(В сокращении. Был опубликован в российском историческом журнале «Родина» в ноябре 2011 г.).
28 августа 1941 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья», а уже в начале сентября всё немецкое население Автономной Республики немцев Поволжья было депортировано в Сибирь и Казахстан. Никто не объяснял и люди не понимали, куда и как надолго они уезжают: закрывали свои дома, оставляя нажитое, и, следуя указанию взять с собой только то, что можно унести в руках, шли к пунктам сбора. Мой отец всю жизнь помнит офицера НКВД, кажется, в чине капитана, который отнёсся к ним по-человечески, и, возможно, спас многим жизнь. Этот офицер, руководивший посадкой, прямо у эшелона говорил людям: «Пока есть время, вернитесь и возьмите что-то, что вам может понадобиться, вы едете надолго». И многие возвращались, брали с собой какие-то вещи. Выехали третьего сентября. Везли их через Казахстан, в объезд всех крупных городов, а уже двенадцатого прибыли к месту высылки – в Красноярский край. Но было, видимо, и по-другому. В воспоминаниях Л.К. Чуковской об эвакуации в Ташкент есть такая запись: «5 ноября 41. Эшелон с немцами Поволжья. Ему негде пристать. Теплушки: двери раздвинуты; видны дети, женщины, бельё на верёвках. Говорят, они уже больше месяца в пути и их никакой город не принимает».
Всего в восточные районы страны было выслано около миллиона немцев, из Поволжья 438,6 тысяч человек. Вся «вина» этих людей была лишь в том, что они имели несчастье быть связанными своими историческими корнями с государством, развязавшим войну против СССР. Оказавшись между молотом и наковальней, они испытали двойное предательство: сталинская политика привела к разрушению развитого общества поволжских немцев, уничтожила их как единый народ, равный другим народам, почти двести лет живший в России в своём ареале, а гитлеровское нападение дало для этого основания: неужели нацистское руководство не понимало, что будет с этническими немцами, проживающими в СССР, вследствие их военной агрессии? Ответ очевиден: вряд ли оно рассматривало российских немцев, в каком либо другом контексте, чем остальных советских людей, зато для политического руководства СССР, а затем и для общественного сознания, с началом войны они автоматически стали «врагами» и только национальность, а не какие-то другие выдуманные причины стали основанием для депортации и репрессий.
По данным исследователей, никаких фактов, подтверждающих связь российских немцев с третьим рейхом, которые бы давали почву для обоснования этого полностью репрессивного, политического и идеологического решения тогдашнего руководства страны до сего времени, ни в нашей стране, ни в Германии так и не было установлено.
28 августа вышло «Постановление…», 6 сентября (!) 1941 года постановлением Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) Автономная Республика немцев Поволжья была ликвидирована, а её территория поделена между Саратовской и Сталинградской областями.
В Красноярском крае папа, его мать, две сестры и брат с семьёй попали в Большемуртинский район. Кое-как устроили быт, нашли работу. За утраченное имущество в Поволжье была обещана компенсация, за дом и хозяйство. Но большинство не получили ничего – не было справок, их в суматохе выселения просто не успели получить. Мест для устройства «спецпереселенцев» также катастрофически не хватало: в домах местных жителей уже не было места лечь, не то, что жить. Многие рыли землянки, ставили какие-никакие печки и так жили.
В сухих строках документа говорится: «…на 15 августа 1944 года в Красноярском крае расселено …немцев 46627 человек. Из них дети до 16 лет - 20161, подростки от 16 до 18 лет - 3237, мужчины от 18 лет – 4121, женщины – 15118… . Из приведённых данных видно, что в основном это женщины и дети. И не учтены те, кто были к этому времени в «трудармии». В январе 1942 года (это был второй этап мобилизации в трудовую армию за время войны), всем выселенным немцам-мужчинам от 17 до 50 лет было предписано явиться в райвоенкомат, тепло одетыми, с собой иметь провизию, дней на семь-десять. В военкомате объявили, что они мобилизованы в армию. Было папе тогда двадцать три года, его брату Якову двадцать восемь (когда началась война, папу не мобилизовали – он был в то время главным бухгалтером Гмелинского отделения Госбанка РНП, не кем было заменить). На месте сбора долго ждали, пока подошли люди из других сёл района. Наконец, в сопровождении милиционера, вышли. В путь им выделили лошадей с санями, но люди шли пешком, свободным строем, а лошади везли ручную кладь. Так они шли до Красноярска сто десять километров, потом по льду через Енисей, на правый берег, до железнодорожной станции, ещё около двенадцати.
