Левина-Розенгольц Е.П. 1951-1952. Ссылка. Енисейский район Красноярского края
Ева Павловна Левина-Розенгольц (1898-1975) – российская художница, график. Была медсестрой в госпитале Первой мировой войны. Училась во ВХУТЕМАСе (в мастерской Р. Фалька). Была арестована в 1949 г. в связи с делом её брата, наркома внешней торговли Аркадия Розенгольца. После возвращения в Москву дружила с молодыми художниками, Эриком Булатовым, Олегом Васильевым, Михаилом Межениновым, Николаем Касаткиным, Ильёй Кабаковым. Интервью с её дочерью, Еленой Левиной-Розенгольц, подготовила Елена Калашникова.
– Ваша мама и дядя, Аркадий Розенгольц1, – из Витебска, из семьи купца. Скажите, а застали вы своих бабушек-дедушек?
– Бабушку, мамину маму, я очень хорошо помню, она меня воспитывала. Она была художницей. Ну как художницей? В 1910-м, уже имея большое семейство, бабушка пошла учиться в Школу рисования и живописи Юделя Пэна2. Она была в этой школе старше всех – ей чуть ли не сорок было, и даже стала старостой в группе учащихся. У неё было пятеро своих детей и двое от первого брака мужа – она вышла замуж за вдовца. Дед был купцом, занимался торговлей оружия. У меня есть любопытная справка о том, что оружие у него реквизировали и вернут при первой возможности.
– А как звали вашу бабушку?
– Клара Абрамовна. Она была очень передовая. Уже после Школы Юделя Пэна в 1919-м бабушка поступила в Витебское народное художественное училище. В то время там преподавал Казимир Малевич. Сохранились её учебные тетрадки с кубистическими и супрематическими рисунками. В 1937 году у неё были бы из-за них большие неприятности – могли посадить. Дома у бабушки висели её реалистические работы, потом они исчезли. Когда вернулся в 1955 году после лагеря и ссылок её старший сын Герман Павлович, учёный, микробиолог, они переехали в другую квартиру, видимо, она выбросила реалистические рисунки, а тетрадки всё же сохранила. О бабушке писала искусствовед Александра Шатских, позже её имя вошло в «Энциклопедию русского авангарда»3.
– А бабушкины корни из Витебска?
– Нет, из Ростова-на-Дону. Бабушка была из состоятельной семьи: и дом, и шахты… Всем там заправляла её мама, купчиха. У меня есть фотография прабабушки, она совершенно такого, знаете, екатерининского типа. Её звали Евгения, отчества не знаю. Муж её был очень религиозный, а она – нет. Они владели и галантерейным магазином, в 1970-е годы на этом месте находился магазин «Океан», что там сейчас, не знаю. Я уже взрослая попала в Ростов, и мне показывали это место и их дом.
– Бабушкины родители в Ростове-на-Дону похоронены?
– Да, ростовская родня – очень близкие мне люди, и хотя они приходятся мне троюродными родственниками, но ближе двоюродных и родных. По-моему, художественные способности у мамы и у бабушки в эту родню, а Розенгольцы – более рациональные.
У бабушкиных родителей все дети были глухонемые, кроме бабушки и брата Николая. Он как раз оказался обладателем замечательного голоса и слуха. Учился в школе при Ла Скала, стал солистом Мариинского Императорского театра, пел в Италии, Лондоне и во многих других городах. В старых телефонных книжках написано Ростовский, а в скобках – Фрумсон. К сожалению, он рано потерял голос. Его большая заслуга в создании известной в Питере музыкальной школы имени Римского-Корсакова. Жена у него была скрипачка.
В бабушкиной семье все знали азбуку глухонемых, и мама моя тоже.
– И бабушка ваша переехала в Витебск?
– Да. Мама говорила, что бабушку выдали замуж за Розенгольца, потому что он из известного рода. Не стали бы её выдавать замуж из Ростова куда-то в Витебск неизвестно за кого.
Дедушка был вдовец, поэтому когда бабушка вышла за него замуж, у неё на руках оказались двое его детей. Старшему, Аркадию, было шесть лет (в основном его воспитывала тётка социал-демократка, вот откуда пошёл его интерес к политике, другая тётка тоже состояла в социал-демократической партии), а младший – Эмиль, был грудным, и его воспитала бабушка. А потом у нее родились свои дети. В общем, у мамы было шесть братьев, и она росла в их окружении.
– То есть, ваша мама приходилась Аркадию Розенгольцу сводной сестрой?
