С 1935 по 1952 годы в Красноярский край было сослано 500 тысяч спецпоселенцев разных национальностей и вероисповеданий.
Большемуртинский район стал местом ссылки более 4 000 политических осуждённых по 58 статье как врагов народа, одним из них был Николай Николаевич ВАН-ВЕНЬ-КО. О трагической судьбе бывшего разведчика Особой Дальневосточной армии, гражданина Китая, репрессированного в 1937 году, оставшегося чудом в живых, отсидевшего 15 лет в лагерях и высланного в Красноярский край в бессрочную ссылку без права выезда на Родину, этот рассказ.
Родился Ван-Вень-ко в далёкой китайской деревушке провинции Хэбэй в 1908 году в семье крестьянина. Трудно, очень трудно жилось в те годы в Центральном Китае. Клочки земли не могли накормить крестьянские семьи, голодали, голоду сопутствовали и болезни. Поэтому отец маленького Вень-ко решился на переезд в места более благополучные, хотя и значительно отдалённые от родных мест. Было это в 1911 году, а путь семьи лежал в Северный Китай. На востоке — граница с Северной Кореей, на севере — с Россией (Дальний Восток). Только и здесь богатых заработков отец не имел, хотя и брался за любую работу, лишь бы прокормить семью. Когда Вень-ко закончил начальную шестилетнюю школу, отец сказал: «Хочешь учиться — сам пробивай себе дорогу. Помочь тебе, сынок, не могу. Как сумеешь, так и учись!»
Средняя школа находилась в 60 километрах от деревни. Плата за обучение была высока, Вень-ко приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы найти деньги для занятий, брался за любую работу. Иногда на помощь приходили его школьные товарищи и даже учителя.
После окончания средней школы в 1929 году он поступил в Гирийский университет. Глухое и тревожное время нависло над Северным Китаем, японской армией уже были захвачены три провинции, университет закрыли. Ван-Вень-ко и ещё нескольких отличников пригласили временно поработать преподавателями в педагогическом училище в городе Хун-Чун. Город был расположен на границе с СССР, и до студентов часто долетала отрывочная информация о строящемся Советском государстве, где у каждого была возможность должным образом проявить и свои организаторские способности, и имеющие таланты. Вести эти будоражили юные головы, хотелось самим участвовать в таком историческом процессе.
Летом 1933 года несколько преподавателей и их учеников перешли в зону, где был расположен генеральный штаб Китайской Армии, боровшейся против японских оккупантов, командовал им генерал Валиюн-Зен. Ван-Вень-ко был назначен начальником политотдела, что приравнивалось к званию подполковника. Но званий тогда не давали. Штаб генерала работал в тесном контакте с советской стороной. Цель была одна — освобождение Китая от японской армии. Но под давлением превосходящих сил японцев партизаны были оттеснены к Корее, где часть солдат и офицеров перешли границу СССР. В городе Хабаровске в феврале 1934 года была скомплектована часть из китайцев, по разным причинам перешедшим на сторону СССР и теперь отправляющихся через монгольскую границу в Центральный Китай. Эшелон отправлялся на Новосибирск. Только вот Ван-Вень-ко и его друг до Китая не доехали, по приказу Владивостокского партийного органа их отправили обратно в Хабаровск, где прикомандировали в штаб главнокомандующего Особой Дальневосточной армией В.К. Блюхера.
Учитывая отличное знание китайской местности, знание английского языка и опыт политической работы, Ван-Вень-ко с другом отправили в распоряжение 4 отдела под командованием генерал-лейтенанта Валина. Так он стал разведчиком, и уже в апреле был командирован со спецзаданием в Северный Китай, в то время захваченный японцами.
Два месяца обучения в Хабаровске пролетели незаметно. Учили шифровке, работе с радиопередатчиком и всему тому, что должен знать разведчик. И вот наступил тот апрельский день, когда Ван-Вень-ко отправили на задание в город Тоонанфу, где располагались основные силы японцев. Переходили границу ночью. С первым шагом пришло осознание, что началась служба. Служба опасная, где каждый шаг может оказаться роковым...