Мороз, хиус (резкое, обжигающее лицо движение холодного воздуха (сибирск.) … «Люди были одеты кто в чём, но в целом тепло – рассказывает папа, – … на железнодорожной станции долго ждали. Людей было очень много». Станция эта существует и сейчас, называется она «Енисей». - «Всё это время мы были на морозе, согреться негде было, видимо, поэтому, многие ещё до отправки почти полностью съели свою провизию. Наконец, подошли вагоны, холодные, для перевозки скота. Так на вторые сутки мы выехали».
Это было только начало страшного пути. Тогда, дожидаясь на лютом морозе этих красных телячьих вагонов, они действительно ничего не знали о своей судьбе.
Намерение депортировать немцев первоначально основывалось на идее об
устранении «потенциально опасного элемента», в случае оккупации. Но, в связи с
исключительно тяжёлым положением на фронте и в тылу, необходимо было срочно
налаживать строительство и производство предприятий. Нужны были рабочие руки,
естественно, дармовые. И они были найдены. В 1941 году руководством страны было
принято решение о мобилизации немцев в рабочие колонны для использования их на
принудительных работах, на предприятиях и стройках НКВД СССР. Одним из явлений
такого принудительного труда и была «трудовая армия». Это военизированные
рабочие формирования, сочетавшие в себе элементы военной организации –
мобилизации через военкоматы, структура подразделений, внутренний распорядок,
единоначалие, централизация органов управления; элементы производственной сферы
– работа на производстве, нормы, формальная оплата труда; элементы ГУЛАГа НКВД –
зона, охрана, режим содержания, нормы снабжения.
Мобилизация немцев в трудовую армию проходила в четыре этапа: с сентября 1941 по
январь 1942 года; с января по октябрь 1942 года; с октября 1942 по декабрь 1943
года (на этом третьем этапе, в 1943 году привлекались уже и женщины-немки); с
января 1944 года, и до ликвидации «трудармии» в 1946 году. Мобилизованные немцы
строили заводы, работали в шахтах и рудниках, на лесозаготовках и
железнодорожном строительстве. Папа с 29 января 1942-го по 3 июля 1943-го года
был в рабочей колонне Нижнеингашского района, Красноярского края; с 12 июля
1943-го по 27 апреля 1945-го в г. Соликамске; и до 19 ноября 1947 года в п.
Ныроб, Пермского края.
«Поначалу мы с братом попали в Нижнеингашский район – вспоминает он. – Привезли нас в настоящий лагерь, как заключённых, да мы ими, собственно, и были. Четыре барака, по триста человек в каждом. Три метра в ширину, и около сорока в длину. Вдоль стен голые нары в два яруса, посреди железная, или чугунная печка. Мы, когда спали, под себя подкладывали свою же одежду, также и покрывались. Были там продуктовый склад и столовая. Те, кто приехали раньше, говорили, что ещё застали заключённых, уголовных и политических, которые были тут до нас. Но барак – это ещё повезло: на строительстве дорог жили в холодных палатках!
Вся территория лагеря была опахана, обнесена забором в три метра, по периметру стояли несколько вышек с вооружённой охраной. Были там и собаки. Обращались с нами, как с врагами, называли фашистами, окликали: «ты!», «немец» и тому подобное. Надзиратели ходили по зоне по два человека, заходили в бараки, смотрели, везде ли порядок. Вообще жизнь в лагере кипела до двенадцати ночи. К примеру, в шесть вечера был ужин, потом мылись партиями, человек по тридцать, а ещё стирали бельё, починяли одежду. С гигиеной было строго, в баню ходили каждую неделю, а бельё прожаривали, чтобы не было вшей. Одежда быстро изнашивалась, а новую выдавали только по ходатайству бригадира, и то не всем, а только тем, у кого уже невозможно было её починить – вся в дырах, а нижнее бельё не выдавали ни разу. На работу, в столовую, в баню ходили строем, по тридцать человек. Дисциплина была жёсткая, особенно с начала войны и года до сорок четвёртого. Причём контроль осуществлялся также внутри самой среды «трудармейцев».
Так, на глазах отца было два случая самосуда. Один за воровство в бригаде, другой – за помеху припискам, или так называемой туфте (тухте – лаг.жарг.). Вообще туфта была единственным способом выжить в тех условиях. Если выполнять норму, как она установлена, загнёшься очень быстро. Поэтому люди находили все возможные пути как её обойти. К примеру, за рабочий день нужно заготовить четыре кубометра леса, делали два, писали всё равно четыре. Если обнаруживалась приписка, а здесь очень много зависело от ума, или же наоборот, глупости бригадиров, или учётчиков, то отправляли эту норму довыполнить. Существовало правило: сделаете норму – вернётесь в барак.
