Анна Наринская о переписке Николая Эрдмана и Ангелины Степановой
Для того чтобы книга навсегда осталась в памяти и стала частью жизненного опыта,
необязательно браться за что-то классическое, свежее или популярное — интересные
и по-настоящему важные вещи довольно часто остаются в тени. О неочевидных
сокровищах воображаемой книжной полки и рассказывает Анна Наринская в рубрике
«Старые испытанные книги».
Очевидно, что мы переживаем кризис языка любви: не только литературного, но и
«человеческого».
Правдивость высказывания Умберто Эко о современном читателе, с которым постмодернистская литература обращается как с «очень образованной женщиной» (ей нельзя сказать «люблю тебя безумно», потому что тот, кто хочет сказать это, понимает, что она понимает, что подобная фраза прежней литературой истощена и обессмыслена), становится особенно наглядной, если применить его непосредственно. То есть конкретно к словам «я люблю тебя безумно».
К описанной Эко культурной ситуации давления прошлого, позволяющей сказать только «как говорится, я люблю тебя безумно» прибавились ситуация «цивилизационная»: чаты, эсэмэски, эмодзи и иже с ними — все это уводит от любовного высказывания к любовному жесту, то есть разъязычиванию чувства.
И именно поэтому «люблю тебя безумно», написанное подробно и всерьез, причем нашими современными, ну или почти современными, словами, производит впечатление сенсационное.
«Дорогой, прекрасный, любимый… Я люблю тебя, думаю о тебе все дни и все ночи. Не оставляй меня своим вниманием, мыслями, сердцем. У меня все принадлежит тебе, я для тебя на все готова».
«Встаю в 7. Ложусь в 11. Лежу в темноте с открытыми глазами и мучительно долго не могу заснуть… Я не знаю счастья, я не знаю, есть ли у меня право желать счастья Тебе, но, если даже тень его сможет промелькнуть по Твоему лицу, когда ты подумаешь обо мне, она будет для меня самым огромным счастьем жизни».
«Я не могу расстаться с мечтами о тебе ни днем ни ночью. Целую твои руки».
«Как хочется Тебя послушать, посмотреть на Тебя, увидеть, как ты смотришь на меня, не видеть, как Ты смотришь на меня».
Молодая актриса МХАТа Ангелина Степанова и Николай Эрдман, уже прославленный мейерхольдовской постановкой «Мандата», встретились в 1928. Она вскоре ушла от своего мужа, он же так и не смог покинуть жену. Но разлучили их (и, соответственно, стали поводом к переписке) обстоятельства не семейные, а политические, или исторические — сами выбирайте, как лучше назвать то, что стало происходить в тридцатые годы.
Осенью 1933 года Николая Эрдмана забрали прямо со съемок фильма «Веселые ребята» (он был соавтором сценария). Постановлением Особого совещания при НКВД он был приговорен к трехлетней ссылке в Енисейск. Все эти три года Эрдман и Степанова вели одну из самых восторженных, нежных, грустных и — да, я сейчас специально употреблю это совершенно не подходящее слово — артикулированных любовных переписок на свете.
Стараниями Виталия Вульфа, знаменитого телеведущего и наперсника поздних лет Ангелины Степановой, эта переписка была издана отдельной книжечкой. Писем Степановой там гораздо больше — архив ее адресата оказался в лучшей сохранности, чем ее собственный, и поэтому этот материал становится невероятно интересным источником сведений о театральной и светской жизни начала тридцатых. «Вчера Бабель читал „Марию”… После чтения мы со всей свитой Бабеля, состоявшей из Утесовых и еще человек пяти, пошли на вечер Багрицкого. Неплохо читал о Багрицком Олеша, некоторые места были очень хорошие. Даже Катаев был приличен».
Редкие скетчи жизни в Енисейске в письмах Эрдмана больше говорят о таланте автора, чем об описываемом месте (хотя и о нем — многое), и они совершенно прекрасны: «По-моему, я однажды писал Тебе, что весна приезжает в Енисейск на первом пароходе. Оказывается, на первом пароходе приезжает не весна, а водка. Пока еще нет ни первого парохода, ни весны, ни водки. Но судя по тому, что девушки уже начали красить щеки, мужчины собирать бутылки, а рабочие исправлять пристань, можно надеяться, что в скором времени появится и то, и другое, и третье».
Но все-таки главное, почему надо читать эти письма, эти тексты, — это любовь. Любовь, переведенная разлукой в буквы. Буквы, переводящие задыхания в осознанность. Тут важно, что те, кто пишет, — один из лучших авторов своего времени и актриса, «проговорившая» все главные роли театра, — знают цену словам. То есть они знают их исключительно высокую цену. Понимают, что они могут скомпрометировать и даже предать (так и случилось: письма Степановой к Эрдману вместе со всеми его вещами попали в НКВД, а оттуда — к жене писателя). Понимают, что малейший перебор интонации, малейшая смена стиля могут сделать пылкие признания пошлостью.
(Тут нельзя удержаться и не привести длинную цитату из письма Эрдмана к другой женщине, написанного пять лет спустя после того, как они со Степановой расстались, — просто чтоб дать понять, как этот человек чувствовал слова и то, как они могут читаться, и на какую иронию по отношению к ним и к себе был способен:
«И когда стало уже совсем не видно пристани, и я ушел к себе в каюту, и позже, ночью, когда я долго лежал на своей койке с открытыми глазами, и, в особенности, тогда, когда я их закрывал, я все еще видел берег и пристань, и тебя, стоящую на пристани с высоко поднятой рукой, — такую красивую и такую желанную.
Вот как я написал бы тебе, если б я был Хемингуэй.
Детка! Послезавтра, в 11.30, моя новая яхта «Чипа» подойдет к крымскому мосту. Все матросы и наш капитан Иосиф Соломонович Кац будут служить тебе как дрессированные собачки. Я буду ждать тебя в Рязани, в отеле „Звезда”…
Вот так я написал бы тебе, если бы я был Ротшильд.
К сожалению, для первого у меня не хватает стиля, а для второго — денег»).
Так что все эти «целую твои руки», «ты у меня один, и все, что со мной и у меня, стремится к тебе», «если б моя подушка могла рассказать, о чем я думаю, она до утра рассказывала бы о тебе» — это не влюбленный лепет, а, как бы смешно это ни звучало, ответственные высказывания, отражающие реальность. Это язык любви, которым люди, не боявшиеся пользоваться им, владели и который мы почти потеряли.
«Самые светлые, нежные мысли тебе, мой родной, мое счастье» — не говорите, что это то же самое, что кошечка с мерцающим над ней сердечком.
Анна Наринская