Ольга Берггольц. Фотография из следственного дела 1938 г.
Но я все время помню про одну,
про первую блокадную весну...
Так начинается стихотворение Ольги Берггольц, посвященное "перечню утрат", понесенных ленинградцами за время блокады города с сентября 1941 по январь 1944 года. Но между строк этих известных стихов знаменитой советской поэтессы скрыт биографический подтекст, переживание личной утраты, говорить о которой в то время было нельзя. Той самой первой блокадной весной НКВД выслало из Ленинграда в Сибирь отца поэтессы, Федора Берггольца. Его "вина" заключалась в его национальности: немец, или фольксдойче – как раньше называли выходцев из Германии, живущих в других странах.
Несмотря на блокаду, чекисты продолжали выискивать врагов народа среди умирающих от голода ленинградцев. "Дорога жизни" по льду Ладожского озера для тысяч людей "вражеской национальности" стала дорогой в сибирскую ссылку.
В личном архиве Ольги Берггольц в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН хранятся письма Ольги Федоровны к её отцу, Федору Христофоровичу, с которым поэтесса переписывалась в 1942–1944 годах, когда он был выслан из Ленинграда как "социально опасный элемент". Благодаря этой переписке удалось выяснить, что военный хирург Ф.Х. Берггольц жил в Красноярском крае, сначала в Минусинске, а затем в селе Идра, где работал врачом в районной больнице, пока его дочь, к тому времени уже известная советская поэтесса, не помогла ему вернуться в Ленинград.
С началом Великой Отечественной войны, 26 августа 1941 года Военный совет Ленинградского фронта под грифом "совершенно секретно" выпустил постановление об обязательной эвакуации немецкого и финского населения из пригородных районов Ленинграда.
– Было две волны выселения ленинградских немцев и финнов, – рассказывает Ирина Черкизянова, доктор исторических наук, автор книги "Ленинградские немцы: судьба военных поколений (1941–1955)". – Какую-то часть людей успели вывезти до наступления блокады. В основном из Новгорода, который относился тогда к Ленинградской области. Так, например, 28 марта 1942 года через Ладогу в Иркутскую область ушло три эшелона, это почти 7000 человек. В тот же день три эшелона ждали своей отправки в Красноярский край, там было почти 8000 человек. По примерным данным, из общего числа высланных немцев было около 11 000. Какая-то часть осталась в Ленинграде, потому что люди были наполовину немцами, или по другим причинам. Но в 1942 году, во вторую волну, до них добрались. Тогда же и был выслан отец Ольги Берггольц, хотя он говорил, что он не немец (по версии Евгения Евтушенко, фамилия Берггольц имела латышское происхождение. – С.Р.).
Амбулатория фабрики "Красный ткач", где в 1941 году работал врачом Ф.Х.
Берггольц
2 сентября 1941 года Ольга Берггольц пишет сестре Марии:
"Сегодня папу вызвали в Управление НКВД в 12 часов дня и предложили в 6 часов вечера выехать из Ленинграда. Ничего решительно за ним нет и не может быть. Видимо, НКВД просто не понравилась его фамилия — это без всякой иронии. На старости лет человеку, честнейшим образом лечившему народ, нужному для обороны человеку, наплевали в морду и выгоняют из города, где он родился, неизвестно куда. Я еще раз состарилась за этот день. Мне мучительно стыдно глядеть на отца. За что, за что его так? Это мы, мы во всем виноваты".
Родители Ольги Берггольц, Федор Христофорович и Мария Тимофеевна, 1914 год
(архив РГАЛИ)
По воспоминаниям Марии, Федору Христофоровичу предлагали стать секретным осведомителем НКВД, но он наотрез отказался. Тогда же в его паспорт внесли пометку о 39-й статье. ("Положение о паспортах, введенное в действие Советом народных комиссаров 10 сентября 1940 года с инструкциями к применению". Статьи 38-я и 39-я этого положения касались ограничений режима прописки, которые негласно запрещали проживание в крупных городах). Но сразу выселить Федора Христофоровича у НКВД не получилось: город уже был окружен немецкой армией. Поэтому Берггольц остался в Ленинграде, но его периодически вызывали к следователю. Весной 1942 года, когда открылась "дорога жизни", Военный совет фронта вновь принимает постановление о выселении "социально опасных элементов". 17 марта 1942 года отец Ольги был вывезен из Ленинграда по льду Ладожского озера.
