31 июля исполняется 90 лет со дня рождения Владимира Фроловича Пентюхова - журналиста, краеведа, поэта и прозаика.
В 2006 году довелось мне готовить к выпуску первый номер газеты "Енисейский казак", и по совету атамана Павла Платова я повстречался с одним из старейших казаков ЕКВ - есаулом Владимиром Пентюховым.
До тех пор мы не были знакомы, и если верить примете, что самое верное впечатление о человеке - первое, то мне предстоял не очень приятный вечер. У входа в подъезд многоэтажки меня поджидал грузный, унылого вида старикан. Но вот он улыбнулся - и словно стряхнул с себя не один десяток прожитых годов.
Мы расположились с ним на кухне уютной двухкомнатной квартиры. Речь зашла о казацких корнях моего собеседника.
- Когда в 1985 году я работал над книгой "Раб красного погона" (краснопогонниками называли солдат войск МВД, в которых довелось служить), неодолимо потянуло меня в те места, где проходило детство,- поведал Владимир Фролович.- Там, в селе Средняя Муя Иркутской области, наш сосед - столетний старик - обрисовал мою родословную. Дед мой, донской казак, по какой-то причине был выслан в Сибирь. Отец в Гражданскую командовал красным эскадроном. На чердаке нашего дома я нашёл шашку отца. Вот она! С тех пор и познакомился с красноярским казачеством. Начал писать о казаках заметки в газеты, и они мне в 1990 году присвоили звание есаула, сшили форму...
Так в первом номере газеты появилась фотография есаула с высоко поднятой шашкой. Рядышком я поместил его стих о штыковой атаке на сопках Манчжурии, где ему пришлось принять участие в заключительном акте Второй мировой войны. И где в той атаке его штык оказался проворнее самурайского.
Первый блин, если иметь в виду газету, оказался не комом. Казакам она понравилась. Хотя многое из нашей продолжительной беседы так и осталось за рамками публикации.
В частности, рассказ о тяжелейших испытаниях, которые выпали на долю подростка в годы войны. Его отец - Фрол Герасимович - владел не только шашкой. Искуснейший столяр, он возглавлял бригаду плотников и в сёлах Иркутской области возводил школы, магазины, клубы и другие нужные строения.
Известие о начале войны застало семью во время очередного переезда в одной из деревень, в которой остановились на ночлег. В тот же день отец ушёл в военкомат. А тринадцатилетний мальчуган с тяжело больной матерью и младшим братом остались в колхозе, где вовсе не обрадовались появлению неожиданных нахлебников.
Через несколько месяцев в деревне появился отец. Израненный осколками вражеского снаряда под Смоленском, он был подчистую списан и отправлен долечиваться к семье. А та сама едва влачила существование.
После смерти отца председатель колхоза в открытую принялся выживать пришельцев. Так что им пришлось цепляться за любую возможность, чтобы избежать голодной смерти.
Четырнадцатилетним Володя отправился на лесосплав, где едва не погиб, спасая раздавленного брёвнами такого же, как он сам, бедолагу-мальчишку. А через месяц оказался с крупозным воспалением лёгких на больничной койке рядышком со своим приятелем, которому сделали операцию и который пошёл на поправку. И теперь уже он спас своего кореша, закричав, что было мочи: "Володя! Не умирай!!!" И вывел своего товарища из смертного забытья.
В пятнадцать лет Пентюхов-младший был мобилизован на трудовой фронт в Черемхово, в ФЗУ, где должен был научиться добывать уголь. Главное в мастерстве навалоотбойщика было одно: цепляй совковой лопатой угля как можно больше и кидай как можно дальше. Трудились от темна до темна. Через полгода только треть призванных получила документ об окончании училища. Остальные либо сбежали, либо получили увечья в шахте.
Путеводной звездой для юноши стали прощальные слова отца:
- Всё, сынок... Последние дни живу... Устал я... Шибко, шибко устал... Прости, оставляю вот вас. На тебя только надежда... Ты у меня кремень! И это хорошо. Гнись, но не ломайся. Мясо вот стал добывать, волчицу застрелил... Только не злоупотребляй охотой. Работа - вот главное. И дай мне слово, пока я живой, что не посрамишь ты наш род ни чёрным делом, ни злым умыслом...