– Да, Аркадию и Эмилю. Аркадий Павлович был её любимый брат, а она – его любимая сестра. Маму в семье любили. К тому же у неё была на редкость красивая внешность. Когда я появилась на свет, некоторые хотели посмотреть на меня, чтобы увидеть ребёнка этой женщины, и бывали часто разочарованы.
Кстати, моя прапрабабушка как-то сказала моей бабушке, что она выйдет замуж за вдовца, что у неё будет столько-то сыновей и дочь-красавица, которая в несчастье найдет свое счастье.
– То есть, у вашей прапрабабушки был дар предвидения?
– Видимо, да. Вот так было это сказано.
– И как складывалась жизнь вашей мамы в Витебске? Как и где она пережила Первую мировую войну?
Е.П. Розенгольц в госпитале. Витебск. Ок. 1915. Фотография из музейной
коллекции Международного Мемориала.
– У меня сохранилась фотография времен Первой мировой войны. На ней три сестры милосердия, одна из них моя мама, ей в ту пору семнадцать лет. Из рассказа мамы я знаю, что она, окончив гимназию в Витебске, уже в конце 1914-го поступила волонтёром в военно-полевой госпиталь. В то время у неё произошла романтическая история.
В госпиталь привезли тяжелораненого генерала. Вокруг шеи у него лежала коса погибшей жены, что вызвало огромный интерес у медсестёр и санитарок, и они бегали смотреть на него, и моя мама тоже. Вскоре генерал попросил привести медсестру с голубыми глазами. Ему многих посылали, а некоторые и сами приходили, дошла очередь и до мамы. Когда она вошла, генерал снял с шеи косу, усадил маму рядом и стал спрашивать, что её интересует, откуда она. Мне запомнился мамин ответ, что больше всего она любит рисовать. Она ему понравилась, и когда он вышел из госпиталя, то стал за ней серьёзно ухаживать. Познакомился с её отцом и попросил маминой руки, даже хотел принять иудаизм. Помню её рассказ о поездке в Троице-Сергиеву лавру, где генерал беседовал с одним старцем на древнееврейском языке. Маму поразило то, как он образован, но она в то время о замужестве и не думала, а к этому незаурядному и благородному человеку относилась с глубоким уважением. Помнится, фамилия его была Савельев, а дальнейшая судьба его мне неизвестна. Я не знаю, где находился госпиталь, возможно, к тому времени из прифронтовой полосы его перевели в Москву.
– Расскажите про образование, которое получила Ева Павловна.
– По настоянию отца примерно в 1916-м году она поступает в зубоврачебную школу в Витебске, а весной 1917-го успешно сдаёт экзамен на медицинском факультете Томского университета и получает звание зубного врача. Зубным врачом она не работала, но диплом ей в жизни помог, но об этом позже. Вскоре она едет в Москву, где знакомится со скульптором Эрьзей и недолго у него занимается. Но в 1919-м она возвращается в Витебск и работает сестрой милосердия в прифронтовой полосе уже в другом госпитале – в 1-м Крестовоздвиженском, как она сама говорила – «на сыпняке», на эпидемии сыпного тифа. Опыт медсестры помог ей в жизни. В Красноярском крае, в ссылке, несмотря на подорванное здоровье и возраст, она долго работала санитаркой и медсестрой в больнице.
– Расскажите про её учебу во ВХУТЕМАСе.
– В 1920-м мама окончательно переезжает в Москву. Сначала учится скульптуре в мастерской Голубкиной, а затем поступает на живописное отделение ВХУТЕМАСа, в мастерскую Фалька. Он к ней внимательно относился, ценил её тонкое чувство цвета. Мама считалась хорошим живописцем.
– Ева Павловна говорила, что настоящим художником её сделала каторга и ссылка.
Левина-Розенгольц Е.П. Пастух и стадо.Караганда. Новый Майкудук. 1954-1955.
Из музейной коллекции Международного Мемориала.
По какому обвинению её посадили?
– В обвинении звучала какая-то антисоветская деятельность. В двух справках написано по-разному, но её дело начинается словами: «Я нашёл сестру Розенгольца». Дело я переписала, но мне до сих пор как-то больно к нему прикасаться. Она говорила, что на Лубянке её не били, только мучили светом и не давали спать. А потом она попала в Бутырку.
– Значит, арест вашей мамы в августе 1949-го был связан с делом Аркадия Розенгольца, наркома внешней торговли?
– Определённо. И вслед за ней через неделю посадили её племянника, сына Розенгольца Валерия, а позднее брата второй жены Розенгольца, Евгения Ряшенцева, моряка, он в Испании воевал и всю Отечественную прошёл.
