Лукашук Кристина
Егорова Ирина
Научный руководитель: Фомина Наталья Александровна, заведующая библиотекой МОУ «СОШ№34»
Научный консультант:
Руководитель городского литературного объединения «Водолей»,
член Союза писателей России Т.Л.Ващаева (Шайбулатова)
А. Камю. Из речи при получении Нобелевской премии:
«Одни скажут, что надежду… несет народ, другие — что несет ее человек. А я
убежден, что она живет, дышит, существует, благодаря миллионам одиночек, чьи
творения и труды каждодневно отрицают границы и прочие грубые миражи истории,
чтобы помочь хотя бы на миг ярче воссиять истине, вечно преследуемой истине,
которую каждый из них своими страданиями и радостями возвышает для всех нас»
(Камю А. Бунтующий человек: Философия. Политика. Искусство. М., 1990.
С. 376).
Тридцатые годы двадцатого столетия породили беспрецедентные по масштабам человеческие страдания.
Целью данной работы является выявление не известных ранее широкому читателю поэтических текстов заключенных Норильлага, знакомство с творчеством лагерных поэтов.
Задачей данной работы рассмотрение особенностей тематики авторов Норильлага и Горлага. Следует особо отметить, что эти поэтические тексты следует рассматривать в историко-литературном контексте. Однако, при рассмотрении поэзии Норильлага, к группе рассматриваемых поэтических произведений мы можем отнести далеко не все, созданные в лагерях. В данном случае «зековский» статус авторов не дает основания безоговорочно причислять созданные ими стихотворения к литературному творчеству.
Объектом исследования стали стихотворные тексты, авторами которых являлись заключенные Норильлаговских лагерей.
В ходе исследования стало известно, что их авторы не всегда являлись профессиональными литераторами по роду своей деятельности, хотя значительное их число имело высшее, гуманитарное или литературное образование. Таким образом, наряду с профессиональной поэзией Льва Гумилева, Норы Пфеффер, Давида Кугультинова, следует выделить пласт так называемой наивной поэзии, т.е. поэтических текстов, написанных людьми, как правило, ране не имевших достаточного представления о классических формах и методах стихосложения. Однако по силе передачи отраженного в этих текстах человеческого страдания, исторических и бытовых подробностей эти тексты не могут нами быть расценены как не значительные. В данном случае, именно во многом благодаря их поэтической и человеческой наивности, они и имеют свою, не столько литературную, сколько историческую ценность для последующих поколений.
Краткая историческая справка: Первый этап заключенных численностью 1200 человек прибыл в Дудинку в 1935 году. По мере расширения строительства комбината и города увеличивалось и количество заключенных Норильлага. Этапы шли со всего Советского Союза. Отметим лишь один из них. Это знаменитый Соловецкий этап, прибывший в Дудинку в августе 1939 года на пароходе «Семен Буденный». Этап был сформирован при ликвидации Соловецкой тюрьмы особого назначения — СТОНа. Именно этим обусловлено появление на территории Особлага г.Норильска большого количества высокообразованных, в том числе и в области литературы, заключенных из числа интеллигенции, выпускников высшей школы Москвы и Ленинграда, осужденных за шпионаж, диверсии, террор, и т.п.
В отделениях Норильлага устанавливался более строгий режим содержания, использование заключенных на самых тяжелых работах, на одежду нашивались личные номера (тем самым заключенные лишались фамилий). Охрану несли конвойные войска (в ИТЛ охрану осуществлял ВОХР). На базе Норильлага был образован Особлаг № 2 (Горлаг). Горлаг имел 8 лаготделений, в том числе женское лаготделение (№ 6) и каторжное (№ 3) и два лагпункта: Купец и Косой. Закрыт 25.06.1954 г.
Поэзия узников Норильлага приоткрывает сегодня перед нами целый пласт нашей истории, в котором, как в зеркале, отражается самое главное – история простого, рядового, обычного человека, как песчинки, маленького, незаметного винтика истории. Его жизнь и судьба, само поэтическое изображение человека и мира, художественное видение их под резким углом «пограничного», адского существования.
Руководство Норильлага понимало, что без культурной жизни в лагере, хотя бы в зародышной форме, не обойтись. Безусловно, преследуя свои цели, руководство разрешило официальные культурные мероприятия. Впервые Север увидел профессиональный театр в 1935 г. В 1939 г. во 2 лагерном отделении по разрешению начальника комбината заключенные построили клуб, создан духовой оркестр.
