Во время Большого террора убивали не только людей, но и память о них
Само знакомство с арестованным, присутствие с ним
на одной фотографии
становилось опасным
Ведущий рубрики «Портрет и вокруг» Алексей Бабий, глава красноярского «Мемориала», почти три десятка лет собирает сведения о жертвах тех лет и оцифровывает архивы и воспоминания очевидцев. С июля рубрика меняется. Сначала — документы о том, как технологически был устроен Большой террор, а с середины августа Бабий начнет выкладывать истории и снимки конкретных людей, кого расстреливали ровно 80 лет назад, день в день. Цифры и отдельные судьбы; для списков казненных наших 24 полос мало.
Большой террор в памяти людей оброс мифами и мистикой. На самом деле большинство иррациональных, казалось бы, явлений имеет вполне рациональное объяснение, если понимать механизм и логику Большого террора.
Вот, например, именно во время Большого террора советские люди приобрели привычку панически уничтожать фотографии, на которых они запечатлены с «врагами народа». Да и вообще уничтожать всякие следы знакомства и тем более приятельства с ними.
Казалось бы, это было следование тенденции — ведь что ни день изымали, вырезали фотографии и упоминания о репрессированных партийных деятелях, уничтожались их книги в библиотеках. Дети вымарывали фотографии «врагов народа» из учебников и с обложек тетрадей. Очевидно, что на двадцатом году своей жизни советская власть чувствовала себя крайне неуверенно. Ни разума, ни логики в этих вымарываниях нет, есть только эмоции. Так покинутая женщина в слезах и истерике вырезает из фотографий своего «бывшего»,
Можно увидеть в этих вырезаниях и некий мистический ритуал, когда, удалив любую память о человеке, ты делаешь его несуществующим. Камлания ли это, истерика ли — в любом случае это не разумное управление государством.
Однако с домашними альбомами была другая ситуация: люди заметили, что само знакомство с арестованным, присутствие с ним на одной фотографии становится опасным. После того как кого-то арестовали, начинали исчезать его друзья и знакомые. Так что лучше не оказаться другом или знакомым арестованного, а еще лучше никому не быть другом или знакомым. Люди боялись не только НКВД — они боялись друг друга. Сегодня ты в гостях у кого-то, а завтра его арестовали, а значит, могут прийти за тобой.
Опасения эти были не такими уж напрасными. Действительно, за каждым арестованным тянулся след арестов его друзей и знакомых. Причина была вполне техническая — завышенные лимиты. На каждый регион были спущены контрольные цифры на репрессии, и эти цифры существенно превосходили количество «подозрительных», стоявших на учете в НКВД.
Но даже если арестовать всех, кто был на учете, лимиты были бы недовыполнены. Где взять недостающих? На доносах не выедешь: несмотря на массовый психоз, доносов было не так много, миф о четырех миллионах доносов — не более чем миф.
В НКВД пошли по простому пути: на первом допросе человека спрашивали, с кем он знаком, с кем дружит — еще не предъявляя никаких обвинений. Люди, не чувствуя подвоха, называли фамилии. А потом из этих людей следователи лепили «антисоветскую организацию», арестовывали и на допросах первым делом спрашивали, с кем он знаком, с кем дружит. Именно так удалось перевыполнить первоначальные лимиты на порядок. Так что люди правильно подметили тенденцию и стали сторониться «токсичных» знакомых.
Поскольку этот метод стали применять одновременно по всей стране, не исключено, что его выработали (или донесли до нижестоящих) на совещании руководителей центральных и региональных органов НКВД, на котором обсуждалась будущая «кулацкая операция». Это совещание Ежов провел 16—20 июля 1937 года.
Об этом совещании известно немного и в основном из следственного дела Ежова. С каждым из начальников управления проработали «оперативный лимит» и даже не разрешили, а рекомендовали применять физические методы воздействия. Ежов прямо заявил: «Если во время этой операции и будет расстреляна лишняя тысяча людей — беды в этом совсем нет. Поэтому особо стесняться в арестах не следует. В связи с разгромом врагов будет уничтожена и некоторая часть невинных людей, но это неизбежно».
На совещании, по крайней, мере поднимались, а может быть, и решались технические вопросы. Операция была не рядовая даже для НКВД, привыкшей к крови.
Например, куда девать трупы? До этого расстрелянных закапывали, как правило, на кладбищах. Однако теперь предстоят такие количества, что кладбища будут слишком малы — да и захоронения будут слишком заметны. Стали рыть рвы за городом.
Или: что отвечать родственникам расстрелянных? До этого им честно отвечали, что он расстрелян, а то и печатали списки расстрелянных в газетах. А в 1937—1938 годах родилась лукавая формулировка «Десять лет без права переписки».
На этом же совещании Ежов объявил, что кулаками и уголовниками дело не ограничится. Репрессиям будут подвергнуты «харбинцы, поляки, немцы, члены т.н. «кулацко-белогвардейских группировок в ВКП(б) и советском аппарате».
И действительно, уже 20 июля выходит постановление Политбюро с требованием немедленного издания приказа НКВД «об аресте всех немцев, работающих на оборонных заводах, и высылке части арестованных за границу», а НКВД издает указание «приступить к организации детального учета работающих на жел. дор. транспорте поляков, перебежчиков, политэмигрантов и политобмененных из Польши, военнопленных польской армии, бывших польских легионеров, бывших членов польских антисоветских партий (как ППС) и других, независимо от того, имеются на них компрматериалы или нет».
Заметим — независимо от наличия компрометирующих материалов. Всех немцев и всех поляков. Начинаются так называемые «национальные операции» НКВД. Но о них стоит рассказать подробнее.
Алексей Бабий
председатель Красноярского общества «Мемориал»