3 апреля 1942 года Ольга Берггольц пишет в своем дневнике:
"Получили письмо от отца, с какой-то станции Глазовой. Он пишет: "родные мои, обратитесь к кому угодно (к Берии и т. д.), но освободите меня отсюда". Он едет с 17 марта, их кормят один раз в день, да и то не каждый день. В их вагоне уже 6 человек умерло в пути, и еще несколько на очереди. Отец пишет: "силы гаснут, страдаю животом…" и заканчивает письмо – "простите меня за все худое…"
В Минусинске Федор Христофорович оказался в середине апреля 1942 года и сразу попал в больницу. В музее "Невская застава" (Санкт-Петербург) хранятся мемуары Михаила Лебединского, племянника Ольги Берггольц, который занимался генеалогическим исследованием своей семьи. После смерти Лебединского его мемуары не были изданы. В них в том числе есть информация о пребывании Федора Христофоровича в Красноярском крае: "17 марта 1942 года органы НКВД высылают Федора Христофоровича по этапу из Ленинграда, и он в теплушке пересекает всю страну вплоть до Минусинска. Это почему-то официально называлось эвакуацией, и никакого дела на него в НКВД заведено не было". В дороге он тяжело болеет и регулярно пишет дочери Ольге короткие письма с мольбой о помощи. Он надеется на влияние "музы блокадного Ленинграда", думает, что ее связи помогут вернуть его из ссылки.
Федор Берггольц
17 апреля 1942 года Федор Берггольц пишет из Минусинска письмо своей бывшей жене, карандашом на гладких листках из блокнота:
"Милая Маша! Наконец-то почти через месяц я достиг своей точки, да и то это еще не окончательное мое место пребывания. В настоящее время я нахожусь в больнице загородной 5-го съезда советов г. Минусинска. Красноярский край. Письма адресуй на Гл.почтамт (он один). Прибыл в ужасном состоянии, покрытый вшами, отечный. Когда скинул ботинки с галошами (носки дырявые), то от ботинок остались одни подметки – пришлось купить ботинки за 400 руб., а денег у меня мало. Правда у меня есть русские новые сапоги и к ним брюки, но ввиду опухоли ног сапоги не лезут на ноги, единственный костюм во время дороги сильно пострадал и принял неприличный вид. Вот мое положение. Здесь все есть (масло и жиры туговато), но это не по карману, а питаться надо, ибо в больнице кормят плохо. Сегодня дали на утро 1/2 ст. молока, 400 г. хлеба на день, в обед тарелка пустых щей и киселя блюдечко, говорят, что к ужину тоже дадут киселя. Как видишь, на этой пище не поправишься, а для меня это главное. Думаю, пробыть в больнице до 1.5.42, а там НКВД доопределит, но буду проситься поближе к городу в колхоз или совхоз. Конечно, город Минусинск с нашей точки зрения не город, а кучка лачуг на широких улицах. Думаю, как-нибудь устроиться, но прошу меня не забывать и хлопоты обо мне не бросать о полном моем восстановлении. Как я хотел бы сейчас увидеть Лялю, Мусю, тебя, Мишу и тихонько посидеть среди вас за стаканом чая. Пиши о ребятах, о себе. Ведь это для меня единственное утешение. Целую Вас и остаюсь Ф.Б".
В рукописи Лебединского есть упоминание еще об одном письме, написанном "8 апреля 1942 года с дороги близ Красноярска". Но содержания письма нет. После того как Федора Христофоровича подлечили и выписали, его отправили в село Идра (около 100 км от Минусинска), где он устроился работать врачом в сельской амбулатории. В июле он пишет дочери уже довольно бодрое письмо, но указывает, что "местные кретины чинят ему всякие препятствия из-за 39 ст.". Ольга, у которой к этому времени уже было напечатано стихотворение в газете "Правда", всячески пытается ему помочь. Обращается к Александру Фадееву с просьбой посодействовать.