С этим напутствием шагал юный солдат разведотделения Пентюхов со своим батальоном по раскалённым пескам пустыни Гоби. С ним одолевал кручи хребта Большой Хинган, через который бойцы переваливали орудия, машины, танки. Вот как описал поход Владимир Фролович в одном из своих стихотворений:
"Мы облепляли их, как муравьи,
И под команду старших - раз, два, взяли! -
Закусывая губы до крови,
И раз за разом в горы поднимали..."
Не все выдержали невероятные надсады.
"И жаль солдат, что пали не в бою.
Болит не заживающая рана.
Покой их стерегут в чужом краю
Вершины покорённого Хингана..."
И всё же не палящая жара пустыни Гоби, не штыковые атаки, не августовский вечер под Чанчунем, где в жаркой схватке получил тяжёлую контузию, более всего запомнились будущему писателю. А, казалось бы, рядовой эпизод в городишке Ваньемяо.
Там батальон делал зачистку на предмет - не затаились ли где отступившие японские солдаты. В мастерской часового мастера рядовой Пентюхов увидел торчащий из-под стола мужской сапог. Потянул за него. А оттуда раздался дикий крик:
- Ватакуси хитай аримасенко!
Перед отправкой в Манчжурию лексикон бойцов разведгруппы пополнили знанием японских слов, которые могли пригодиться во время боевых действий, и Пентюхов понял, что незнакомец кричит: "Я не солдат!"
- Вытаскиваю этого "не солдата" на свет,- рассказал Владимир Фролович,- гляжу - мальчишка моих лет. А второй раз повстречался с ним уже в Забайкалье, в Чите, куда был переведён из пехоты в войска МВД. Представляешь, выхожу из отдела кадров управления двадцать четвёртого лагеря военнопленных японцев, и едва поднялся на взгорок около столовой, как из её раскрытой двери навстречу вышел молодой японец с миской в руке. Увидев меня, этот потомок самурая вдруг застыл с вытаращенными в мою сторону глазами, и до меня донёсся знакомый дрожащий голос:
- Ватакуси хитай аримасенко!
При этих словах в левой стороне груди Пентюхова что-то больно скребануло, затем явно, как бы со стороны, послышались глухие удары сердца. Перед ним стоял его бывший пленник из манчжурского города Ваньемяо. В этот момент они чуть не обнялись. Порыв к этому был с обеих сторон. Не обнялись, но, как говорится, поручкались, улыбаясь и глядя друг на друга.
- Короче говоря, вечером этого же дня я и Иосива, вооружившись блокнотами и ручками, засели в пустующей половине проходной будки и начали упражняться в произношении слов: я - японских, он - русских,- вспоминал Владимир Фролович.- Позже к нашим занятиям присоединились сержант Бояма, ефрейтор Дой и армейский врач Ишида.
Ефрейтор Дой - высокий, широкий в плечах - оказался руководителем токийского Национального цирка, борцом высокого класса. Он и предложил устроить показательное выступление. Соорудили арену, засыпали её опилками. И пятьдесят солдат по очереди нападали на Доя, пытаясь свалить его так, чтобы он коснулся коленом земли. Но этого никому не удалось сделать.
День был воскресный, вокруг арены собрался чуть ли не весь лагерь. И сам начальник лагеря вручил победителю модную тогда чернильную авторучку...
Затем, уже по инициативе Пентюхова, последовали другие массовые мероприятия: шахматные и шашечные соревнования, игра в городки, пение русских песен, постановка концертов...
Итогом двухлетней службы в лагере для Владимира Фроловича стало назначение его исполняющим обязанности младшего инструктора политотдела по работе среди военнопленных, а также должность переводчика с отдельной оплатой.
