*Из письма политзаключенной Иосифу Сталину
Как по доносу матери на дочь чекисты разоблачили фашистскую организацию семиклассников. И кто и по какому праву сегодня оправдывает палачей
Одноклассницы. Любовь Рубцова — слева во втором ряду
Любовь Рубцова родилась в семье большевиков, организовавших первый колхоз в деревне Дрокино — сейчас это пригород Красноярска. Родителей перевели в Канск. Весной 1938 года Любе 15 лет, она семиклассница, участвует в самодеятельности, пишет стихи. Однажды мать, убирая комнату, обнаруживает у дочери под матрасом пачку рукописных листовок контрреволюционного содержания. Мать заявляет на дочь в органы НКВД. По другой версии, коммунистка Дарья Дмитриевна Рубцова отнесла листовки в горком партии — «посоветоваться».
Рубцовы, дочь и мать
Дочь арестуют 7 апреля 1938 года. Инкриминируют попытку создания фашистской организации и составление программы для нее, клевету на вождей ВКП(б) и советское правительство. Освободят Любовь Григорьевну спустя 18 лет, 29 октября 1955 года. Она вернется в Канск и будет жить с мамой. Замуж не выйдет, детей не родит. Умрет в 1966-м — в 44 года, надорванная лагерями. Перед этим все-таки успеет переселиться в Красноярск. Точнее — на диванчик в книжном издательстве (остановиться было негде), выпустить в нем три скромных сборника стихов. В них — и про мать, и про Родину. «…всегда с тобою. / Мама да Родина… / Только в разлуке / мы узнаем, как теплы их руки» («Как небо»).
В последнее время отличные работы-изыскания о судьбе Рубцовой сделали школьники Григорий Панчук (Канский морской кадетский корпус, руководитель Н. Хорец, учитель русского языка и литературы), Анна Червякова (школа №88 Красноярска, руководитель Л. Линейцева, тоже словесник). Понятно, когда дети восстанавливают историю своего рода или пишут о великих земляках. Но чем история Рубцовой — великой она не стала, ее стихи забыты — сегодня так привлекает подростков? Объяснений у меня нет.
Разве что они чувствуют: эта история — про них. Про то, что мы так и живем, как Любовь Григорьевна с матерью. В одном доме.
Чувствуют это по всем тем нелепым или вполне драматичным конфликтам между ними, вдруг сегодня подавшимися в политику, и взрослыми. Часто — родными.
История Рубцовой не уникальная. Обычной ее, конечно, не назвать, но что нового о себе узнаем, когда погружаемся в подробности сегодняшних дел — Варвары Карауловой или Павла Гриба? В детали того, как самые близкие родственники скрывают имена павших солдат или вовсе отказываются от них — за выплаты или просто по окрику сверху?
Вот только не нужно широких проекций на родину-мать, на государство. Для него мы не родные, да и с кого там спросишь.
Из письма краевого прокурора в крайком ВКП(б) от 14 июля 1938 года:
«[…] органами НКВД Канского района в апреле месяце 1938 г. в гор. Канске была вскрыта к.р. группа из числа учеников 7-го класса, в каковую входили следующие лица:
1. Рубцова Любовь Григорьевна 1922 года рождения,
2. Зинина Анна Александровна 1923 года рождения,
3. Уфаев Николай Владимирович 1924 года рождения.
[…] В марте месяце 1938 г. Рубцова и Зинина поставили перед собой задачу создать в гор. Канске среди учащейся молодежи фашистскую организацию, которая должна была вести борьбу с советским строем в целях его свержения и установления в СССР фашизма. […] Рубцова и Зинина приступили к изготовлению листовок резко выраженного к.р. содержания, которые намеревались расклеить по гор. Канску в ночь на первое мая 1938 г. При обыске у них изъято 20 шт. к.р. листовок и 180 шт. заготовленных бланков формата. Для изготовления и расклейки к.р. листовок Рубцова и Зинина завербовали ученика 6-го класса Уфаева Н.Н., сына служащего, который дал им согласие расклеить по гор. Канску в ночь под первое мае 1938 г. к.р. листовки. […] Их контрреволюционная деятельность была вскрыта по заявлению матери одной из обвиняемых, обнаружившей у дочери к.р. листовки.