– В 1937-м, когда арестовали вашего дядю, вы учились в школе. Расскажите, как вы узнали о его аресте?
– Мама взяла двух дочерей Розенгольца – Наташу и Зою к нам. Одной было шесть с половиной лет, а другой – четыре года. Тем самым, она их спасла. Их привезла Зоя Александровна, жена Розенгольца, их мать. Она каждый день приходила к нам, а на ночь шла к себе домой. Однажды она не пришла. Так навсегда и ушла. Её расстреляли в начале апреля 1938 года. Но об этом стало известно намного позже.
Дядя проходил по бухаринско-рыковскому процессу. Причём его фамилия шла третьей в списке – Бухарин, Рыков, Розенгольц. И вот прихожу я в школу, я ещё не знала ничего, а уже вышли утренние газеты, учительница собрала нас в классе и сказала, что среди нашего правительства, наших руководящих работников, оказались предатели, шпионы, и стала читать газету: Бухарин, Рыков, Розенгольц и далее. Это уже было официально.
– В 1937-м Ева Павловна участвовала в оформлении советского павильона для международной выставки в Париже. Как в то время отразился на ней арест её брата Аркадия?
– Когда арестовали Аркадия Павловича, её уволили и никуда не брали на работу, но она не очень меня во всё это посвящала. Потом она делала деревянные игрушки для артели или комбината «Загорская игрушка». Её подруга жила в Загорске, и устроила её туда, а птичек рисовать по трафареткам для стаканчиков под мороженое я ей помогала. Через некоторое время она получила работу в копийном цехе МТХ (Московское товарищество художников – ЕК). Первая картина, с которой нужно было сделать копию, называлась «Прорыв польского фронта». Она была большая горизонтальная, и на ней изображались скачущие всадники. Мама ходила около неё и не знала, как подступиться. Вскоре у неё появился напарник – Петр Павлович Щёголев, Петя. Он был хороший художник, работавший много в Средней Азии вместе с Александром Волковым. И тоже нуждался в заработке. Они вместе и стали работать. После этой копии я помню «Сталина и Горького на террасе» Александра Герасимова, был ещё «Ворошилов на охоте» и другие. Но главная копия – «Сталин и Горький». Она так поднаторела, что делала её одна. Роберт Рафаилович Фальк беспокоился, что эти копии убьют её как художника. Уже в конце войны и после ей доставались копии с хороших картин: Богданова-Бельского «У дверей школы», «Золотая осень» Левитана. «Золотую осень» она очень любила.
– На сколько лет вашу маму осудили?
– Осуждена она была на десять лет, но вернулась через семь. Ссылка была тяжёлая очень – вначале Красноярский край, а после смерти Сталина о ней хлопотали, и она переехала в Караганду и работала в театре.
– А кем работала?
Амбулаторная карточка Е.П. Левиной-Розенгольц. Музейная коллекция
Международного Мемориала.
– В Караганде – бутафором, в Красноярском крае она сначала была на лесоповале, потом прокармливалась ковриками, рисовала на клеёнке картины: лебедей, красавиц, тигра. За них давали яички или молоко, простоквашу. Она перебиралась из деревни в деревню, ближе к районному центру Казачинску, чтобы там найти работу. Она хотела получить работу в художественно-производственном комбинате. Делала им образцы рисунков, возможно, орнаментов, возможно, клубных оформлений. Скорее всего, какие-нибудь копии картин или портреты вождей для клубов, сельсоветов.
В итоге она устроилась санитаркой в больницу. Через некоторое время она попросила прислать ей диплом зубного врача, учебники. И начала заново учиться лечению зубов. Из Енисейска она переехала в Подтёсово – там завод был, точнее, затон, где ремонтировали суда, и там она работала баржевым маляром, надписи писала, её подымали в люльке. Она говорила, что думала тогда: «Слава богу, что я здесь крашу баржи, а не кричу со всеми „ура-ура"». В Подтёсове её взяли на работу в зубной кабинет сначала санитаркой, медсестрой и, в конце концов, доверили лечить зубы. Даже сохранились написанные ею амбулаторные карты с диагнозами и назначениями. Она всегда с благодарностью вспоминала своего главного врача как потрясающе опытного стоматолога, тоже ссыльного. Звали его Володя Горбов. К нему на приём стремились попасть люди чуть ли ни со всего Енисейского района. Он взял её под своё крыло и помог заново овладеть профессией. Там она проработала до переезда в Караганду. И вот весной 1956-м года маму реабилитировали, и она вернулась в Москву.