Но и этим не замыкался круг интересов молодого бойца. Каждый день был заполнен напряжённым трудом по самообразованию, чтению художественной литературы. Не сумевший окончить в годы войны даже семилетку, он стал своим на литературных курсах, которые были созданы при редакции областной газеты "Забайкальский рабочий".
И вот настал долгожданный для пленных день. Строем по четверо, с ранцами за плечами, пошли они, чьи-то сыновья, мужья, отцы, через ворота зоны и, смежив перед лицами ладони, глядя на провожающих их советских солдат и офицеров, повторяли: "Сайонара!" - то есть "До свидания!" и "Аригато!" - "Спасибо!"
Среди них вышагивал и сержант Иосива Вада. После плена он поступил на учёбу в Токийский институт иностранных языков на русский факультет, успешно окончил его и много лет проработал переводчиком в крупной торговой фирме.
А встретиться ему с Владимиром Фроловичем довелось ровно через пятьдесят лет в Красноярске, куда Вада прибыл с японской делегацией.
Обнялись бывший русский солдат со своим бывшим пленником, и оба не скрывали слёз.
После службы в Чите Владимир Фролович очутился в Заполярье, на 503-й стройке МВД, которая вела железную дорогу от Салехарда на Игарку.
Прибыл с отличной характеристикой, в которой было сказано, что Пентюхов отличился не только в организации культурно-массовых мероприятий, но и в политико-массовой работе: по его настоянию в лагпункт чуть не ежемесячно наведывался докладчик со знанием японского языка. Он рассказывал пленным о международной обстановке, о жизни советских людей. Так что не случайно после освобождения несколько десятков японских солдат не захотели возвращаться на родину и остались жить в Советском Союзе.
Политотдел стройки утвердил его в офицерской должности руководителя художественной самодеятельности солдатской и поселковой молодёжи. Позже он был назначен и администратором театра в посёлке Абезь, куда начальник стройки, легендарный полковник В. А. Барабанов собрал весь цвет талантов, которые попали в лагеря из столичных театров.
Как сказано в стихотворении Пентюхова о Василии Арсентьевиче:
"Справедливый, честный, без пороков,
Зря людей в обиду не даёт.
Обещает стройку сдать до срока.
Театрал завзятый, сам поёт..."
И ещё одно впечатление от встречи с высоким начальником:
"И в его глазах я вдруг увидел
Выражение отцовских глаз,
Доброту природную, заботу.
Для меня, другим не напоказ..."
Словом, повезло Владимиру Фроловичу на сей раз, как говорится, во всех отношениях. Старательный, обходительный, любимец актёрской труппы, со стороны он виделся неким везунчиком и этаким обаяшкой (каких, кстати, в годы застоя развелось немерено и которые предали партию).
И кто бы мог подумать, что ради своих убеждений он мог пойти на смертельный риск. А такая возможность вскоре представилась.
Как-то, узнав, что Пентюхов отправляется по лагпунктам с проверкой состояния культурно-воспитательной работы, Барабанов попросил его найти опального полковника Вепрева, передать ему привет и спросить, не требуется ли какая-нибудь помощь.
Задание было выполнено. Но Вепрев вместо благодарности вдруг заявил:
- Спасибо за привет, но пусть Василий не суёт свой нос в мои дела. Помочь он мне ничем не сможет, а вот очутиться рядом со мной - это запросто. Или раздавят его, как муху. Скажут, что попал в аварию. Я вот что скажу вам, молодой человек. Лаврушку (Л. П. Берия.- Прим. авт.) боится даже Сталин. А Лаврушка и есть главный враг советского народа. Его цель - накинуть сеть на Кремль. А потом уничтожить правительство советской власти, партию и комсомол...
И вот в апреле 1951 года Владимир Фролович получил из Москвы пакет с текстом песни о чекистах с приказом: ею открывать все концерты. А в ней сказано: "Вперёд за Сталиным нас Берия ведёт!"
"Вот это да! - записал в своём дневнике Пентюхов.- А как же партия, она наш рулевой? Её, родную, что, уже в отставку? И я своею собственной рукой грех исправляю, не боясь последствий. Пакет-то с текстом мне лишь одному: "Вперёд за Сталиным ведёт нас партия". Вот это мозг не ранит никому..."
