Рисунки и фото предоставлены И.М. Чапковским, наследником авторских прав на все произведения Е.А. Керсновской по завещанию
30 октября – День памяти жертв политических репрессий. Евфросиния Керсновская жертвой не стала, хотя палачи старательно пытались загнать ее в лапы смерти
«Мое преступление – тягчайшее из всех: я на все смотрю глазами без шор <…>, я правильно оцениваю то, что вижу, и делаю выводы. И – что уж совсем непростительно – не боюсь высказывать свое мнение обо всем том, чему мне довелось быть очевидцем. А этого простить нельзя!..»
Так писала Евфросиния Антоновна Керсновская в своих воспоминаниях, посвященных ее, как она говорила, «университетам» – высылке из родной Бессарабии в холодный Нарымский край, скитаниям по Сибири в поисках нормальной трудовой жизни, тюремному заключению, работе в Норильской шахте.
Воспоминания эти известны под названием «Сколько стоит человек» – и это одна из сильнейших книг о том, что многим гражданам Советского Союза довелось пережить в XX веке.
«Мемуары? Нет! Листки, на которых записаны "наброски" прошлого.
Вроде
выцветших фамильных фотографий, которые дороги лишь тем,
кто в расплывчатых
изображениях узнает лица давно умерших людей – родных,
друзей... а в данном
случае – и врагов», – с этих слов начинается эта книга
Евфросиния Антоновна Керсновская родилась в 1907 году в Одессе, в дворянской семье. Отец ее был юристом-криминологом, которого очень уважали за принципиальность коллеги и те, кого он спас от несправедливого суда. Мать была учительницей иностранных языков (знания свои она щедро передала детям, сыну и дочери), оптимистичным и добрым человеком. Был у Евфросинии Антоновны и брат Антон, который погиб, защищая Францию во время Второй мировой войны.
В 1919 году семья Керсновских перебралась в Бессарабию (в то время входившую в состав Румынии) от ужасов гражданской войны и большевистского произвола. Здесь у них было родовое имение в деревне Цепилово: 40 гектаров земли и небольшой деревянный дом с садом.
Евфросиния Антоновна окончила курсы ветеринаров и взвалила заботы об имении на свои плечи – за несколько лет ей удалось превратить убыточное хозяйство в процветающее. Причем, она сама всегда наравне трудилась со своими рабочими и никого не обижала при рассчете.
Ее «преступлением», действительно, было лишь то, что она всегда следовала раз и навсегда усвоенному принципу: «никогда не выгадывать – не искать спасения путем хитрости и лжи, поступать только так, как это одобрил бы мой отец, человек бескомпромиссной порядочности, и что бы со мной ни случилось, воспринимать это как волю Божию, а она во зло обратиться не может <…>. Не испытывать сожаления о прошлом <…> и не трепетать перед будущим».
Евфросиния Антоновна не раз повторяла на страницах своим мемуаров, что именно это помогло ей выжить в самых тяжелых условиях – условиях, где о человечности намеренно забывали, в том числе для того, чтобы спастись.
Свои воспоминания Евфросиния Антоновна сопровождала рисунками.
Они состоят из
12 тетрадей и 703 рисунков. Есть еще и альбомный вариант с подписями - также 12
тетрадей и 680 рисунков.
Это - один из них, сделанный к главе «Не так страшен...
пень, как его воображают» (Тетрадь 1. В Бессарабии).
Керсновская описывает, как
выполняла работу, за которую никто больше никто не хотел взяться:
за пять дней
она порубила на дрова около 12 тонн огромных дубовых пней
В июне 1940 года Бессарабия была присоединена к СССР и стала частью Молдавии. Евфросинию Антоновну вместе с матерью (отец уже умер к тому времени, а брат Антон жил за границей) в одночасье, не дав даже собрать хоть какие-то вещи, выгнали из дома. Для органов НКВД они были представителями «эксплуататорского класса».