Все обвиняемые в совершенном ими преступлении виновными себя признали. За что они и были преданы суду по ст. 58-10-11 УК. Обвинительное заключение утверждено прокуратурой края 10 июля с.г. и дело направлено для рассмотрения в спецколлегию Красноярского крайсуда».
Из воспоминаний Зининой явствует, что пионеры возмутились арестами школьных учителей — словесника Петра Кронина (он же вел литкружок, где занималась Рубцова) и географа Леонида Белоглазова. Листовки подписали так: «Комитет объединения сторонников Ленина» и намеревались расклеить их на зданиях НКВД и парторганов.
Зинину и Рубцову крайсуд приговорит к 7 и 10 годам лагерей соответственно и к 5 годам поражения в правах каждую; против Коли Уфаева дело спустя год прекратят из-за недостатка улик. Верховный суд РСФСР 20 августа 1939 года приговор оставит в силе, исключив дополнительную меру наказания — поражение в правах.
Один штрих: через три дня после вердикта по делу о создании среди учащейся молодежи фашистской организации Сталин предложит тост за здоровье Гитлера — в Кремле подпишут пакт Молотова-Риббентропа.
Дальше судьбы Рубцовой и Зининой разойдутся, но будут дублировать друг друга. Обе совершат побег. Рубцова — из Абанской колонии в сентябре 1939 года (ее поймают через два дня и добавят к сроку полтора года), Зинина — из колонии для несовершеннолетних попытается, ища справедливости, добраться до Москвы. Потом из пензенской тюрьмы все в тех же поисках она напишет письмо Сталину («А если Вы обо всем этом знаете, то Вас самого надо расстрелять!»), и вскоре ее переведут во внутреннюю тюрьму, а военный трибунал Приволжского военного округа 9 марта 1941 года приговорит к высшей мере. 12 апреля 1941 года объявят о замене расстрела десятью годами лагеря. Потом Карлаг, штрафной лагпункт на Балхаше…
И Рубцова, и Зинина станут каменщиками, бригадирами. За тысячи верст друг от друга, но на смежных объектах. Рубцова — на аффинажном заводе НКВД в Красноярске, а Зинина — на джезказганских рудниках и фабриках.
Бригады Рубцовой и Зининой выбьются в передовые. Ноябрьским 1945 года приказом по аффинажному заводу НКВД предписано заключенным, систематически перевыполняющим производственные задания и хорошо ведущим себя в быту, — к 28-й годовщине Октября — «выдать продпосылки и обмундирование 1-го срока носки».
В 1948-м Рубцову переводят на лесоповал в Долгий Мост (Абанский район). Осенью 49-го срок истек, но Рубцову не выпускают, отправляют в ссылку в село Заимку Богучанского района. Известное дело: «Дали три, отсидел пять, выпустили досрочно».
У нее паровой ожог груди, туберкулез и порок сердца. Ей 27 лет, и она инвалид при смерти.
Мать, Дарья Дмитриевна, пишет весной 1950-го начальнику краевого Управления МГБ. Просит перевести дочь из районов Крайнего Севера под надзор семьи, подчеркивая, что она, ее мать, является членом ВКП(б) и «согласна взять ее под личную ответственность». Потом пишет заявление и Любовь: о 60-градусных морозах, о невозможности ей, больной, выполнять ту работу, которая тут есть, просит перевести южней. «[…] Близость к родной семье и благоприятные климатические и материальные условия помогут мне встать твердо на ноги и почувствовать себя нормальным полноценным человеком, могущим идти в ногу с родиной, и отдать все свои силы родине, которая мне протягивает руку».
На заявлениях матери и дочери — карандашом: «Отказать».
Заявление Л. Рубцовой на имя начальника МГБ Красноярского края с резолюцией «Отказать»
И все же потом ее переводят — южней Богучан, но северней родного Канска — в Абан, потом в Устьянск.