Из воспоминаний Н.Н. Ван-Вень-ко:
«По мере удаления от границы, уже на китайской стороне, стал донимать меня вопрос: перейти, то перешли, а что дальше? Провинция незнакомая, а, следовательно, и людей не знаю, с чего начать, где пристроиться на ночлег, как не попасться сразу на глаза японцам? Эти и подобные вопросы как вспышки молний проносились в голове, только вот ответа кроме меня никто дать на них не мог. Не было у нас тогда ни прочной агентурной сети, ни явочных квартир. Всё приходилось начинать с нуля. Прошёл год. Я вёл наблюдение за движением и перемещением японских частей. Передавал сообщения по передатчику, иногда с доверенными людьми посылал фотографии объектов. Однажды мне поступил приказ, чтобы я передал в Цицикар радиопередатчик и желательно бы отправил сам. С чемоданом, не привлекающим особого внимания, я вошёл в железнодорожный вокзал и хотел пройти в вагон незамеченным. Но вот будто жаркая волна хлынула на меня, невдалеке, метрах ста пятидесяти, стоял японский офицер и проверял поклажу. Лихорадочно стал соображать, как же выйти из этого положения. Мимо тащил свою гружёную тележку носильщик, и я быстро погрузил туда свой чемодан, попросив носильщика подать вещи с другого входа к вагону. Мерный стук колёс вагона отодвинул мои тревожные мысли, и я уже было успокоился, но как видно, рано... На полпути к Цицикару вежливо-бесстрастный голос японского офицера вернул меня на землю: «Разрешите посмотреть, что у вас в чемодане?». А в чемодане я вёз рацию и некоторые сведения о перемещении японских частей. Трудно передать чувства, которые я испытывал в те минуты: всё внутри как окаменело, забилось сердце и, казалось, что его удары слышны не только японскому офицеру, а на много метров вокруг... Выручило меня в данном случае пристрастие японцев к культуре и почитанию людей интеллигентных. Сбросив шерстяное одеяло, которым я прикрывался (будто сплю), я медленно встал, отряхнул от пылинок костюм и спросил офицера: «В чём дело?». Мой вид, видимо, внушил ему уважение. Я тогда занимался спортом, был подтянут, высок, и плюс к тому же, отличная одежда. Приняв меня за человека богатого, коммерсанта, японец не стал детально обыскивать чемодан, а поглядев, что сверху лежали вещи и бельё, прикрыл крышку и, вежливо попрощавшись, вышел из купе. Но рисковать больше я не хотел и поэтому на ближайшей станции вышел и нанял такси. А сколько ещё подобных случаев было за то время, что я был разведчиком! Сложость ещё была и в том, что приходилось мне руководить целой агентурной группой. Это налагало дополнительные и обязанности, и большую ответственность на меня, как на руководителя группы.
Наступили трудные тридцатые годы, расцвет репрессий, мы тоже часто слышали, как в нашем штабе исчезали старые кадровые офицеры - разведчики. На наши недоуменные вопросы: а где тот и куда исчез другой, Валин (наш руководитель), тяжело вздыхая, отвечал: «Не поймёте вы, ребятки, наших порядков, хотя и вместе работаем, вроде как на общее дело. Но вы не думайте плохо о тех людях, они настоящие коммунисты, только вот что-то у нас наверху не то делается, а потому и за вас очень переживаю». И Валин всегда старался побыстрее отправить нас обратно в Китай, приговаривая при этом: «Не страшен враг, которого ты видишь, тем более на твоей родной стороне, гораздо страшнее враг невидимый, который сидит во многих из нас до поры. Да, ещё без моего личного вызова не смейте показываться в штаб, так-то будет безопаснее». Слова Валина оказались пророческими. Дальнейшие шифровки (около полугода) шли без его подписи. Мы чувствовали, что-то неладное творится в штабе, но это были только догадки, не более. А однажды, в захваченном японцами городке, мы наткнулись на газетку, в которой под фотографией В.К.Блюхера стояла надпись: расстрелян, как враг народа, там сообщалось, что пострадали и многие его соратники по работе. Японцы ликовали, размахивая газетами, они кричали друг другу: «Рус сам себя подрезал. Совсем сума сошёл». Но и тогда мы ещё не понимали всей трагедии, нависшей над страной, над нами. Впереди была последняя командировка со спецзаданием...»