Маму 33-летняя Евфросиния Антоновна отправила в Румынию, а сама решила бороться за свое честное имя, потому что полагала: если честно трудится («не важно – кем, важно – как»), то можно будет найти себе применение в родной стране. Она работала батраком у тех, кто прежде называл ее барышней, но при этом понимала: люди боятся с ней общаться, их за это преследуют, поэтому она старалась держаться особняком, никого не компрометируя.
13 июня 1941 года состоялась массовая высылка бессарабцев в Сибирь. Среди полутора тысяч человек была и Евфросиния Антоновна Керсновская.
«Помню толпу, солдат, крики, пинки, давку в вагоне, битком набитом
растерянными и растерзанными людьми. <…> вповалку лежат, цепляясь за кое-какой
скарб, женщины, мужчины, дети в телячьем вагоне, где в стене прорезано отверстие
со вделанной в него деревянной трубкой, которая будет нашей первой пыткой - хуже
голода и жажды, так как мучительно стыдно будет пользоваться на глазах у всех
такого рода нужником.
Пытка стыдом - первая пытка... <…> Человек умеет быть изобретательным, когда
надо издеваться над себе подобными!»
(Тетрадь 2. Исход, или Пытка стыдом. Глава «"То", но уже не "то"»)
Что придет в голову любому человеку, если ему скажут: «Сегодня ночью за тобой приходили люди с оружием»? Скорее всего – сбежать подальше, спрятаться, переждать, спастись. Но Керсновская была не такой. Когда солдаты не застали ее на квартире, где Евфросиния Антоновна поселилась после изгнания из родного дома, она сама явилась в НКВД.
«Бегут те, кто виноват, а прячутся трусы», – говорила она. Молодая женщина ни в чем виноватой себя не считала – наоборот, ее мечтой было приносить людям пользу. Впрочем, именно это она и делала всю жизнь. Только в стране строящегося социализма это, как оказалось, мало кому было нужно.
В телячьем вагоне, среди своих земляков, она ехала на восток и не могла понять, за что в такие совершенно непригодные условия для жизни поместили матерей с детьми, стариков, людей на грани смерти? Зачем?..
«Множество самых разнообразных людей – мелких служащих, лавочников, гулящих девок и учителей – роднило лишь одно: все они не понимали, что с ними происходит, и плакали с перепугу и отчаяния».
Как оказалось – везут их в Нарымскую тайгу, на лесоповал, в пожизненную ссылку. Но это потом – а пока Евфросиния Антоновна ехала и наблюдала за тем, как одни люди бывают жестоки к другим. Без всякой причины, просто потому, что чья-то злая воля одних поместила под стражу других.
«Поистине, в те годы вся страна была сплошная тюрьма, где нельзя было разобраться, где палачи, где жертвы, и где будущие палачи и будущие жертвы».
У Евфросниии Антоновны была возможность сбежать и из этого страшного поезда, где нельзя было даже оправиться не на глазах у всех, поспать и вдоволь напиться воды. Но она снова не сделала этого – знала, что за побег одного накажут всех ее спутников в вагоне. Почему не сбежать всем вместе? «Но надежнее часовых – страх. <…> Страх людей, боящихся, как бы не было хуже».
Керсновская оказалась в Нарымском краю, работала на лесозаготовительных пунктах на реке Анга, Усть-Тьярм, Суйга. Нормы выработки здесь были не по силам даже здоровым мужчинам, что уж говорить о женщинах. Впрочем, работали на лесоповале и дети, начиная с 11-летнего возраста.
За невыработку нормы наказывали сокращением и без того скудного и голодного пайка. Люди гибли здесь от холода, голода и болезней – и никому до этого не было никакого дела. Кроме того, уже шла Великая Отечественная война – продовольствия не хватало вольным людям, что уж говорить о ссыльных.
В феврале 1942 года Евфросиния Антоновна совершила побег из ссылки – она была на грани голодной смерти, почти простилась с жизнью.