Пять писем Ольги Берггольц к отцу опубликовала Наталья Прозорова, старший научный сотрудник института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. По словам Прозоровой, частная история Федора Христофоровича Берггольца напрямую переплелась с драмой той части населения Ленинграда (в основном немцев и финнов по национальности), которая была причислена к "социально опасным элементам" и обречена на административную высылку. Первое из публикуемых писем относится к самому началу депортации, а в последнем письме Ольга Федоровна сообщает отцу, что ей удалось добиться его реабилитации и восстановления "временно попранной фамильной чести и доброго имени". Понимая, сколько тягот пришлось перенести отцу, как сильно его "ударило", Ольга Федоровна из осажденного Ленинграда пытается вселить в него бодрость и пишет ему хотя и ласково, но твердо:
"Папа, мне неприятно сообщать тебе обо всем этом, но уж лучше знать правду, что у тебя нет бывшего угла, нет обстановки, и всего лишь кое-что из белья и одежды. Но ведь это - война, папа! И погоди, погоди, не впадай в отчаянье или уныние! Давай смотреть вперед, а не назад, давай не будем оплакивать пропавшего буфета, право, он не стоит того. Повторяю – главное для тебя сохранить бодрость и здоровье для будущего, а оно не так уж мрачно. Несмотря на все страданья, которые выносит наша страна, – мы все же побьем проклятых немцев. Ты знаешь это. Это главное".
Она сообщает отцу: "К вашей дочери, папа, пришла настоящая слава, не через статьи (их до сих пор нет), не через чины, а снизу, от самого народа, и слава почетная: "ведь вы правду пишете", – говорят мне всюду. Это народное признание бесконечно дорого мне, и я желаю только одного – оправдать его в дальнейшем".
В конце концов Ольге удается помочь отцу (по некоторым данным, с помощью Александра Фадеева, который с 1939 года возглавлял Союз писателей СССР) и добиться переезда Федора Христофоровича в Чистополь (на 3500 километров ближе к Ленинграду, чем Минусинск). Согласно записям Лебединского, в сентябре 1943 года Федор Берггольц переезжает в Казань, работает в эвакогоспитале №3652 врачом-ординатором, затем его переводят в Тулу в той же должности в эвакогоспиталь №5865, который затем переформировывают в полевой фронтовой госпиталь.
Примерно в это же время в Ленинграде Ольга Берггольц случайно встречает на улице следователя Анатолия Фалина, который в 1939 году вел её дело и пытал её, беременную, в "Крестах", из-за чего она прямо в камере родила мертвого ребенка.
После освобождения и реабилитации в том же 1939 году Ольга Берггольц записала в дневнике: "Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в неё, гадили, потом сунули обратно и говорят: живи!"
Однако дочерняя любовь оказалась сильнее отвращения к палачу. К тому же Фалин пошёл на повышение и стал главным прокурором города. Ольга попросила его похлопотать за отца перед "органами". И прокурор не сразу, но все же помог. К концу 1944 года Берггольц удалось добиться снятия 39-й статьи и реабилитации отца.
В пятом, последнем письме от 11 ноября 1944 года она сообщает отцу о том, что скоро у него на руках будет "настоящий, чистый, справедливый документ". Но получить его удается только в феврале 1945 года. Осенью того же года Федор Берггольц поступает на работу в дом инвалидов на станции Куровская Московской железной дороги, а в начале апреля 1947 года, тяжело больной, возвращается в Ленинград, где лечится от воспаления легких и сердечной недостаточности.