В последние годы Ван-Вень-ко работал с женой, она активно помогала ему в сборе информации, в налаживании контактов. В течение четырёх лет работы Ван-Вень-ко попадал в различные ситуации, порою думал, ну, не выберется. Но вот последнее задание обернулось для него и для его семьи великой трагедией. Вызвали якобы для отчёта в центр... Назад он уже не вернулся. И с тех пор канула в безвестность вместе с маленьким сынишкой его жена.
14 октября 1937 года привезли в Хабаровск и бросили в одну из камер НКВД. Интересная, насыщенная жизнь китайского разведчика закончилась, впереди ждали годы изнурительного труда и унижений. В камере было пять человек, ни один из них не знал, за что его посадили. Запрещено было громко разговаривать, днём даже присесть на нары. Больше полугода длилось это непонятное заключение, без вызова к следователю, без права знать о своём будущем. Скудный паёк, неизвестность на лицах арестантов — вот что окружало каждого из сидящих в камере. Потом, без всяких объяснений, перевели Ван-Вень-ко в другую тюрьму, камера, в отличие от первой, была большой, но отнюдь не рассчитанной на 35-40 человек, сидящих в ней. В те годы камеры были переполнены «врагами народа», и каждый день всё прибывали и прибывали новые жертвы наговоров.
Из воспоминаний Н.Н. Ван-Вень-ко:
«В этой камере были нары в два этажа, люди спали на боку (иначе все не входили) без одеял и подушек. Порядки в камере были жестокими, назначенный старшой из уголовников подбирал себе команду угодливых подхалимов, способных на всё. Этот-то старшой и раздавал пищу, тюремную баланду, его подручным, конечно же, попадали лучшие куски и погуще, ну а нам – то, что осталось. Возмущаться было бесполезно, так как тюремное начальство не садило в камеры одних политзаключённых, а «разбавляло» их большим количеством уголовников.
Всё прибывающие и прибывающие осуждённые переполняли камеру до отказа, и тогда пристроили деревянный сарай, обитый досками. Поместили туда около 300 человек. Почти сразу же начались болезни, потому что мы то мокли под сочившимся через крышу дождём, то замерзали. Но такое состояние не особо тревожило тюремное начальство, им было всё равно. Врачи не успевали, да и не могли без лекарств, почты голыми руками, бороться с болезнями и лечить нас. И однажды я понял, что мои силы иссякают, лежа на голых нарах, я терял сознание, мысли путались, какое-то марево оранжевого цвета стояло перед глазами, а потом всё накрыла чёрная пустота, я умирал...
Очнулся от дыхания стоящих надо мной людей, поднял глаза и увидел, что многие из них плачут. Не поняв, в чём дело, переспросил, что же тут у вас случилось? А мне в ответ: так ты же умер, мы и не думали, что оживёшь. Спасибо скажи другу Лю, он тебя иглоукалыванием лечил. Как только я немного поправился, поступил приказ доставить меня в суд. Судья обратился ко мне с вопросом, знаю ли я, в чём меня обвиняют, а когда я ответил, что нет, то он очень удивился и сказал: «Как же не знаешь, когда протокол сам подписал? Значит, врёшь, так не бывает». Я пытался объяснить, что меня даже и не допрашивали. Следователь единственно задал два вопроса: были ли гостиницы в городах, захваченных японцами, и с кем я общался там. Мои просьбы дать переводчика следователь отверг и пояснил, лучше всего подпиши, а то хуже будет. А что мог сделать я, китаец, совершенно не знающий ни русской грамоты, ни языка? Прибегая к запугиванию, следователь добавил: «Не подпишешь, будем вызывать на допрос каждый день, и бить, пока не подпишешь. Всё равно тебя засудят».