Слабели люди достаточно быстро. От непосильной работы, скудной пищи, а то и вовсе её отсутствия, от холода, жестокого обращения. Было и так, что просто не просыпались утром. Лагерный фельдшер освобождал от работы уже тех, кто были совсем плохи. Вероятно, этот фельдшер, он тоже был заключённым, понимал, что освободить хоть на какое-то время нужно гораздо больше людей, но сделать этого не мог, да и средств помощи у него не было никаких. Вот и брели доходяги, едва волоча ноги, на работу чуть не до самого своего конца. Больные и просто ослабевшие до последней возможности лежали в отдельном бараке, и оттуда уже никто живым не выходил. Унесут туда, дадут шестьсот граммов хлеба, а чем это могло помочь? Так умер учитель папы Густав Шваб, они вместе были на погрузке леса. Умершие лежали около забора зоны, штабелями, и было их там много. Многое из того, что сделано, построено, создано в нашей стране, по словам А.И. Солженицына «выжато из мускулов доходяг (когда они ещё ими не были)». Мы обязаны помнить это…
В Нижнеингашском районе «трудармейцы» работали на лесозаготовке и на погрузке леса. Отец с братом, так как были покрепче, попали на погрузку. В бригаде на погрузке одного вагона работало шесть человек. Погрузка происходила следующим образом. На подававшийся вагон, или платформу становились два человека, и по обеим сторонам вагона также по два человека. От двоих с одной стороны, той, на которой перед вагонами лежали ступенчато брёвна, через вагон протягивались верёвки, к двоим по другую сторону. Сначала бревно закрепляли, затем, по команде «Го-о-п!» двое со стороны закрепления толкали вверх, двое на вагоне тянули снизу вверх и двое по другую сторону – что есть сил на себя. Если такая лесина срывалась – это была неминуемая смерть, в лучшем случае тяжкое увечье. На погрузку одного вагона давалось два часа. И так пока не будет погружен последний.
«Зимой морозы доходили до пятидесяти градусов. На лесоповал не выводили кажется если было около тридцати.. точно не помню… Состав мог подойти в любое время дня, или ночи, и его нужно было грузить, – вспоминает отец. – Часто выводили раньше, чем подходили вагоны, тогда в ожидании мы начинали бегать, потому что от холода нас буквально трясло».
Работали в тайге, на заготовке леса. Бригада – двадцать девять человек. Бригадир работал вместе со всеми. Норма составляла четыре кубометра в день. Лес меньшего диаметра больше давал для выполнения нормы, поэтому больший в диаметре записывали как меньший. Зимой в тайге снег такой, что лошади просто проваливались по брюхо. Заготовляемый лес был шесть метров в длину, и его нужно было обработать и транспортировать. Сегодня такую работу выполняет специальная техника. У «трудармейцев» были ручные пилы, топоры и верёвки. Спиленное и отёсанное дерево более тяжёлым концом клали на небольшую тележку на двух колёсах, запряжённую лошадью, а тонким концом эта лесина волочилась по земле, или по снегу. Иногда дерево было такое тяжёлое, что лошадь не могла сдвинуть его с места. Тогда впрягали ещё одну, с соседнего участка, а то и самим приходилось. Так спиленный лес доставлялся к месту погрузки и укладывался в штабеля.
Летом в тайге было невыносимо из-за комаров, мошки или таёжного гнуса, который забивался за шиворот, разъедал руки и лицо, проникал везде, даже за голенища сапог. Ноги от укусов опухали так, что, придя в барак, люди не могли снять с них сапоги. А защиты не было никакой. Кто не был летом в сибирской тайге, вряд ли сможет представить эти ощущения .
«Были случаи, когда вели строем, а в лесу ягоды какие-нибудь попадались, люди голодные, потянется человек за ней, а тут и смерть его. Шаг влево, шаг вправо – охрана стреляла на поражение. Бежать было бессмысленно, и мы это понимали. Видимо, поэтому, среди нас практически не было нарушений».
Кормили три раза в день, но очень плохо. Девятьсот граммов чёрного плохого хлеба, утром семьсот и вечером двести, также немного клейкой каши, каждый день худая баланда без картошки, из гнилого, вонючего рыбного сбоя (головы, плавники и внутренности рыбы). По нормам Краслага , даже этот полуголодный «котёл», которым невозможно накормить человека, работающего десять часов на морозе, считался «ударным», видимо потому, что «трудармейцы» всё же не были ни политически, ни уголовно осуждёнными.
Голод – это тяжёлое испытание, разрушающее человека, лишающее его
человеческого облика, превращая его в животное. Голод въедается в сознание и
навсегда изменяет его. Люди, испытавшие голод, помнят его всю жизнь, ничего не
выбрасывают, съедают даже крошки. Голод может свести человека с ума. Об этом
писали Л. Разгон, В. Шаламов и другие. Те, кто посильнее, держатся дольше,
кто-то сдаётся сразу. Так было и в «трудармии».
«Это объяснимо, что люди пытались искать какой-то выход, что-то, что могло хоть
на какое-то время заглушить голод, – рассказывает отец. – В этом и была роковая,
страшная ошибка, сгубившая многих людей. К примеру, стащат обыкновенную
поваренную соль. На кусочек хлеба, примерно, в палец толщиной, насыпали соли на
два-три пальца. Так, на какое-то время, создаётся ощущение заполненного желудка.