1 октября 1955 года президиум Верховного суда РСФСР приговор отменяет, Рубцову и Зинину реабилитируют:
«[…] Из материалов дела видно, что Рубцова, являясь ученицей 7-го класса средней школы, после того, как прочла ряд книг, например «Овод», «Идиот», «Братья Карамазовы», решила стать героиней и выделиться из общей массы людей. Полагая, что стать положительным героем ей не представится возможным, так как она дважды убегала из дому, Рубцова решила сделаться отрицательным «героем» […] Прочтя опубликованные в печати материалы судебного процесса над участниками правотроцкистского блока, написала вместе со своей подругой Зининой, находившейся под ее влиянием, ряд анонимных писем и антисоветские листовки […]. Не доказано, что Рубцова и Зинина руководствовались контрреволюционными побуждениями. Их действия явились результатом неправильного восприятия ими произведений художественной литературы и поверхностного осмысливания событий окружающей действительности».
Спустя месяц Любовь освобождают. Больше у них пересечений в судьбах с одноделкой Зининой не будет — та станет мамой четверых сыновей, членом горкома и депутатом горсовета (из воспоминаний Руфи Тамариной, опубликованных Сахаровским центром), а Рубцова останется одинокой, будет вышивать, чтобы помочь матери, и в 44 года умрет. Нет, все же напоследок они совпадут в том, что обе будут писать стихи. И обе будут рабкорами, сотрудничать с местными газетами.
В июле 1938 года обвинительное заключение фашистской организации семиклассников утверждает прокурор края Эфраим Любошевский. Еще раз: арестованы девочки 14 и 15 лет. Крайсуд им впаяет 7 и 10 лет лагерей и по 5 лет поражения в правах. Притом что постановление от 7 апреля 1935 года вводило уголовную ответственность детей в возрасте с 12 до 16 лет за строго ограниченный перечень преступлений, не подлежащий расширению; политическая 58-я статья не могла к ним применяться; к их родителям — пожалуйста. Но и Верховный суд РСФСР приговор, слегка подкорректировав, оставит в силе.
Сохранилось письмо прокурора Любошевского: он сообщает о деле Рубцовой в крайком ВКП(б). И на нем — показательные пометки. Уже не понять, кто перед грифом «секретно» дописал карандашом «Сов.» — «Сов.секретно». То ли сам прокурор, то ли в крайкоме. Все же такая социалистическая законность не могла не смущать большевиков, они прятали ее, прятали себя, свою роль в этом механизме.
Самого Любошевского — совершенно по другому поводу — арестуют через пару месяцев, 11 сентября 1938 года. Вместе с ним еще десяток прокурорских и судей. Всем инкриминируют ту же 58-ю. Суд над прокурором пройдет почти одновременно с процессом над школьницами, и Любошевскому тоже выпишут 10 лет лагерей. Однако его через 2,5 года освободят и тогда же, в феврале 42-го, полностью ребилитируют, в 1950 году он благополучно возглавит краевую коллегию адвокатов.
Елена Пимоненко, старший помощник прокурора края, напишет в 2009 году в «Красноярском рабочем» о Любошевском и других прокурорских и судейских, взятых осенью 38-го: «В действительности вина их состояла в том, что они отказывались «фабриковать» уголовные дела и обвинять в совершении контрреволюционных преступлений невинных людей».
Эфраим Любошевский и Любовь Рубцова ныне соседствуют в списках жертв сталинских репрессий.
Мать Любы, коммунистка Дарья Дмитриевна Рубцова, директор Канской базы «Маслопром», проживет долгую полную жизнь. Умрет в 1980 году.
Прокуратура уже в наше время нашла возможность для реабилитации и Андрея Алексеева, служившего начальником Минусинского оперсектора НКВД. Под его непосредственным началом в Минусинске в 1937–38 годах расстреляно не менее 4500 человек (это данные разных исследователей). За последние 4 месяца 37-го и 38-й документально установлена казнь 3579 арестантов. Сам Алексеев, обращаясь к Ежову, сообщил, что 17 лет честно работал в органах ВЧК–ОГПУ–НКВД, и только за 1937 год лично арестовал 2300 троцкистов, причем более 1500 человек из них расстрелял.