Вот так и родился целый том уголовного дела, где чёрным по белому написано, что Ван-Вень-ко работал на японскую армию, проще говоря, был шпионом. И подлежит по статье 58 пункт 6 приговору — смертная казнь. Более полугода отсидел Ван-Вень-ко в камере смертников, ожидая завершения своей печальной судьбы.
Однажды днём открылась дверь камеры и охранник, назвав его фамилию, сказал: «Давай, выходи быстрее, следователь вызывает!» В мрачноватой комнате, тускло освещенной осенним солнцем, сидел офицер, держа в руках бумагу. Не пригласив сесть вошедшего, он ровным и бесстрастным голосом зачитал китайскому разведчику документ о помиловании: смертная казнь заменена на пятнадцать лет лагерей. Тогда ещё Ван-Вень-ко не знал, что представляют те лагеря, но одно то, что казнь отменена, звучало в его душе как праздник, которого давно ждал. Не знал он, куда его пошлют отбывать наказание, впереди неизвестность, но она уже была не такой гнетущей, как раньше...
Из камеры смертников Ван-Вень-ко перевели в общую, где и дожидался отправки в лагеря. В середине зимы эшелон с заключёнными отправился из Хабаровска в Воркуту, где строилась в то время железная дорога к угольным шахтам. Невероятно трудно представить те условия, в которых жили политические репрессированные в лагерях, хотя столько написано про это в газетах, книгах, сняты фильмы. После Воркутинского был Карагандинский лагерь. 14 октября 1952 года окончился срок заключения для Ван-Вень-ко, но унижения продолжались...
Из воспоминаний Н.Н. Ван-Вень-ко:
«Определили нам в Красноярске (тридцати отбывшим срок) местом поселения Красногорский совхоз в селе Российка, отвезли туда на открытой машине, всё под тем же конвоем. Переночевали в клубе, рано утром конвоиры распрощались с нами, добавив при этом: «Вы теперь люди свободные, почти». Почему «почти», мы поняли гораздо позже. Конечно, это уже был не тот лагерный безжалостный режим. Но только вот поверить в то, что работать и даже дышать можно без конвоя, мы так сразу не смогли... В конторе совхоза нас заставили подписать бумагу, где было сказано, что гражданин такой-то будет работать в совхозе без права покинуть территорию, не имея на руках разрешения коменданта. Отмечаться в комендатуре два раза в месяц. Поселение — пожизненное. Вот такую «свободу» мы наконец приобрели после стольких лет страданий. Дали нам общежитие, на том забота о нас закончилась. Пропитание и всё прочее для жизни необходимое изыскивайте, мол, сами…»
И потекла жизнь бывшего военного разведчика в таёжной деревушке Красноярского края, вдали от Родины, от семьи и родных. Работа была тяжёлой: то лесозаготовки, то строительство, особенно в трескучие морозы. Но жизнь есть жизнь, ко всему приспособишься, если она заставит. Вскоре познакомился с вдовой Анастасией Ивановной Стрельцовой, мужа которой убили на фронте, на руках двое детей. Так создалась новая семья. Родились дочь и сын. Жили дружно, деля вместе все житейские невзгоды, радости тоже были общими. Директор совхоза, узнав о том, что среди ссыльных имеется повар высокой квалификации, перевёл его в столовую заведующим, где и проработал Ван-Вень-ко до перевода в Большую Мурту.
31 мая 1958 года реабилитирован военной коллегией Верховного суда СССР. А в 1959 году он, в составе делегации Большемуртинского района, поехал в Москву на ВДНХ. Долгие годы работал заведующим центральной столовой, ветеран потребкооперации. А ещё была у него маленькая отдушина — выращивал на своём приусадебном участке невиданных для Сибири размеров овощи. В 1991 году он всё же побывал на своей далекой Родине, но следов потерянных жены и сына не нашёл.
Вот такая нелёгкая судьба оказалась у Николая Николаевича, но не озлобился сердцем, не очерствел душой.
(Использованы материалы из архива Большемуртинского краеведческого музея)
С. Г. Отмахова
НОВОЕ ВРЕМЯ № 42 от 20.10.2018 г.