А последствия не замедлили сказаться. За руководителем художественной самодеятельности вскоре была установлена слежка. Последовал обыск в доме, где проживала его семья. Благо, что накануне он с супругой Ниной Егоровной успел сжечь все крамольные стихи.
И вот вызов на допрос к прибывшему из столицы опытному сыскарю. Майор МВД, тщательно изучивший дело, и предположить не мог, что какой-то солдат-недоучка, которому подфартило не коченеть в лютые морозы с автоматом на вышке, а кайфовать на офицерской должности в театре, смог решиться изменить текст песни, утверждённый в ГУЛАГе, без чьей-то подсказки со стороны. Чьей?
Это и надо было выяснить. Куда потянутся ниточки? А это уже тянет на антисоветский заговор. А там надо сверлить дырочку в мундире для очередного ордена.
Особист, не дав даже присесть вошедшему в комнату солдату, обрушился на него с гневной тирадой (далее - слова из стихотворения Владимира Фроловича):
"Как, в бога-мать, посмел ты, недоносок,
Плясун, певец и на дуде игрец,
Из песни ликвидировать министра,
Ведь он для наших войск - святой отец!"
И без передышки, чтобы окончательно сломить ошеломлённого солдатика, выпалил последний аргумент:
"Ещё тебе какого чёрта надо? -
Кричал майор.- Отец твой - офицер?
У Колчака служил в двадцатом годе?
И воевал против СССР?
Так расстрелять тебя за это мало!
Скажи, кто научил тебя, щенок..."
А далее последовало неожиданное. Стоящий словно в онемении солдат вдруг закричал так, что зазвенели стёкла в тесной комнатушке:
"Считаю политической ошибкой
Того, кто текст для песни сочинил!
А если вдруг что с Берией случится,
Как будет песню исполнять наш хор:
"Вперёд за Сталиным ведёт нас Фишма Браун
Или какой-нибудь Елпидифор?"
Теперь уже надолго умолк майор, которому ничего не оставалось, как отпустить задержанного с приказом не отлучаться из посёлка ни на час. Долго ещё пробыл особист на заполярной стройке. Тщательно опрашивал всех знакомых Пентюхова. Слал запросы в Иркутск насчёт его родных и близких. И в конце концов из его уст прозвучало: "Свободны вы, товарищ Пентюхов..."
Довелось нам встречаться с Владимиром Фроловичем не так уж и часто, но каждая встреча становилась настоящим открытием этой многогранной личности. Таковым стало и празднование нового, 2008 года в семье Пентюховых, куда мы пришли с супругой Ниной Григорьевной.
Хозяин квартиры был в ударе и закатил настоящий концерт. Он прочитал поэму о том, как советский солдат спас крохотную немецкую девочку.
Это было не просто чтение, декламация или что-то в этом роде. Это было сродни природной стихии. Душонка моя то робко сжималась под громовыми раскатами могучего баса, то немела от тончайших лирических струй, которые вместо молнии выпадали из грозовых туч. Глаза мои заливали слёзы и какого-то отчаяния, и скорби, и радости...
- В 1958 году в Красноярске был объявлен краевой конкурс артистов-чтецов, победителям которого предстояло в Москве на всероссийском конкурсе отстаивать честь сибиряков,- рассказал Владимир Фролович.- И для меня не стало неожиданностью, когда я вошёл в тройку победителей и в столице состязался с большими мастерами. Кстати, завоевал поощрительный диплом. Вручая его, председатель жюри Игорь Ильинский сказал: "Молодой человек, а Шаляпин не вам свой голос в наследство передал?" Конечно, Шаляпин тут ни при чём. Ведь мне прививал чувство слова на 503-й стройке сам князь Болховской - артист Ленинградской государственной филармонии. Он сделал из меня грамотного чтеца с безупречной дикцией. И ему первому в Ленинград, где он жил после реабилитации, сообщил я об успехе на конкурсе.