Под руководством и при непосредственном участии Алексеева 5 августа 1938-го «за один присест» расстреляны 309 человек. Пишут, что Сардион Надарая ставил рекорд — полтысячи убитых за ночь, но подтверждений тому не найти; главный же палач Лубянки Василий Блохин распоряжался, чтобы его команде на расстрел доставляли не больше 250 человек за раз. Минусинцы, таким образом, вышли победителями в соцсоревновании, стахановское движение тогда гремело и развивалось во всех отраслях.
Да, мясника Алексеева (он добивал ломом, экономя патроны) немного погодя тоже взяли. 22 октября 1938 года Особое совещание уволило его и еще троих сотрудников — из той расстрельной команды — из органов «за дискредитацию звания сотрудников НКВД» и отправило в лагеря. Уже 9 января 1941 года постановлением того же Особого совещания при НКВД СССР Алексеева условно-досрочно освободили, а в августе 1943-го судимость сняли.
А в наше время — и реабилитировали. Почему нет, учитывая тональность и запах нынешнего дня?
Красноярский «Мемориал» все же не допустил, чтобы Алексеев появился в мартирологе, на страницах многотомных Книг памяти жертв политрепрессий.
А Любошевский — там.
Все дело, видимо, в нюансах. Это фигура более сложная, чем абсолютный злодей Алексеев. И Дарья Дмитриевна тоже, да, фигура непростая, драматическая.
Там и тогда, где и когда Рубцова гробилась на лесоповале, в селе Долгий Мост Абанского района в 1945 году родился Анатолий Сафонов, будущий генерал-полковник, в 90-х первый замдиректора ФСБ, и.о. директора ФСБ, в начале нулевых замминистра иностранных дел, с 2004-го по 2011-й — спецпредставитель президента по вопросам международного сотрудничества в борьбе с терроризмом и транснациональной организованной преступностью, с 2012-го — вице-президент ЗАО «Русатом Оверсиз», «дочки» госкорпорации «Росатом».
На сломе СССР, в 1988–1992 годы, Сафонов возглавлял Красноярское управления КГБ. Не так давно, находясь на малой родине, почетный гражданин Красноярского края Сафонов вспомнит:
— В конце 80-х было принято решение срочно, за полтора года, реабилитировать тех, кто был осужден в эпоху Большого террора во внесудебном порядке — «двойками», «тройками», трибуналами. А в одном Красноярском крае таковых — несколько десятков тысяч. Громадные массивы пересматривались. Все подписывал сам, смотрел, читал: лично должен был просматривать начальник управления, потом подписывал прокурор.
И мы увидели, как все связано — чей-то подвиг и чья-то низость. Когда жена в благих целях, чтобы муж не ходил налево, писала письмо — повоспитывайте мужа. А через две страницы — приговор приведен в исполнение. Вот и воспитали.
Знаю, что эта женщина до сих пор жива, дети не знают, что это она написала. Дети пишут нам: скажите, кто сдал отца? Мать нас двоих воспитала, она святой человек для нас, скажите правду — потому что она плачет сегодня. Вот правда. Можно ли ее рассказать?
Вопрос задан. Нужно отвечать.
Насколько мифологична довлатовская байка про четыре миллиона доносов? Вот это уравнивание народа и власти, палачей с жертвами? (Рассказ Сафонова — ее парафраз.) Ясно — преувеличение. Но насколько? Никто не знает. Архивы, приоткрывшись в начале 90-х, захлопнулись.
Все серьезные историки говорят, что роль доносов в сталинском внутреннем терроре невероятно гиперболизирована в массовом сознании. И всеобщего доносительства не было, и НКВД в нем вовсе не нуждался. Другое дело, что сталинская пропаганда нуждалась в этом мифе, она спускала вниз ощущение круговой поруки, вязала им народ, заставляя членов семьи публично отказываться друг от друга и рукоплескать расстрелам.
