Дома до войны у нас был патефон и набор хороших грампластинок. Музыку я полюбил с детства, в возрасте 3-4 лет мог найти в шкафу любую заказанную пластинку. Больше всего мне нравились песни в сопровождении баяна «Раскинулось море широко», песни В. Г. Захарова из репертуара хора им. Пятницкого «Провожание», «И кто его знает …» и т. д. Но впервые живой баян я услышал и увидел, когда у нас в доме побывал баянист Ирвий. Было мне тогда 6 лет, до сих пор помню, как он был одет, и меня завораживало множество клавиш и кнопок на баяне и его звучание. Во время войны из Новосибирска радиостанция «РВ-76» по вечерам транслировала литературно-музыкальную программу «Огонь по врагу», и начиналась эта передача песней «Играй, мой баян» (муз. В. Соловьёва-Седого), а аккомпанировал на баяне знаменитый баянист новосибирец Иван Иванович Маланин. Мы всей семьёй слушали каждый вечер эту программу. Маланин – это баянист-легенда, в 1958-м году мне посчастливилось послушать его, когда он выступал в нашем институте с концертом.
После войны в смежной с нами квартире поселился учитель Григорий Александрович Латынцев, который брал иногда в руки свой баян и играл «Коробейники», «Катюшу», но играл он на слух. Услышав баян за стенкой, я бросал все свои занятия и внимательно слушал. Интересно было бы посмотреть себя со стороны в это время! Скорее всего, баян был уже для меня не мечтой, а бредом, т. к. все любимые мною мелодии я прокручивал мысленно на баяне. Жили мы рядом с Домом культуры, и отделял наши дворы только узкий ветеринарный переулок (так этот переулок называли жители Мурты, т. к. в переулке была ветлечебница). И вдруг, в конце июня или начале июля 1949-го года, утром на заборе клуба появляется объявление о наборе учащихся в кружки обучения игры на скрипке и баяне. Я тут же, не спросив разрешения у матери, записался в кружок по классу баяна. Первым записался и первым получил в руки свою долгожданную мечту – баян.
Нашим педагогом был Михаил Иванович Спиридонов. В 1937-м году он был арестован по ложному обвинению и заочно осужден на 10 лет ИТЛ, срок отбывал на Колыме, а затем был сослан в Большемуртинский район на вечное поселение. Записалось нас человек 10-12, занятия были каждый день по одному часу. Однако никто из записавшихся не имел собственного баяна. Дал мне Михаил Иванович баян, показал, как правильно сидеть и держать в руках инструмент и строго наказал: «Будешь смотреть на клавиатуру правой руки – никогда не научишься играть». И он был прав. Ноты я выучил ещё весной 1948-го года, когда записался в духовой оркестр, однако, пропустив по болезни три занятия подряд, перестал ходить на занятия оркестра. Поэтому, после знакомства с аппликатурой левой и правой клавиатур баяна, на первом же занятии стал учить гамму до-мажор. Плата за обучение была установлена 30 рублей в месяц. Ну, а что же дома? Мать наотрез отказалась платить за обучение, т. к. брат уезжал поступать в военное училище, а наш семейный бюджет составлял лишь 266 руб. в месяц на двоих: 100 руб. зарплата уборщицы в библиотеке и 166 руб. моя пенсия за погибшего отца. Кстати: цена тульского баяна в магазине была 2 500 рублей. Решение созрело у меня быстро: распродать своё имущество! Был у меня надувной спасательный круг с американской летающей лодки (его мне подарил шофер завода им. Побежимова, который проездом иногда останавливался у нас), бредень длиной 4 м и коллекция марок (около 150-ти штук). Марки коллекционировать помогала мне мама. Она брала использованные конверты в райкоме или в райОНО, где работала уборщицей, и я отклеивал с них марки. За три месяца я расстался с этим добром, продавал всё только по 30 руб. своему приятелю. У него был отец, и значит водились и деньги. Нотной бумаги в продаже не было, мы покупали альбомы для рисования, а Михаил Иванович наносил нотоносец в альбом специальным самодельным роликом, смоченным штемпельной краской. Заниматься по одному часу в день (а сначала, когда был большой наплыв желающих, через два дня) – меня не устраивало. Тогда я стал дежурить или почаще забегать в нашу «музыкалку» (так называли помещение для репетиций духового оркестра) и караулить: а вдруг кто-то не придёт? И отламывалось! Однажды я сидел и потихоньку разбирал на баяне задание. В музыкалке находился Михаил Иванович и руководитель духового оркестра А. В. Максюк. Андрей Васильевич стал пытать Михаила Ивановича о подробностях его ареста. И тут-то я впервые услышал всю правду о зверских пытках арестованных в тюрьмах НКВД, о необоснованных арестах, расстрелах и приговорах, выносимых без суда и следствия. Я до сих пор удивляюсь, как мог Михаил Иванович довериться и подробно рассказать обо всех ужасах ада, через которые он прошёл, в присутствии тринадцатилетнего пацана? Это было очень рискованно, тем более, что при освобождении из заключения с них брали подписку о неразглашении. Через 9 месяцев я вступал в комсомол, а на душе было какое-то чувство раздвоенности. Я ужасно боялся этой тайны и ни с кем не делился ею. То, о чём А. И. Солженицын написал в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» в семидесятые годы, – я знал уже в 1949-м году, и читал её без особого интереса. В книге ничего не преувеличено и уж никак нам не казался Михаил Иванович врагом народа.
