ в животе. Наш музыкант - снова на улицу, на крылечко. И так весь концерт раз десять .На нас смех напал, а Цыпляускаус вась а слезах, знай, бегает до ветра. «Пьянчужка горький » - кричит на него жена Мария Сырнева и хлещет провинившегося мужа по щекам.
Концерт вса же прошел благополучно, а Цыпляускас после этого случая зарекся перед концертом подкрепляться самогонкой и закусывать кислой капустой. Справедливости ради надо сказать, что это ему удавалось не всегда. Да и все другие артисты для храбрости не пренебрегали глотком-другим зелья, чтобы побороть волненье перед выходом на сцену.
Концерты наши проходили «на ура». Ездили мы с ними обычно весной и осенью, когда обслуживали тружеников полей и местное население. Добираться от деревни до деревни концертной бригаде приходилось всяко и пешком, и на телегах, и на тракторах. Уезжали обычно на целый месяц и везде нас встречали с распростертыми объятьями. Радио не было, телевидения тоже. И мы были «лучом света» в глухих деревушках района.
Не затухала творческая жизнь в районе и зимой. В районном Дома культуры, которым руководил в те годы Леонид Бусыгин, имелись, например, свой хор, танцевальная группа и драматическая студия. Все это богатство возглавляли уже перечисленные мною люди, специалисты высокого класса . А по субботам и воскресеньям в фойе РДК гремела танцевальная музыка: «Падеспань», «Паде -Крас», входивший в моду фокстрот и старые вальсы звали на круг и молодых и пожилых.
Жили бедно, а веселиться умели. Были среди танцующих и свои кумиры. Очень красиво танцевали молодая тогда учительница Тамара Волкова и признанный в те годы ловелас Виктор Козулин (учитель труда в школе). Великолепно танцевала со своим мужем Вероника Александровна Шефер, тоже учительница. А инструментальный ансамбль (гитара, скрипка, аккордеон, фортепиано) завораживал всех своей замечательной музыкой. Алевтина Аркадьевна Варыгина (тогда Лыткина) вспоминает, что что она ходила в Дом культуры не столько танцевать, сколько слушать чудесную музыку. Разве сравнишь это с какой-то дискотекой? Отличные музыканты Зибенгар, Цыпляукаус, Перун, Петр Иванович (фамилию, к сожалению, забыл) давали людям нужное нестроение, заряжая им на всю неделю. А в перерывах между танцами певица Любецкая исполняла романсы.
Был при РДК и духовой оркестр, который летом играл на танцплощадке, а в праздник исполнял бравурные марши.Местное население в райцентре и в районе тянулось к культуре. Я уже писал о творческих олимпиадах, которые притягивали к себе таланты из народа. Под умелым руководством ссыльных мастеров многие смогли раскрыть свои таланты. Я уже упоминал Клавдию и Адольфа Шимохиных, но было много и других. В драматических спектаклях блистали иа сцене Лиза Яновна Зибенгар, Аркадий Антонов, Александр Заворуев, Вера Кемова и другие. Многие пели и плясали на сцене превосходно, блистая своими талантами иа районных и краевых фестивалях.
Об этом человеке я должен рассказать отдельно. Тем более, что о нем мне напомнила одна из жительниц Рождественского уже после того, как была опубликована в газете глава о тех ссыльных, которые в своей прошлой жизни были известиями людьми не только у нас в стране, но и за рубежом. К таким людям относился и доктор философских наук, профессор Рижского университета Борис Петрович Меркулов.
Да, действительно, еще а начале шестидесятых жил в Рождественском такой человек, был он из ссыльных, а за что его в пятидесятые репрессировали, я не знаю - он не рассказывал, а мы и не расспрашивали: не принято было в деревне интересоваться прошлым ссыльных, которые жили в селе. Я имел счастье быть какое-то время с Борисом Петровичем в приятельских отношениях. Беседы с ним приносили мне большую пользу - он был не только умным, но и мудрым человеком.
Жил он в Рождественском на квартире у Евдокии Климовской. Мне рассказывали земляки (я уже переехал в Казачинское), что он, когда не был занят на работе, сидел за пишущей машинкой и стучал по клавишам - работал над какими-то научными статьями. Книг в библиотеках района было мало, Валентина Капитоновна Иванова, рождественская библиотекарша, отправляла запросы в районную библиотеку, а оттуда запрашивали книги из краевой научной. Читал он, кроме научных книг, только русскую и зарубежную классику: Толстого, Достоевского, Флобера, Диккенса и других. Советскую литературу он не считал таковой. Поговорить с ним о литературе было одним удовольствием, хотя и нелегким для меня, воспитанного на образе Павки Корчагина и на романе Горького «Мать».
Свою трудовую жизнь в ссылке профессор Меркулов начал с «должности» скотника-водовоза в колхозе имени Кирова . С речки Черной он возил воду коровам на скотный двор. Сидел на лошади неуклюже, широко расставив ноги (как Паганель из «Детей капитана Гранта») и читал книжку. Вода из бочки по пути выплескивалась, но он не замечал этого и привозил воды чуть на донышке. Часто случалось и так: доедет он до речки, а и в то время гудок на обед. Он, долго не думая, разворачивает свою тарахтелку - и назад, на скотный двор: обед есть обед!
В конце концов его освободили от этих обязанностей. Вспомнили в правлении колхоза, что он все-таки ученый, и назначили его главным бухгалтером. А в то время как раз началась чехарда с объединением- разъединением колхозов. У нас объединялись и делились колхозы имени Кирова и «Заветы Ленина».
Местный балагур Юрка Гладышев мне потом рассказывал, как профессор Меркулов делил на счетах общеколхозную живность, изящно щелкая костяшками: «Петух сюда - петух сюда, корова сюда - корова сюда...» Выглядело со стороны это довольно комично, но разделено все было точно, без обиды для обоих хозяйств. Колхозниками было подмечено, что зарплату он выдавал всегда почему-то перед религиозными праздниками.
Одно время он читал даже лекции перед населением, но райком партии усмотрел в его лекциях крамолу и запретил их. Что, впрочем, не мешало ему оставаться умнейшим и образованнейшим человеком в районе.
Однажды мы ехали с ним вместе в одной машине из Рождественского до райцентра и, как всегда, разговаривали и о серьезных вещах . Вдруг он посмотрел не меня внимательно и спросил, не выговаривая букву «р»: «А вы, молодой человек, сколько хаз бхеетвсь в неделю?» - «Два раза», - смущенно ответил я. «Кульгухный человек, - сказал он наставительно, - должен бхиться каждый день, чтобы выглядеть в глазах людей элегантно». Этот урок я запомнил на всю жизнь.
Пока мы тогда с ним ехали, всю дорогу читали стихи: и Пушкина, и Шиллера, и Гете. Но тягаться с ним мне было не под силу. Я читал больше советских поэтов, а он их не считал поэтами. Много он рассказывал мне о Париже, Варшаве, Берлине, о Лондоне, где он часто бывал когда-то, о культуре, искусстве, о театрах и музеях. И я с грустью понимал, как мало я знаю, как мало прочитал, как мало видал. Много позже понял я другое: и он, и ему подобные - люди нелегкой судьбы, которым наша тогдашняя система сломала жизнь.
Но не сломила их самих: они и на поселении оставались интеллигентными людьми - Людьми с большой буквы. И наш долг сегодня - вспомнить их добрым словом.
Юрий Варыгин
Новая жизнь (Казачинское), 29.05.2014, 05.06.2014