Этот миф нужен и сегодняшней пропаганде — для того, чтобы не открывать архивы. Дескать, о вас заботимся, ваши личные тайны охраняем. Сказка о четырех миллионах доносов — это сказочный абсолют, из палаты мер и весов. Потому что правду по этому вопросу знать непозволительно. Этот миф будет лелеяться вечно, он неразоблачаем по определению — из-за своего содержания, которое недопустимо раскрывать. Он нужен власти затем, чтобы доказывать нам: мы и они — плоть от плоти.
Но ведь я вспоминаю эту историю — матери и дочери Рубцовых — именно потому, что она — трогает. И истории тех семей, что скрывают сегодня за выплаты имена павших солдат, — тоже вызывают отклик. Потому что в реальности мы — другие, не те, кем хочет нас видеть государство. Были бы теми, было бы все равно.
Не было никаких миллионов. И о тех, кто доносил, люди и сами догадывались — по большей части. Любовь Рубцова все знала о роли матери в своей судьбе.
Органы госбезопасности скрывают не фамилии доносчиков. Органы скрывают фамилии собственных сотрудников, уничтоживших тысячи безвинных. И, предавая забвению равно и святых, и подлецов, создают иллюзию единой России. «Там, где все одним миром травлены, да какой там мир — сплошь окраина, где густую грязь запасают впрок, набивают в рот».
И что, сгнить нам в этом болоте, в хмари, в нетях, где все перемешано, жернова с зерном, люди с людоедами, и никаких ориентиров, никакого консенсуса в отношении главных ценностей, никакого света?
Поэтому архивы захлопнулись, а на скамье подсудимых Юрий Дмитриев — он раскапывал расстрельные рвы и фамилии убийц.
«Пусть мы будем великодушны, мы не будем расстреливать их, мы не будем наливать их соленой водой, обсыпать клопами, взнуздывать в «ласточку», держать на бессонной выстойке по неделе, ни бить их сапогами, ни резиновыми дубинками, ни сжимать череп железным кольцом, ни втеснять их в камеру как багаж, чтоб лежали один на другом, — ничего из того, что делали они! Но перед страной нашей и перед нашими детьми мы обязаны всех разыскать». Помните Солженицына? О «поколениях слюнтяев»?
Почему мы оберегаем чей-то — наследников палачей — ничтожный покой, вырывая тем самым «всякие основы справедливости» из-под своих детей? Молчим о чудовищной травме, которая так и не отпускает страну? «Молодые усваивают, что подлость никогда на земле не наказуется, но всегда приносит благополучие. И неуютно же, и страшно будет в такой стране жить!»
Архивы закрыты. После августа 91-го они приоткрылись, и мы до сих пор пережевываем то, на что тогда удалось взглянуть. Уже с середины 90-х захлопнулись вновь. 20 лет назад, в сентябре 1997-го, первый председатель красноярского «Мемориала» Владимир Сиротинин рассказывал мне:
— Сейчас, ссылаясь на закон об архивах, нам не дают изучать архивно-следственные дела. Могут выдать только самому репрессированному либо его родственникам. Или нужна доверенность от них. Проблема, например, сейчас с доступом в бывший партархив. Его директор считает, что любые упоминания о репрессиях относятся к фактам личной жизни, и такие документы не выдает. Здесь, принимая решения о рассекречивании фондов, вдруг выяснили, что для снятия грифа «секретно» материалы, открытые в 91-м, надо вновь засекретить. И засекретили. Да так и оставили. И для работы с ними теперь нужен допуск.
Закрывают и в Госархиве ранее открытые фонды, причем именно те, где может быть информация о репрессиях. Документация военного трибунала расквартированной в Красноярске 94-й дивизии попала в Госархив. В 91-м ее рассекретили. Сейчас снова закрыли. А это не архивно-следственные дела. Перестали давать и другие материалы, где что-то говорится о конкретных людях.
Есть архив в региональном управлении ФСБ. Вся их документация общего характера (приказы по НКВД, лимиты на расстрелы и т.п.) по закону рассекречена. Начал работать. Порядок такой: когда знакомишься с документами, напротив садится чекист и наблюдает за тобой. Вскоре мне заявили: у нас нет свободного сотрудника, что сидел бы с вами.
