«НП» нашла переписку Виктора Астафьева с ачинским журналистом
Уникальная переписка Виктора Астафьева с газетчиком Иваном Степановым нигде не публиковалась. 70 писем хранятся в архиве Красноярского краеведческого музея. Фронтовик, сибиряк, сирота – это общее в биографии обоих. На том сходство кончается. Письма писателя – непричесанные, импульсивные, всегда от руки – бьют током. Астафьев – небывалой силы и беспощадной правды человек. Его визави – покорный судьбе и лживой системе ценностей мастеровой.
Началось их знакомство и обмен письмами в 1955-м в доме поэта-сибиряка Игнатия Рождественского. Последнее письмо датировано 1994-м. Значит, два этих полюса – «против шерсти» и «по течению» – были на связи без малого 40 лет? Чем писателю был так интересен газетчик?
«Почти каждый наш человек – герой большого романа, в крайнем случае – повести. А есть такие, что с ними хоть трилогию пиши», – заметил Виктор Петрович в одном из писем…
По словам Степанова, он был незаконнорожденным, из Туруханска. Трехнедельного, его тайно отдали в соседнюю деревню Бахта, в семью крестьянина Гаврилы Климова – «человека бездетного и доброго». Жена Гаврилы загодя симулировала беременность; растили мальчика как родного.
Как-то раз Ваня крутился на кухне, мешал тетке стряпать шаньги.
– У-у, выб…к! – разозлилась та.
Пошел Ваня к дядьке – спросил, что значит это слово. «Тот рассвирепел и так избил тетю, что она неделю лежала в постели, – пишет Степанов. – Но с тех пор я не слышал другого имени в деревне».
У братьев Климовых на две семьи было две коровы, две лошади и швейная машинка «Зингер», единственная в округе. Поэтому в 30-х их обозвали «кулаками» и забрали имущество, а в 38-м – арестовали. «Ни слуху ни духу с тех пор», – пишет Иван. (По сведениям Красноярского «Мемориала», братья Игнатий и Гавриил Климовы арестованы, осуждены и расстреляны в 1938-м как «контрреволюционеры».)
Иван поступил в педучилище, но бросил. Три года валил лес в таежном леспромхозе. Потом – «война, армия, госпиталь, «белый билет». Под конец войны его назначили начальником окружного отдела спецсвязи в Дудинке. Как-то увидел, что работники почты потрошат посылки с фронта. Молчать не стал, на собрании разоблачил потрошителей. А вскоре ему аукнулось. «Начальник отдела связи, когда я собрался лететь в Красноярск, попросил прихватить оттуда два мешка с вещами, – вспоминает. – Привез. А в аэропорту встретила милиция». В мешках оказался самосад, на севере – 70 рублей/стакан, – значит, спекуляция. Начальник от добра отперся, Степанова осудили на семь лет и отправили в Норильск. «Там, если бы не приятель по воле – начальник Норильлага – я бы наверняка рехнулся. Условия были невыносимые. Из 23 гавриков уцелело 7», – вспоминает.
Система раздавила его не физически, а морально. «Я не мог допустить, чтобы моих сыновей постигла моя участь, – исповедуется Астафьеву. – Пахал как вол. Вступил в партию. Достиг высшей карьеры – редактора многотиражки…»
Славил родную компартию и счастливых доярок в «Ленинском пути» – а писателю признавался: «Газету ненавижу, как тещу. Среди руководства не бываю, а если бываю, то хожу как среди замшелых пней». Брался за рассказы и пьесы на конъюнктурные темы, о красных героях – и жаловался, что «зря портит бумагу». Задыхался «без культурной среды» – и поправлял здоровье в столичной партийной клинике. В общем, жил как умел, умножая всеобщую ложь: «Живу сытно и мирно, стремлюсь сам не знаю к чему, хочу сам не зная чего, да нервничаю по всякому поводу и без повода».
«Дорогой Иванушка, получил твое грустное письмо и не знаю, чем тебя утешить и надо ли утешать?..» – откликался прозорливый Виктор Петрович. Он делился с «братом-сибиряком» своей энергетикой, разбирал его рукописи, давал советы и даже послал как-то 200 рублей в ответ на просьбу. Но Степанов так и не стал героем его романа.
