Это не репортаж с поминок. Это свидетельство того, что отныне каждое 30 октября мы будем видеть множество лиц тех, кто своей личной судьбой пока оберегает нас от новой сталинщины
Любовь Крылова...
...и Леонид Голованов с фотографиями родителей
Фото автора
— Наш род из Ужура. Дед Леонтий — по отцу — не стал вступать в колхоз. И всю семью сослали на рудник «Коммунар». Дед был не в обиде — дома, говорит, спал на полене, чтоб в четыре утра уже в поле, а тут 8 часов отработал, и иди, пайка обеспечена. Курорт. А матери досталось — их семью, 8 детей, выслали из Ленинградской области, деревни Климково. Везли в теплушках, туалет — ведро. Занавесили тряпками… Тут же и мужики, и бабы. Ей тогда 20 лет было. На «Коммунаре» они с моим отцом и познакомились. Жили сосланные в поселке, который так и назывался — «Поселок». Коменданта даже я помню. Отец меня за руку ведет, отметимся… Там родители и умерли. И дед Леонтий Федорович Голованов, и вот, на фото, его сын Михаил Леонтьевич Голованов. А я, соответственно, Леонид Михайлович, также Голованов. А вот фото отца с мамой, — дрожащими руками Голованов разглаживает увеличенные фотографии, листы А4 в файле.
Сбоку возникают телевизионщики, главный госканал, просят держать портрет прямо перед собой, потом достать его из файла — бликует. И рассказать, «как он жил в концлагере». У Леонида Михайловича руки не слушаются, вынуть фото из файла не получается, я отгоняю юношей с камерой и микрофоном, и Голованов знакомит меня с сестрой Лидией Михайловной. Она плачет. Рядом у кого-то из стариков звонит мобильный, и тот долго не может достать, нажать нужную кнопку — все взволнованы, и точно дрожь бежит по этим тепло одетым старикам, пришедшим помянуть родителей. Здесь, в красноярском Культурно-историческом центре, их собралось около полутысячи. Это политическая Троица и Радоница — без проклятий, но с самыми горькими словами, какие есть на свете. У многих с собой теперь увеличенные портреты родных людей.
У Любови Михайловны Крыловой — для подтверждения истины, видимо, — с обратной стороны новых портретов, тоже в файлах, приложены старые фото, которые и сканированы. Это хорошо: настоящее держишь у сердца, когда поднимаешь ее увеличенную копию. Рассказывает:
— Это мои родители. Зуев Михаил Панфилович (1908—1964) и Анна Федосеевна (1908—1995). Их раскулачили и выслали из Ермаковского района. Я видела опись имущества: соха… Да кроме детей ничего у них не было. Сослали на Артемовские золотые рудники, отец рано умер из-за цементирования легких — так сказали.
Это не репортаж с поминок. Это свидетельство того, что отныне каждое 30 октября мы будем видеть множество лиц тех, кем построена эта страна, за чей счет мы, в общем, неплохо живем, кто своей личной судьбой пока оберегает нас от новой сталинщины.
Наша человеческая обязанность — слушать и слышать других. А в такие особенные дни, как 9 мая и 30 октября, — пытаться услышать и голоса из-под земли, все и каждый, включая самые слабые и блеклые. Фокусироваться, обострять зрение и слух, видеть сквозь пепел и потусторонний свет все тени. Я не зря свожу эти даты. То была красивая народная инициатива — «Бессмертный полк»: выходить на улицы с портретами своих фронтовиков, своих родных солдат. Также из глубин нации вышла и идея «Бессмертного барака»: держать во время минуты молчания и панихиды фотографии своих сгинувших родителей.
Рассказывает председатель красноярского «Мемориала» Алексей Бабий:
— Да, сказал кто-то, но фотографии маленькие, их же надо увеличить. А не проблема, сказал я, несите, мы отсканируем и выгоним на А4, а оригиналы вернем. Репрессированные на редкость быстро организовались и принесли через неделю больше сотни фотографий. И тут я сообразил, что ведь среди тех, кто передал фотографии, есть те, чьи родители (а то и они сами) присутствуют в Книгах памяти. Так что некоторые фотографии вернулись к хозяевам «с нагрузкой» — соответственным томом Книги памяти.
В конце панихиды, увидев множество новых фотографий, Бабий попросил не оставлять этой идеи, приносить их в «Мемориал» — и для увеличения, и для пополнения архивов.
Конечно, «Бессмертному бараку» не быть столь же многочисленному, как «Полку», и это не потому, что в лагерях и ссылках гнило народу меньше, чем в окопах. И даже не потому, что они по большей части физически не успели и не смогли оставить потомков. Просто потому, что такая семейная память давилась всеми установлениями государства, явными и неявными, самим духом жизни страны, строившей коммунизм. О своих лагерях, арестах, ссылках, каторгах люди впервые смогли рассказать даже самым родным только в конце 80‑х. Кто дожил. Но, благо, еще живы дети, родившиеся в спецпоселениях, и они сохранили трезвую память.
Для справки. Говорит начальник отдела спецфондов и реабилитации жертв политрепрессий ГУ МВД России по Красноярскому краю Марина Костецкая: в крае с 1929‑го по 1960‑е годы находились более 600 тыс. граждан, направленных в ссылку на спецпоселения. На сегодняшний день в архив поступило более 190 тыс. обращений родственников репрессированных для их реабилитации, и поток заявлений до сих пор не иссякает.
Заключенных же, по данным председателя красноярского «Мемориала» Алексея Бабия, в крае находилось не менее 400 тыс. по 58‑й статье и трудармейцев (один только Норильлаг дает не менее 100 000). «Однако, поскольку систематическая работа по этой категории не проводилась (т. е. с составлением полных списков, подтверждением реабилитации и т. д.), эта цифра является сугубо оценочной».
Всего в Красноярском крае жертв сталинских репрессий было не меньше одного миллиона человек, каждый второй. Это число выведено из данных РУ ФСБ, краевой прокуратуры и госархива. Только в 1937—1938‑х годах в крае проходили по «лимиту 1‑й категории» (расстреляны) свыше 12 тысяч человек. Всего по 58‑й статье арестованы были 50 тысяч, расстреляны 18 тысяч.
Смотрите лица из архива «Мемориала». Потому что репрессии — это не сотни тысяч, не миллионы, это конкретные судьбы.
Алексей Тарасов. Новая газета 02.11.2015