Потом, конечно, много пили. А назавтра, смотришь, человек, весь отёкший, не
может утром встать, открыть глаза, а к вечеру уже погибает. Многих распухших
таким образом людей мы с братом собственноручно грузили в вагоны, когда нас
переводили в ПермьЛАГ. Они были ещё живыми, но не могли ходить. Я видел погибших
от украденной где-то и недоваренной крупы и от черемши».
В небольших количествах черемша полезна. Она содержит витамины и противовирусное вещество – фитонцид. Её нежные стебли собирают весной, а по мере роста она становится жёсткой, и уже не такой вкусной. «В лесу эту черемшу собирали, потом толкли с водой в туго набитых котелках, солили, варили и ели. Очень многие потом погибли, от несварения и обезвоживания. Яков, подчиняясь какому-то необъяснимому чувству самосохранения, сказал мне: «Будем есть только то, что дают». Так брат спас нас обоих»..
В целом же в «трудармии» действовала гулаговская «формула Френкеля» : «от заключённого нам надо взять всё в первые три месяца – а потом он нам не нужен!». Поэтому гулаговское «меню» разрабатывалось таким образом, чтобы люди могли впроголодь, но жить в течение определённого времени, при этом физически работая. Потом, когда их ресурс вырабатывался, на смену им приходили другие. К концу сорок пятого года в лагере оставались те, кто смог выжить в эти самые трудные и страшные годы.
Прим.: Нафталий Аронович Френкель – генерал НКВД, начальник работ на Беломорканале, начальник БАМлага, начальник ГУЛЖДС (Главное Управление Лагерей ЖелезноДорожного Строительства), после войны заместитель Кагановича по капитальному дорожному строительству. Предложил отказаться от системы равенства в питании арестантов, единую систему перераспределения: питание одних за счёт других, хлебную шкалу и шкалу привара, зачёты и досрочное освобождение за хорошую работу. Умер в 50-е гг. в Москве.
«Весть о Победе застала меня, когда я с котелком шёл на завтрак по территории
лагеря, – рассказывает папа. – Радости «трудармейцев» не было предела. Появилась
надежда – уже отменили вышки, обращаться чуть лучше стали. Все вдруг
почувствовали, что вот и нам дадут возможность быть вольными людьми, отпустят
домой. Но случилось это не скоро. Старались держать людей дольше, ведь надо было
кому то работать, поэтому отпускали неохотно».
Года с сорок шестого режим в «трудармии» стал чуть мягче. «Уже на Урале нас
стали отпускать в близлежащие деревни, там можно было кое-что выменять. К
примеру, экономили мыло, потом выменивали на картошку – полведра картошки за
кусочек мыла в 50 грамм. Караульный у ворот лагеря относился уже больше
формально. Конечно, всё равно необходимо было сначала спросить, можно ли выйти.
Разрешали всегда, и не было ни одного случая, чтобы кто-то не вернулся».
Только в конце сорок седьмого папа настоял перед начальством лагеря на том, что пора отработавших шесть лет отпускать, за день оформил документы. Домой, в Большемуртинский район, он, брат, и ещё двое земляков приехали 31 декабря 1947 года в восемь часов вечера.
Они верили, что допущенная несправедливость в отношении российских немцев будет признана и устранены её последствия. К сожалению, этого не произошло. «Долго ещё мы находились «под комендатурой»: раз в месяц нужно было приходить в органы и ставить подпись, что ты находишься там, где тебе определено, – говорит папа. – Это унижало наше человеческое достоинство и означало ограничение любой свободы. Нам сказали: «Домой (в Поволжье) никогда не вернётесь. За неподчинение 20 лет каторги » (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 ноября 1948 г. /»Ведомости» Верховного Совета СССР, №51, 1948г.). «Комендатуру» отменили только в 1956 году. Несмотря на то, что в начале семидесятых годов ограничения в выборе места жительства для немцев были сняты (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 3 ноября 1972 г. «О снятии ограничений в выборе места жительства, предусмотренного в прошлом для отдельных категорий граждан»/ «Ведомости» Президиума Верховного Совета СССР, №52, 1972 г.), восстановление немецкой автономии уже было невозможным. А году в семьдесят четвёртом я был на Родине: в Саратове, Гмелинке, а в Энгельсе зашёл в бюро по обмену жилья. Там изумились: «Кто же поедет в Сибирь добровольно?»
Политико-правовое признание вклада «трудармейцев» в обеспечение Победы в Великой Отечественной войне произошло лишь через сорок с лишним лет. Очень многие из них просто не дожили до этого.
Папы не стало в 2012 году.
Татьяна Розманова