Письма Астафьева – как и его будни: мощные, бьющие по нерву. Он работал нещадно: «9 часов вечера, и я настолько исписался, что рука еле шевелится, а глаза зрят темноту. Тем более что у меня только что сидел начинающий автор, но долголетний графоман, и я читал его тягомотину и матом крыл его, за что он якобы остался мне благодарен, во что я не верю». Он правит, издает свое, разбирает чужое, пишет в газету, мотается по стране… И лично, по словам ученого секретаря музея Надежды Сечкарь, отвечает на каждое письмо. «Навалился на работу и доработался до того, что начал отказывать мне единственный мой глаз, и я писем никому не мог написать, чем вызвал массу упреков. И никто! никто! не предположил, что я мог это сделать и по нездоровью», – удивляется.
Степанов, которому Астафьев был нужен, как кислород, как-то пошутил – де, не зазнался ли, что не отвечает? «Пиши мне хоть разочек в квартал. Письма твои мне благотворны. Я ликую от них, и жить после них хочется лучше».
«С некоторых пор друзьям моим, прошлым и настоящим, стало доставлять удовольствие говорить мне гадости, – резал Астафьев. – В особенности тем, кто принимает литературу вроде приятственной забавы. Я же давно знал, что она не забава, а одна из важнейших работ на свете… Ни «возноситься», ни фарисействовать мне некогда, да это ведь удел наших коллег или писателей с куриным мозгом… Я отвечаю на каждое письмо – и умное, и глупое, дабы не давать лишнего повода думать о пишущей братии плохо. Не все писатели сволочи, это я теперь твердо знаю, и не у всех у них нос вздернут к небу».
Общеизвестно, что Виктор Петрович страшно любил и рвался на малую родину – в край, в деревню Овсянка. «Я завидую тебе, – подчеркивал, – тому, что ты верен родному краю, видишь его каждодневно, дышишь воздухом и морозом Сибири». «Пришли, пожалуйста, в конверте подснежник, – просил, – тот самый, с кремовыми, мягкими лепестками. У нас здесь такие не растут». «Ты слишком далеко заехал, и, видать, тоскуешь по Сибири, хотя она этого и не заслуживает, – предупреждал его друг. – Нет уже той Сибири, что мы знали до войны. Российские пошляки, тунеядцы да слишком идейные романтики испохабили ее до неузнаваемости». Хотя Астафьев и не питал иллюзий: «Родина моя как-то до обидного сурово всегда обходилась со мной, много сил, горя и страданий принесла, и я, любя ее, может быть, несколько выдуманную, боюсь ее в то же время».
В 1980-м писатель наконец навсегда вернулся домой, и письма почти иссякли.
– Переписка прекратилась из-за потери связи друг с другом, – комментирует Надежда Сечкарь. – Один так и остался журналистом, другой стал знаменитым писателем. В 1994-м Виктор Петрович попросил Степанова выслать ему ксерокопии его писем, что и было сделано.
«Ты уже не можешь писать плохо. Поднялся высоко после многих тягот и мерзости и не хочешь выдавать на-гора пошлятину. Потому и страдаешь, переделываешь по 10 раз повести и потому – велик в своих муках.
Ну а я – ничтожество. Возмечтал стать писателем. Убедился – не получится. Однако писать не перестану. Боюсь запить», – ошеломляюще трезв газетчик.
И нам ли его осуждать? Живем ли мы сами, как Виктор Астафьев, по совести?
«Книг – горы, а мудаков не убывает от этого, и сволочей тоже. Бумага вовсе перестала действовать на людей».
«Никто так не умеет прибедняться, как русские бабы и литераторы».
«Человек без середины – это характерная черта нашего поколения. По-видимому, твоя натура схожа с моей, она состоит из сплошных крайностей. Она способна восторгаться беспредельно или подвергать беспрекословному уничтожению то, что не нравится. Причины этого кроются очень глубоко, в неправильном воспитании. Да, поуродовали нас в детстве, крепко поуродовали…»
«Не так давно я был в Москве и однажды вернулся в общежитие Литинститута, где постоянно ошиваюсь и где у меня много приятелей, и заорал: «Я был в гостях у счастливых людей!» Мне не поверили. И я сказал: «Бля буду!» Все равно не поверили».
«Она (жена) у меня такая женщина, каких не на всяком меридиане земного шара найдешь. Редкостного ума, такта, душевности и готова за меня голову свою отдать и сердце вынуть, если надо. Это не красивые слова, а правда. Только я ей никогда это не говорю – стесняюсь».
«Погода у нас отвратительная. Все время дожди и снег. Грязь, слякоть непролазная, а летом, наверное, все сгорит от жары. Что-то в природе, как и в народе нашем, запуталось, утратило закономерность».
Благодарим за помощь Красноярский краеведческий музей.
Маргарита Баранова
Причулымский вестник 15.06.16