Умер Федор Христофорович в больнице 7 ноября 1948 года, умирая, он слышал голос Ольги, которая вела по радио праздничный репортаж к годовщине "великого октября". Мария Берггольц писала: "…в больнице умирал наш отец, а ты в это время вела репортаж с площади Урицкого, то есть с Дворцовой (я все держала наушник у его уха и знала: пока он тебя слышит – не умрет!)…"
– Впервые эпистолярные материалы Ольги Берггольц стала публиковать ее сестра, Мария Федоровна, в 1990-е годы, – рассказывает Наталья Прозорова. – Мария Федоровна умерла в августе 2003 года, и сейчас время от времени я публикую эти письма из архива Берггольц, который хранится в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Они выходят в Ежегоднике Рукописного отдела и других изданиях, например, в книге "Верили в Победу свято" (СПб, 2015 год). Дневники Берггольц также выходят в Москве, в изданиях РГАЛИ (Российского государственного архива литературы и искусства). Также я опубликовала ранние дневники поэтессы. Эпистолярное наследие Берггольц очень обширно. На мой взгляд, оно имеет огромное значение как историко-документальный источник о советской эпохе. Кроме того, это ценнейший мемуарный и биографический материал.
По словам Натальи Громовой, ведущего научного сотрудника Музея истории Российской литературы имени В.И. Даля и автора книги "Ольга Берггольц: смерти не было и нет: опыт прочтения судьбы", большая часть писем Берггольц до сих пор не разобрана, и заняться этой работой сейчас фактически некому.
15 лет назад председатель Красноярского общества "Мемориал" Алексей Бабий пытался выяснить судьбу Федора Берггольца в ГУВД по Красноярскому краю. Но получить какую-либо информацию ему не удалось. Возможно, потому, что органы НКВД так и недооформили ссыльного в неразберихе военного времени. Однако в отделе кадров Идринской районной больницы подняли архив и нашли два приказа. Один от 25 мая 1942 года – о том, чтобы принять Федора Христофоровича Берггольца на должность заведующего врачебным участком. А второй от 3 октября 1942 года – об увольнении ввиду того, что ему "послала вызов дочь".
– Наша больница была образована в 1924 году, и у нас есть данные о ее сотрудниках, в том числе старейших. Конечно, мы не знали, кто такой Федор Берггольц, но хранили "для истории" эти приказы, написанные выцветшими чернилами, – рассказала начальник отдела кадров Идринской районной больницы Людмила Антипова.
– Правильнее будет назвать это депортацией, хотя такого слова ни в одном документе официальном вы не найдете, – говорит Ирина Черкизянова. – Принудительная высылка шла под контролем органов НКВД, все составы сопровождали до места назначения конвои. В месте прибытия истощенных людей призывали в Трудармию. Как правило, на Крайний Север, в рыболовецкие совхозы. Можно ли считать это спасением от блокады и фашистов? В физическом смысле, возможно, 99,9 процента тех, кто пережил первую блокадную зиму, мечтали оказаться подальше от всего этого ужаса. Но ни в коем случае нельзя манипулировать этим. Так как никаких благих намерений это не имело.
Очень сложная история с возвращением высланных людей. Официально все депортированные немцы до 1972 года не имели права вернуться в свои родные места. По поводу возвращения ленинградских немцев и финнов в 1945 и 1946 годах выходили особые распоряжения. Им возвращаться не разрешалось категорически. Сразу после войны люди пытались правдами и неправдами вернуться, цеплялись если не за Ленинград, так за окрестности. Но в 1948 году всех немцев взяли на спецучет, и тех, кто после войны оставил место высылки, искали, возвращали, расценивая это чуть ли не как побег, – говорит Ирина Черкизянова.
Сама Ольга Берггольц, дважды прошедшая через аресты и пытки в конце 1930-х, вступившая в партию в 1940-м и получившая после войны сталинскую премию, считала сохранение памяти о человеческих страданиях своей главной задачей, как поэта и гражданина:
И даже тем, кто всё хотел бы сгладить
в зеркальной робкой памяти людей,
не дам забыть, как падал ленинградец
на жёлтый снег пустынных площадей...
Светлана Хустик
Министерство юстиции России внесло корпорацию РСЕ/РС и некоторые ее проекты в свой реестр зарубежных средств массовой информации, объявленных "иностранными агентами". РСЕ/РС не является "агентом" ни одного из правительств и считает это решение несправедливым и юридически спорным