По закону каждый гражданин может беспрепятственно знакомиться с архивными материалами. Но в действительности первым делом у вас спросят письмо от организации. Форма такая: «прошу допустить»… Обязательно вас кто-то должен рекомендовать. Я прошу дать мне материалы, в ответ слышу: а зачем вам это надо? Архивы входили в подчинение НКВД, психология, видимо, сохранилась с тех времен: давать документов как можно меньше.
Вот если б я интересовался выполнением пятилетних планов! Директор партархива с удовольствием дает мне документы, если там речь о весеннем севе или заготовке кормов.
Сиротинина уж нет. Спустя 20 лет те же вопросы задаю нынешнему председателю красноярского «Мемориала» Алексею Бабию:
— Если 75 лет не прошло, доступ закрывают, ссылаясь на закон о персональных данных. Но, скажем, с Большого террора минуло 80 лет! А на этот счет есть ведомственная инструкция, и ссылаются в этом случае на нее.
Родственникам сейчас дают знакомиться с делом, независимо от того, прошло ли 75 лет (но только в случае, если человек реабилитирован), делают копии некоторых страниц (самим снимать ничего не дают), и дают архивную справку. Не родственники могут знакомиться с делом, если прошло 75 лет, но копий им не дают никаких и не разрешают переснимать. В любом случае закрывают информацию о третьих лицах — работниках НКВД и других фигурантах дела.
Собственно, основная задача заключается именно в том, чтобы не показывать фамилии энкавэдэшников. В итоге зачастую из документов, где закрывают имена следователей и доносчиков, а заодно и фабулу, суть дела вообще понять невозможно.
— А почему у Дениса Карагодина получается? Понятно, что он расследовал дело прадеда. Но вот сейчас он выложил целиком копии архивно-следственного дела Николая Клюева с именами всех его убийц — сотрудников НКВД и прокуратуры.
— Как Карагодин умудряется делать свою работу, я не очень понимаю. По Клюеву, например, ему надо было отлеплять бумажки в архивно-следственном деле, которыми залеплены фамилии. Как ему это удалось, если сотрудник сидел напротив, не знаю. Но в разных архивах относятся по-разному. Вот мне только что жаловались на Хакасский республиканский архив — говорят, вообще отказались дела давать. А в Свердловском архиве, говорят, дело откопировали полностью.
Главная проблема в том, что переснимать нельзя. Ну вот Сергею Прудовскому сейчас надо протоколы «двойки» по «харбинцам» обрабатывать в Омском УФСБ. Там, если переписывать от руки, надо полгода жить. А переснять можно за пару недель.
— О просьбах удалить информацию о репрессированных родственниках с «мемориального» сайта: люди снова чего-то боятся или им стыдно за своих расстрелянных дедов и бабушек?
— Родственники отзывают те материалы, которые они же дали. Они имеют на это право, хотя ничего хорошего в этом нет. Или. Один родственник дал информацию, а другие родственники потребовали убрать. Аргументировали тем, что «бабуля была против» того, чтобы эта страница ее биографии где-то публиковалась.
Закрытие архивов не спасает страну и нацию. Наоборот — гробит их. Закрывая архивы, государство так и будет управлять нашим прошлым. Значит, и минировать наше будущее.
Что воспитанник кадетского корпуса Панчук и школьница Червякова вынесли из судьбы Рубцовой? Что та каялась за ошибки юности и прославляла в стихах дело Ленина? А ее мать, сдавшая дочку, гордилась своей верностью делу партии? (Она не соглашалась, судя по ее заявлениям-жалобам, лишь с одним — считала, что для перевоспитания дочери столь длительного заключения не требовалось.)
Архивы по закону должны быть общедоступны. Мы нуждаемся в точном документальном знании о себе. И только это может предотвращать конъюнктурное переписывание истории режимом и остерегать прокуроров-следователей-судей от обращения в палачей.
А дети должны знать, что все проступает сквозь муть времен, все лики и все рожи, вся грязь, вся кровь и все благородство. Что дела человеческие записаны навсегда и неистребимы.
Алексей Тарасов