«Как воздушный пузырь со дна подымается на поверхность, так и я инстинктивно
стремилась на юг.
Не было у меня плана, не было цели. Был инстинкт
самосохранения и непрерывная борьба за жизнь.
<…> Голод, холод и усталость
долгое время были моими постоянными спутниками.
Должно быть, спасали меня очень
крепкие нервы; ни колебаний, ни страха не было».
Тетрадь 4-я воспоминаний Евфросинии Антоновны, «Сквозь Большую Гарь»,
посвящена
путешествию по Сибири, а это цитата из главы «Каждодневная забота: не умереть»
Суйгинский лесоповал, куда Евфросиния Антоновна попала, был под властью начальника Дмитрия Алексеевича Хохрина, жестокого до садизма человека. Он, прикрываясь словами о героях на фронте, требовал от обессиленных голодных людей, не привычных ни к такой тяжелой работе, ни к сильным морозам после теплой Бессарабии, валить столько деревьев, что, бывало, платы за это не полагалось в течение нескольких дней – норма не выполнялась. А единственная плата в том краю за рабский труд – мерзлый хлеб и жидкий суп из гнилой картошки.
Керсновская была единственным человеком, кто пытался противостоять Хохрину – на собраниях выступала против абсурдных норм, взывая к разуму своих собратьев по несчастью. Но никто ее не поддерживал. Безумный Дмитрий Алексеевич же писал на нее доносы, общим числом 111, обвиняя в саботаже и симпатии к врагу.
«Как перед Богом скажу, положа руку на сердце: ни разу, ни одного единственного раза я не смолчала!»
Если бы Евфросиния Антоновна не совершила побег, вероятно, скоро оказалась бы в тюрьме. В тюрьму, впрочем, она все равно впоследствии попала.
Перед побегом с лесоповала ее душевное состояние было таково, что она почти решилась убить Хохрина. Но не смогла: «Я не убийца!» – сказала она себе. И ушла в тайгу: «Я умру, но умру не на его глазах».
«Впереди была, должно быть, смерть; позади была – и это уж наверняка – смерть. Смерть – в рабстве. Смерть – на воле. <…> Я сделала выбор»
После побега Евфросиния Антоновна скиталась по Западной Сибири, прошла пешком почти полторы тысячи километров. В августе 1942 года ее арестовали и отправили под конвоем обратно в Нарым. Подозревали, что она засланный из Румынии шпион, спустившийся на парашюте в сибирскую степь.
Но в феврале 1943 года ее обвинили в клевете на жизнь трудящихся СССР и побег из места обязательного поселения. Приговорили к расстрелу.
В своих мемуарах Евфросиния Антоновна вспоминает, как ей предлагали писать просьбу о помиловании, но она отказалась. «Требовать справедливости – не могу, просить милости – не хочу», – так она написала на белом листе хорошей бумаги, который ей выдали.
Но расстрел заменили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и поражением в гражданских правах на 5 лет.
Евфросиния Антоновна сменила несколько лагпунктов (под Томском и Новосибирском), где работала бондарем, художником выжигательного цеха, швеей, строителем, ветеринаром.
«Вообще, если в нашей стране кого-нибудь ненавидят и презирают всей душой, то
это честного, добросовестного труженика. Это враг номер один»
(Тетрадь 6. Строптивый ветеринар. Глава «Si non e vero, e ben trovato» (Если это
и неправда, то хорошо придумано)
«Да зачем ты его, гада, не зарубила?» – такими словами встретила однажды Евфросинию Антоновна ее знакомая Оля Попова по Нарымскому лесоповалу в одной из тюрем. Оля эта была медсестрой, но, смертельно боясь Хохрина, не спасла никого из тех доходивших от голода и травм работяг, кого могла бы.
А вот Керсновская бросалась на помощь всегда, когда видела человека в беде. Хотя ее учила жизнь и кое-кто из людей: «Молчи о своих мыслях, никому не доверяй, никому не помогай».
