В начале лета появилась информация, что в России, согласно якобы секретному приказу, уничтожают дела политических заключенных. Новость вызвала шквал негодования. Теперь правды о репрессиях будет вообще не найти, а жертвы сталинского террора исчезнут без следа? Как обстоят с этим дела в Красноярском крае, «Проспекту Мира» рассказал председатель Красноярского общества «Мемориал» Алексей Бабий — человек, который более 30 лет восстанавливает судьбы репрессированных и как никто другой знает ценность этих документов.
Алексей Бабий
Откуда вообще взялась эта информация?
Исследователь Сергей Прудовский, который занимается сбором информации о репрессированных, весной этого года не смог найти персональную карточку и личное дело репрессированного крестьянина Федора Чазова, который отбывал срок в Магаданской области. Сделал запрос в областное МВД. Там ответили, что документы были уничтожены согласно приказу от 12 февраля 2014 года. Как ему объяснили, согласно приказу, уничтожаются все карточки всех заключенных, кому уже исполнилось бы 80 лет, за исключением тех, кто сидел по «политической» 58 статье. А Чазов был заключен как СОЭ (социально опасный элемент).
Что это за приказ, о чём в нем говорится и почему он секретный?
Он, конечно, не секретный, а просто ДСП (для служебного пользования), что вовсе не удивительно для таких структур. Из того, что известно мне, в нем есть как плюсы, так и минусы.
Плюс в том, что по нему был запущен процесс сплошной оцифровки документов репрессированных. Насколько я знаю, в Красноярске он идет с начала 2000 года. Оцифровывается архив ГУВД. Это очень большой прогресс. 20 лет назад мы эту работу только начинали, совместно с ГУВД разрабатывали базу данных заключенных Норильлага. Только карточки сотрудники архива вбивали тогда в базу вручную, о сканировании не было и речи. А в Норильлаге, например, 274 тысячи карточек. Работа сложная. Сейчас, со сканированием, всё намного проще и надежнее — при перепечатывании часто можно было совершить ошибку, так как порой в карточках написано неразборчиво.
Минус в том, что вот этот самый критерий «на уничтожение» в нем, насколько я понимаю, прописан нечетко. Говорилось, что будут уничтожать вышедшие по сроку (если людям уже исполнилось или могло исполниться 80 лет) дела, за исключением тех, кто был осужден по «политической» статье. Но непонятно, кого считать «политическими». Тот же Чазов был осужден как СОЭ (социально опасный элемент). Но такой формулировки нет и не было в уголовном кодексе. По СОЭ высылали и детей родителей, осужденных по 58-й, и просто хулиганов. Осуждали тройками, двойками без суда и следствия.
Еще один важный момент. Это в РСФСР «политическая» статья была 58-я. А, допустим, в Украине это была 54 статья, в Белоруссии вообще несколько статей под совершенно другими номерами — и так в каждой из 15 республик.
Когда мы делали единый банк данных репрессированных и сводили всех воедино, мы привлекали ученых-историков, и это была непростая работа. Я не уверен, что у сотрудников архива есть подробная раскладка по законам союзных республик.
Краслаг. Фото: «Мемориал»
Но если есть вероятность вместе с документами уголовников уничтожить дела «политических», зачем тогда вообще их уничтожать?
Важно, чтобы информация осталась, неважно, в каком виде, но в электронном ее хранить проще и менее затратно. Эти карточки из очень плотного картона, но и они обтрепываются, деформируются. Они могут пострадать в потопе, как, например, произошло с Норильлаговской картотекой в 70-х годах — в УВД произошла коммунальная авария, и часть архива была затоплена, чернила поплыли. Могут сгореть при пожаре, наконец.
Хранить всё в бумажном виде невозможно в принципе, это очень большие объемы. Думаю, что это как раз один из поводов, почему всё это затеяли. Архивохранилища, как ведомственные, так и государственные, вынуждены постоянно расширяться. Когда впервые встал вопрос о передаче ведомственных документов о репрессированных (архивно-следственные дела, личные дела заключенных и т.д.) в государственные архивы — один из первых указов Ельцина после 1991 года — то это тоже потребовало новых площадей.