Азы сценического искусства помогал Пентюхову освоить потомок декабриста князя Оболенского Леонид Леонидович Оболенский. Один из умнейших преподавателей ВГИКа, создатель более тридцати кинофильмов. На стройке он руководил драматическим кружком. Под его руководством молодёжный коллектив поставил пьесу по роману Фадеева "Молодая гвардия".
Благодаря знаниям, полученным от Оболенского, Владимир Фролович досрочно окончил культурно-просветительное училище, затем Высшую профсоюзную школу культуры. По возвращению в гражданскую жизнь был директором районного дома культуры. Но в 1958 году покинул сцену. Перетянула журналистика...
Долгие годы он проработал в газете "Речник Енисея". Не в его стиле было искать место попрестижней и повидней. Его вполне устраивало, что он стал своим в семье енисейских речников. В 1959 году был принят в Союз журналистов СССР.
Заодно писал и публиковал книги: "Енисейские сказы", "Без компаса", "Раб красного погона", "Пленники печальной судьбы" и другие. В 2006 году стал членом Красноярской писательской организации.
Увлечения оставались прежние - рыбалка, которой посвящено немало поэтических строк, антология тюремно-каторжных песен...
Но время неумолимо брало своё. И всё чаще его местом пребывания стали госпитали и больницы. Особенно подкосил ветерана внезапный уход верной подруги Нины Егоровны, с которой десятки лет прожил в мире и согласии. Не радовали его и мои подношения дачных даров.
И вот наш последний разговор. Позвонил я где-то в десятом часу вечера. Вроде бы и не так поздно. Но после долгого молчания раздался едва слышимый недовольный старческий шёпот:
- Ну что ты так поздно звонишь? Меня бессонница замучила, только заснул, а тут твой звонок...
Я было засобирался извиняться и положить трубку, но он продолжал:
- А знаешь, сегодня припомнился мне Пировск, родина моей Нины Егоровны. Тут начинал на гражданке свою работу директором клуба. Село не так уж большое, так что мы не могли не знать коренную пировчанку Екатерину Фокиевну Тюрюмину. Труженица, душевный человек.
Он рассказал, что не везло ей в жизни. Из колхоза переехала в Норильск, где работала в шахтёрской столовой. Но и там не заладилось. Вернулась в родное село. А в Норильске остались дочь с мужем. У них родился единственный сын Марат. Мальчик оказался слабым и с восьми месяцев до самой школы обитал у своей бабушки. А потом летал к ней каждое лето и жил до самой осени.
Призвали его в армию в 1985 году. Попал в Афганистан, в самое пекло. Третье боевое задание стало для танкиста Марата Васьковского последним. Груз 200 с его телом доставили в Норильск, но бабушка настояла, чтобы его перевезли в Пировск, где с почестями и похоронили.
- Сама она недолго пережила любимого внука и наказала похоронить её рядом с ним,- вздохнул Владимир Фролович.- Вот я и написал стих "Песнь о Марате Васьковском". Его опубликовала пировская районная газета "Заря". Слушай...
"С чего начать мне песню про солдата
Из Пировска - таёжного села?
Он молод был. Мечтал, как все, когда-то
Про разные хорошие дела.
Ему не встать из цинкового гроба.
Слов утешенья близким не сказать.
Не ждёт его и девушка-зазноба,
Не ждёт домой ни бабушка, ни мать..."
И - странное дело! Пока Владимир Фролович говорил, его голос не то чтобы окреп, он как бы наливался прежней силой. Он грохотал и утверждал жизнь.
Вскоре после нашего разговора его не стало. Не стало человека, который смог о себе сказать:
"Я - свидетель двадцатого и двадцать первого века
И, поскольку свободен на старости лет,
Освещаю в стихах бытие человека
Не затем, чтоб оставить в истории след,
А затем, чтоб потомки далёкие знали,
Как мы жили, чем жили, за что воевали..."
Теодор ШЕВЧЕНКО.
Красноярский рабочий 28.07.2017