У нее была возможность где-нибудь затаиться после побега из ссылки и тихо жить, работая, но она всегда честно рассказывала тем, кто ее принимал, кто она и откуда. И поэтому всегда Евфросинии Антоновне приходилось идти дальше, зарабатывая на еду работой, вдали от больших дорог и скопления людей.
«Наверное, возможность где-нибудь осесть все-таки была <…> Но для этого надо было постигнуть две премудрости, без которых у нас немыслима жизнь: молчать и лгать… Лгать всегда и молчать – тоже всегда или почти всегда. Этой науки я так и не постигла до конца своих дней».
В одном из лагерей Евфросиния Антоновна обустроила по просьбе начальства свиноферму, вывела ее на высокий уровень по содержанию животных, которые до нее умирали ежедневно из-за плохого ухода. Но на нее написали новый донос, снова судили и дали еще десять лет.
Автором доноса была одна из работниц свинофермы, тоже ветеринар, как и Керсновская. Евфросиния Антоновна отказалась подписывать липовые акты о смерти животных для того, чтобы мясо уходило налево, но формальным поводом для нового суда были честные слова строптивого ветеринара, что антирелигиозная советская поэзия – пошлятина и дурновкусие.
Новый срок Евфросинии Антоновне дали в 1944 году и отправили в Норильск. Здесь она часто сталкивалась с уголовниками, всегда противостояла им, за что, в конце концов, заслужила уважение со стороны «честных воров», хотя была «совершеннейшим фраером».
В Норильске Керсновскую отправили на строительство зданий, но из-за травмы ноги у нее началось заражение крови. Она попала в центральную больницу лагеря, где осталась после выздоровления.
Сначала она работала медсестрой в хирургическом отделении, затем в терапевтическом, потом – в инфекционном. После ее перевели работать в морг. Такие перемещения были связаны с тем, что Евфросиния Антоновна никому не стремилась угождать, всегда говорила правду и заступалась за слабых. В конце концов, ей пришлось уйти и из морга – и она попросилась на самую тяжелую, как ей казалось, работу в лагере – шахтером.
«Я не знаю, как работают в военных госпиталях прифронтовой полосы, но мне
кажется, сходство тут полное. Правда, мы знали, что снаряд не пробьет потолок в
операционной и что здание, где мы работаем, не рухнет нам на голову. Но в
остальном…»
(Тетрадь 7. Оазис в аду. Глава «Хирургическое отделение»)
«В заключении на каждом шагу натыкаешься на чье-либо страдание, в больнице его особенно много. И мне казалось, что, наконец, я нашла то, что мне так необходимо. Я могла все силы, все свое время, всю свою волю направить на то, чтобы помогать страдающим, приносить облегчение. Беззаветно, бескорыстно. И подчас – неразумно. У меня всегда была способность расшибить лоб, как только я начинала молиться».
Горькая ирония заключена в этих словах Евфросинии Антоновны. Ее поступки не были оправданы с точки зрения приспособленческой логики, из-за духа корысти и равнодушия вольных врачей к пациентам-зэкам – она всегда указывала на любую несправедливость, за что страдала. Но оправдывались они всегда тем, что она действительно спасала людей и никогда не шла против совести.
Когда она сдавала кровь, то никогда не брала плату – увеличенный паек, потому что торговать кровью для нее было неприемлемым.
Она возилась с теми, на кого все махнули рукой. Однажды, уже после того, как Евфросиния Антоновна не работала в ЦБЛ, она случайно встретила в зоне человека, который протянул ей руки и закричал: «Эти руки принадлежат тебе, сестра!». Керсновская не помнила этого человека, но ладони в страшных шрамах вспомнила. Это был рабочий-зэк, который получил сильный ожог – и хирург хотел ампутировать ему руки по плечи. Но Евфросиния Антоновна взяла над пациентом шефство, ослушавшись врача, – часто меняла повязки, обрабатывала раны. Руки уцелели.