В начале августа уже состоялся наш первый академический концерт. Из баянистов нас участвовало только двое: Юра Снеговых и я. Юра исполнял песню «Одинокая гармонь», а я две части вальса «Дунайские волны». Вскоре Снеговых уехал из Мурты, а рядом со мной оказался очень трудолюбивый и одарённый Юра Маркодеев. С ним мы сдружились и впоследствии выступали дуэтом. Плохо у нас было с этюдами для баяна, а точнее – их совсем не было, поэтому этюдная подготовка у нас отсутствовала. Позднее, лет через 10-15, мы в шутку называли наш музыкальный кружок «Теребиловской консерваторией им. Лаврентия Павловича Берия», т. к. ошибочно считали, что именно Берия, будучи Министром МВД и ГБ, сослал Михаила Ивановича в Большемуртинский район. На самом деле эти ведомства возглавлял в те годы Меркулов.
Подошёл срок оплаты за обучение на баяне, и я пошёл сообщить Михаилу Ивановичу, что платить мне за обучение больше нечем, и меня вдобавок ещё и из школы выгнали. За школу он меня отругал, кажется, ещё и сукиным сыном обозвал, а от дальнейшей платы за обучение отказался. Позднее, когда он получил постоянное место работы, ни с кого не брал платы за обучение. В Доме культуры он создал к тому времени эстрадный оркестр, в состав которого ввёл баян. Клубный баянист играл только на слух, и ноты выучить никак не хотел, хотя роль баяна в оркестре сводилась только к аккомпанементу. В тот же день, когда я пришёл с повинной, Михаил Иванович решился на эксперимент: он показал мне на баяне обращения аккордов в упрощённую запись их на нотоносце. Я быстро схватил всё показанное и на следующей репетиции оркестра уже играл партию баяна. Клубный баянист вскоре уволился, а директор клуба (как я благодарен ей за это!) Наталья Михайловна Колбенко (Гуторова) разрешила брать баян домой, чтобы я мог в свободное время от уроков разучивать танцевальный репертуар. Это был инструмент кустарной работы красноярского мастера Шестакова, с которым меня судьба столкнула весной 1954-го года, когда я принёс к нему в мастерские при Доме офицеров свой баян для ремонта. А клубный баян был неказистым с виду, но имел тембр красивой окраски. Очень звучный, мягкий, на правой и левой клавиатурах – пуговицы, что, несомненно, повышало устойчивость пальцев на клавишах. Эстрадным оркестром мы играли песенный репертуар, солистами оркестра были Наталья Михайловна Колбенко, Нина Фёдоровна Руфимская и Александра Демьяновна Цыркунова. Последняя пела во фронтовых агитбригадах в годы войны и однажды поразила нас тем, что отлично исполнила на концерте без репетиции под оркестр песенку из оперетты К. Целлера «Мартин рудокоп». Оказывается, во фронтовых условиях петь без репетиции было нормой. Из мужчин с сольными номерами под оркестр выступал Харитонов Николай Ильич. Выступал оркестр и самостоятельно: исполняли вальс из балета «Спящая красавица» и романс П. И. Чайковского, отрывки из оперетт Кальмана, Легара, Целлера, Оффенбаха и Штрауса.