Данные о репрессированных могут быть в трех местах: ГАКК, ФСБ и ГУВД? Если там нет, значит, не сохранились?
Да, но надо учитывать, что до 1934 года Красноярского края не было, а аресты были. Сегодня мы обнаруживаем часть дел, например, по восточной группе районов — в Иркутске, по западной — в Новосибирске, а по южной — в Хакасии. Поэтому если не можете найти в Красноярске, имеет смысл поискать там.
Какая информация содержится в этих карточках?
На человека, который прибывал в лагерь, заводилось личное дело — папка, где копились рапорты, жалобы, выписки из приказов и т.п. Одновременно заполнялась учетная карточка, где коротко сообщались основные сведения. По ним теперь ищутся личные дела заключенных в архивах. Карточки бывают трех типов. Учетная карточка ФСБ на арестованного, учетная карточка ссыльного и заключенного — они по содержанию немного разные. Но в том или ином виде там три важные вещи. Установочные данные: фамилия, имя, отчество, дата рождения, место рождения, место проживания, профессия или должность. Кем и когда осужден и статья. На обратной стороне указано: когда прибыл, каким этапом и перемещение по лаготделениям.
Карточка Екатерины Максимовой — жены самого известного разведчика ВОВ Рихарда
Зорге.
Ее арестовали 4 сентября 1942 года по подозрению в шпионаже, выслали в
Красноярский край.
Ее дело до сих пор хранится под грифом «секретно» — известно
лишь, что она умерла от отравления в больнице в Большой Мурте.
Могли ли уничтожаться карточки со злым умыслом, чтобы скрыть факты репрессий?
Думаю, что вряд ли. Когда в 59-м году уничтожали все учетные документы по ссыльным раскулаченным — просто считали, что они никому не нужны, людей к тому моменту уже 12 лет как выпустили. Когда в конце 80-х уничтожали архивно-следственные дела тех, кого реабилитировали — тоже считали, что это никому не нужно.
Лишь когда в 1992 году начался массовый процесс реабилитации, стало понятно, что подтвердить, что человек отбывал ссылку или заключение, без документов невозможно. Это, на мой взгляд, был не преступный умысел, а преступная халатность.
Говорят, что в 50-х годах, когда еще работали те, кто участвовал в репрессиях 37-38 годов — они уничтожали документы, которые могли свидетельствовать против них. Вот это злой умысел.
В наше время, чтобы что-то скрыть, нужно уничтожать просто всё подчистую. Представляете, какую работу для этого нужно развернуть. Хотя и сейчас, выдавая дела исследователям и родственникам, в них закрывают имена и фамилии «третьих лиц», в том числе и следователей.
В архиве «Мемориала» также собрано огромное количество документов и личных дел по репрессированным. Как защищены они?
Сейчас у нас примерно 500 дел в электронном виде и более 4 тысяч в бумажном. Бумажный архив постепенно оцифровывается и переходит в электронный. В ближайшие 10 лет мы полностью уйдем в виртуальное пространство.
В нашей электронной базе 200 тысяч человек. Ее ведет Светлана Сиротинина все 30 лет, что мы существуем. В 90-е годы, когда не было ни флешек, ни облаков, она каждый вечер записывала эту базу на дискеты — это занимало у нее полтора часа и порядка 20 дискет.
Сейчас в плане сохранности все намного проще. Архив хранится в облаке, синхронизируется в нескольких географических точках. Идет многократное копирование, каждый месяц делается полное сохранение, каждый год весь архив отбрасывается на Blu-Ray.
Что делать тому, кто ищет информацию о своем родственнике, куда обращаться в первую очередь?
Международное общество «Мемориал» сделало очень удобный ресурс — это руководство к действию для тех, кто хочет реализовать свои права на доступ к документальным свидетельствам о политических репрессиях, проводившихся в СССР. Там буквально пошаговая инструкция, мы пользуемся ею в том числе. У нее символичное название «Личное дело каждого» — dostup.memo.ru. Лучше и понятнее ресурса не существует.
Светлана Хустик