«Еще один, кому я сумела помочь. <…> И это единственная радость, которая может выпасть на мою долю… Да разве этого мало?!»
Рисунок к главе «Эти руки принадлежат тебе!..». Тетрадь 9. Черная роба или
белый халат?
«Под землей мы все равны», «подлецы под землю не спускаются» – за этими словами Евфросиния Антоновна чувствовала правду, потому что шахтеры всегда вступались друг за друга. Иначе в шахте и нельзя. Здесь была свобода – хотя бы внутренняя.
Но шахта ударила очень больно – уже после освобождения Евфросинии Антоновны, в 1960 году перед самым выходом на пенсию. Ее пытались уволить за две недели до ухода, клеветали и поносили в газете как ужасного работника и ненадежного человека. Вызывали на «товарищеский суд», где пытались обязать каяться в соцпроисхождении и Бог знает в чем еще. Но Керсновская отказалась, как и всегда. Она не могла поступиться принципами, даже если от этого зависела ее жизнь или благополучие.
«Век живи – век учись. Каждый раз мне кажется, что мое «высшее образование» завершено, и каждый раз делаю печальное открытие: предела низости не бывает»
С 1960 года, после выхода на пенсию, Евфросиния Антоновна жила вместе с матерью, которую смогла разыскать, в Ессентуках. Всего четыре года они были вместе... После смерти матери Керсновская стала записывать свои воспоминания, сопровождая их иллюстрациями.
33 года жила Евфросиния Антоновна в Ессентуках в своем маленьком жилище рядом с фруктовым садом и цветником. Местные жители стремились заработать на отдыхающих в городе, но возле палисадника Керсновской всегда стояли корзины с фруктами и запиской: «Берите даром».
Умерла она в 1994 году. Похоронена в Ессентуках на городском кладбище.
Евфросиния Керсновская с мамой Александрой Алексеевной.
Ессентуки, 1958 год
Евфросиния Антоновна была образованным человеком, интеллигентным и глубоким. Умела делать выводы. И знала, что «ловко орудуя ножницами и клеем, можно изменить до неузнаваемости любое литературное произведение. Книгу истории, хотя страницы ее написаны кровью, можно изменить еще основательнее».
Керсновская написала свои воспоминания еще в 1960-х года по просьбе матери, «своей старушки», как она ее называла. Но при этом важным был для нее еще один мотив: «Люди моего возраста помнят, как происходила <…> фальсификация событий, судеб людей, фактов, но они молчат. Так спокойнее и безопаснее. Еще несколько лет, и мы, последние очевидцы и революции, и НЭПа, и коллективизации, и сталинского террора, – мы умрем, и некому будет сказать: "Нет! Было вовсе не так!"
Поэтому я и пытаюсь "сфотографировать" то, чему я была очевидцем. Люди должны знать правду, чтобы повторение таких времен стало невозможным».
Неудобным Евфросиния Антоновна Керсновская была человеком. Похожая на камушек между жерновов гигантской молотилки. Она, ценящая и знающая крестьянский труд, хорошо знала процесс молотьбы и понимала: если камушков будет целый мешок, встанет любой бесчеловечный механизм. Даже самый отлаженный.
С творчеством Евфросинии Антоновны Керсновской и ее биографией можно познакомиться на сайте gulag.su. Благодарим редактора сайта Галину Васильевну Атмашкину за помощь в подготовке материалов к публикации.
Цитаты даны по: Керсновская Е. Сколько стоит человек / Евфросиния Керсновская. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2016. — 800 с. + вкл. (32 с.). — (Серия «Биографии, автобиографии, мемуары».) Отв. редактор О. Сабурова.
©
Православный портал о благотворительности «Милосердие.ru». 2017 год.
© Текст Наталья Волкова , Рисунки и фото предоставлены И.М. Чапковским,
наследником авторских прав на все произведения Е.А. Керсновской по завещанию