Михаил Иванович писал мне для баяна ноты танцевального репертуара, т. к. в мои обязанности входило заполнять на вечерах отдыха в клубе или парке паузы, во время которых отдыхал состав духового оркестра. Вечера отдыха в клубе проводились по средам, субботам и воскресеньям. Такое мероприятие обычно начиналось концертом участников художественной самодеятельности и завершалось танцами. В фойе клуба всегда работал буфет, где продавались на розлив водка и только мятные пряники на закуску, однако никогда не возникало пьяных драк, скандалов и никто не бил окна в клубе. Приходилось играть мне и на всех танцевальных вечерах и праздничных концертах в школе. Выступали мы на ежегодных смотрах художественной самодеятельности школ района. В 1951-м году мы с Юрой Маркодеевым исполняли дуэтом вальс И. Штрауса из оперетты «Венская кровь», в 1952-м я исполнял романс А. Варламова «Красный сарафан», в 1953-м – «Славянский танец № 2» А. Дворжака.
Летом 1951-го года у нас в клубе появился струнный (домровый) оркестр. И опять же им руководил Михаил Иванович Спиридонов. В этом оркестре партии баяна уже были сложнее. Михаил Иванович и сам выступал на скрипке с сольными номерами, в его репертуаре была только классика. Удивительные способности были у этого человека! Он мог научить ученика играть на любом музыкальном инструменте. В нём сочеталось всё воедино: музыкант, педагог, капельмейстер, художник, строитель, бухгалтер, агроном, столяр и плотник. В 1955-м году он стал моим отчимом. После реабилитации Михаил Иванович неоднократно избирался депутатом поссовета и добился в 1965-м году открытия в Мурте детской музыкальной школы.
Драматическим коллективом в клубе руководил Владимир Августович Степун, хотя основное место его работы была регистратура больницы. На сцене клуба ставились спектакли русских, зарубежных и советских классиков. В ноябре 1951-го года начались репетиции спектакля «Свадьба с приданным», в котором мне была отведена роль Феди-баяниста. Роль главной героини Ольги исполнила талантливая самобытная самодеятельная актриса Людмила Рыжкова, а Курочкина – экономист-нормировщик из геологоразведочной партии – Анатолий Тюрьморезов, по характеру и в жизни такой же балабон, как и его герой. Умел режиссёр подбирать самодеятельных артистов на роли! Вот на одной из репетиций этого спектакля я и встретил свою судьбу.
В юношеские годы нам очень повезло, т. к. мы постоянно общались с талантливыми и разносторонне одарёнными людьми. Это они – Михаил Иванович и Владимир Августович – ввели нас, сельских мальчишек и девчонок, в мир прекрасного – мир музыкальной и литературной классики. Сколько же знаний и навыков было передано нам! Уже через три года обучения на баяне я мог самостоятельно сделать переложение для баяна с партии фортепьяно или с партитуры эстрадного оркестра. С 9-го класса мы стали носить галстук. Они нас научили, как и какими узлами завязывается галстук, как выбрать его расцветку, чтобы он гармонировал с рубашкой, пиджаком или курткой, и ты не выглядел бы этаким фазаном или павлином, демонстрируя свою безвкусицу. Плоды общения с ними пожинаются до сих пор. Своим детям я привил любовь к классической музыке, а внукам не успел, т. к. с началом горбачёвской перестройки телеэфир заполонила попса.
Мы много читали о просветительской деятельности декабристов в Сибири, а о влиянии репрессированной в 30-х годах интеллигенции на развитие культуры в нашем крае и районе – ничего. Уже уходят из жизни последние свидетели их плодотворной деятельности тех лет, а ведь это целый пласт совершенно неисследованной истории! После отъезда Владимира Августовича в Москву я неоднократно бывал у него, будучи в командировках или в отпуске с семьёй. Скончался он в Москве в возрасте 74-х лет в 1972-м году. Михаил Иванович скончался в мае 1976-го года, похоронен в Мурте. Как строитель он оставил добрую память в архитектуре Мурты: спроектировал и построил автовокзал на ул. Советской, здание бывшего райкома партии и ещё ряд служебных зданий на улице Калинина.
Из книги В. А. Кудимова «Записки школьника».
Новое время, № 33, 18.08.2018.