Доктор Горбов Владимир Георгиевич с женой и ребенком. Фотография из музейной
коллекции Международного Мемориала.
– Расскажите про молодых художников, с которыми она в то время общалась.
– К маме приходили ребята с одного курса из Суриковского института, она с ними дружила, теперь некоторые из них знамениты – Эрик Булатов, Олег Васильев, Миша Меженинов, Николай Касаткин, Илья Кабаков. Ещё Адик Гольдман, а он приводил своих товарищей по Полиграфическому институту. Они до сих пор преданы её творчеству, особенно Миша Меженинов. В то время самым близким для неё из них был Эрик Булатов. Он написал об этом в предисловии к альбому4. Эрик в то время часто общался с Фальком, и тот в 1957 году направил его к маме.
– А какие мамины работы вы любите больше всего?
– Из ранних – «Рязанскую бабу (Мордовку)», цветы, город. У меня много любимых из последнего периода – ветер, небо... Никто, по-моему, так небо не писал, как она. Сколько там воздуха, пространства.
– А она работала до последних дней?
– Да, до конца, пока в больницу не попала. Последняя её вещь – солнце – не дописана. У неё какой-то удивительный, очень цельный путь, как будто Бог или кто-то водил её рукой. И она оказалась каким-то проводником того времени. Ведь её любят и знают не очень многие, но те, кто знает – очень любят, и среди них есть очень грамотные и крупные специалисты. Например, был такой замечательный искусствовед Михаил Владимирович Алпатов. Он высоко ценил мамины работы. Тот же Эрик Булатов и все эти ребята. И то, что они были около неё, – это очень важно, потому что её искусство казалось странным, непонятным, оно и сейчас не всем понятно. К маминым работам я относилась не как к своей собственности, а как к общей с её друзьями.
Зимой и весной 2014 года в Музее русского искусства в США состоялась мамина выставка из собрания американского историка, специалиста по русской истории профессора Джоан Афферика. Выставка прошла хорошо, устроители были довольны. Много маминых работ находится в фондах отдела графики Пушкинского музея.
– Ева Павловна дарила музею свои картины?
– Нет, они их попросили и закупили. И мама считала это самым большим признанием, она очень любила этот музей.
– Это были работы разных периодов?
– В основном последнего, немного из 1930-х годов. Мама на прежние свои картины, написанные до ареста, уже не смотрела, они ей были неважны. Её работы после возвращения – это совершенно другой мир и целый путь. Из деревьев, катакомб она вышла к свету. То, что её не устраивало, она уничтожала, рвала, бросала, выкидывала. Самая главная моя забота сейчас – это мамины картины. В прошлом году я подарила её вещи Русскому музею – они попросили, до этого у них была одна её работа, а ещё художественным музеям в Ярославле, Казани и в подмосковный «Новый Иерусалим».
Понимаете, самое главное – это мамина судьба и то, что она стала таким серьёзным художником. До ареста она была обычным хорошим художником. Она прошла художественную школу у Фалька, училась скульптуре у Голубкиной, считалась хорошим живописцем, и всё. Но она сама говорила, что художником её сделали арест и ссылка. Она употребляла слово каторга. В работе мама обходилась малыми средствами – у неё не было ни красок, ни жилья, только маленький столик. Вот она и обратилась к туши. К ней она относилась как к краскам. Тем не менее, в общечеловеческом смысле её работы важны, так как отражают страдание и выход из этого страдания.
Левина-Розенгольц Е.П. Красноярский край Поселок Подтёсово 1951- 1954 Тушь,
белила, кисть. Из музейной коллекции Международного Мемориала.
1. Аркадий Розенгольц (1889-1938) – советский государственный и военный
деятель). Нарком Внешней торговли СССР, расстрелян.
2. Юдель Пэн (1854-1937) – российский и белорусский живописец, педагог, видный
деятель «еврейского ренессанса». В 1892 г. открыл в Витебске частную Школу
рисования и живописи, первое в России еврейское художественное училище,
преобразованное Марком Шагалом в 1919 г. в Витебское художественное училище и
существовавшее до 1941 г. Среди учеников Пэна – Лазарь Лисицкий, Осип Цадкин,
Марк Шагал, Илья Чашник, Цивия (Клара) Розенгольц.
3. «Энциклопедия русского авангарда», том 2. Авторы-составители В. И. Ракитин,
А. Д. Сарабьянов М. RA, 2013.
4. Ева Павловна Левина-Розенгольц. Живопись и графика. Составитель Е. Б. Левина.
М.: Галарт, 2006.