Однако долгое время и после официального закрытия лагеря поэты Норильлага находились под официальным запретом. Их творчество не освещалось в официальных источниках, не собиралось городскими архивами, оседая в личных фондах бывших заключенных и членов их семей. С конца шестидесятых, в период «Хрущевской оттепели» некоторые из них появляются на страницах местных газет. Публикации носят единичный характер. Однако нельзя не учитывать влияние авторов Норильлага на литературную жизнь нашего города того времени. Именно бывшие заключенные во многом влияли на литературные вкусы и пристрастия норильчан. Примером может служить Юрий Мурахтанов, чудом выживший заключенный Норильлага. Не имевший литературного образования, одним из первых в городе собиравший в начале шестидесятых поэзию Гумилева и Ахматовой, работая физически Имя и удивительная судьба этого человека предстали перед нами в ходе подготовки данной работы.
В предисловии к антологии Норильской поэзии «Гнездовье вьюг», вышедшей в свет в 1994 году, Юрий Бариев писал: «Кто же стоял у истоков норильской литературы тех лет? Это и Алексей Николаевич Гарри - личность легендарная, бывший адъютант Котовского, писательница Елизавета Яковлевна Драбкина, бывший секретарь Я. М. Свердлова, народный поэт Калмыкии Давид Кугультинов, это поэтесса и детская писательница Нора Пфеффер - внучка католикоса Грузии, пишущая на немецком языке, это и писатель Сергей Снегов - автор книги "Норильские были, и ставшая в последние годы широко известной благодаря публикациям в "Огоньке" и в журнале "Знамя" Евфросинья Керсновская, и выдающийся философ, историк, сын Анны Ахматовой и Николая Гумилева - Лев Николаевич Гумилев. Все они в свое время были репрессированы и нелегкие норильские годы провели на Севере не по своей воле».
Поэзия Норильлага – это отдельные поэтические произведения и циклы, сочиненные в тюрьмах, лагерях, ссылке или спустя годы, а то и десятилетия после освобождения и реабилитации. Стихи расстрелянных поэтов, написанные до ареста. Среди авторов, наряду с профессиональными литераторами, люди всех социальных групп и самых разных профессий.
Эти стихи — неисчерпаемый источник знаний о советском периоде российской истории. Иной формы самовыражения для заключенных и ссыльных просто не существовало. Говорить правду в подцензурных письмах и высказывать свое отношение к происходящему было равносильно самоубийству.
Жизнь Норильлага была стремительной. Постоянное обновление рабочей силы, так как жизнь большинства заключенных заканчивалась в течение нескольких лет (а то и месяцев). Являясь сам по себе прекрасной литературной школой, Норильлаг одновременно являлся и самоцензурой. Ничто так не обеспечивало популярность того или иного поэта в ограниченной колючей проволокой среде лагеря, как степень правды, отраженной в литературном произведении и смелость выражения поэтической мысли. В этом была своеобразная воля - возможность услышать, увидеть запрещенную, но существующую вокруг реальность, облачить ее в литературную форму. Ценителей же было не мало. Стихов ждали. Одни - как отдушину, как возможность ностальгического обращения к оставшейся где-то в не реальном прошлом жизни до ареста, видя в общении с литературой шанс сохранить свой внутренний мир. Другие - как форму скрытого неповиновения, протеста, сопротивления сложившейся ситуации: /Стихи, что живут вне закона:/В прописке отказано им /За то, что беду миллионов /Распевом сказали своим./Ну что ж, проживем без прописок./Дышу и пишу, как могу, /И мятый, убористый список /Под стелькой сапог берегу./ Александр Гладков.
Как бы не была специфична поэзия Норильлага, главная, доминирующая ее тема - трагический эпос сохранения человеческой души. Сохранение внутреннего, индивидуального, сугубо личного мира, хрупкого и ранимого, в условиях нечеловеческих испытаний, голода, физических и нравственных лишений.
Обреченный на физическое уничтожение человек с правом переписки раз в год, зажатый, систематическими обысками лишенный своего, пусть самого маленького, но личного пространства, в единой подневольной коммуне себе подобных острейше ощущал свою причастность к великому, глобальному человеческому горю и отчаянью. Рождались стихи, где слова обвинения, как гневный набат обрушивались на головы палачей. Находясь в 4-м л/о Горлага, Климович пишет текст “Гимна норильчан - участников восстания 1953 года”, известный всему Горлагу:/Не страшны нам тиранства большевизма,/Мы не знаем горе свыше всяких мер,/Известны нам все ужасы чекизма/ И стон людской на землях СССР…/Мы стали рядом, брат около брата,/За право жить без тюрем и цепей./Напрасно смерть дышала с автоматов/А псы рычали в ярости своей…/. Эти строки написаны автором в Норильске 2 августа 1952 года.
Рассмотрим тематику поэзии узников Норильлага. Обреченному может быть дано единственное право, которое он предоставляет себе сам – умереть в согласии со своей совестью, затронув, всколыхнув в предсмертной агонии своей души тех, кто остался по ту сторону колючей проволоки, не сопротивление которых произволу, мнимое, притворное не понимание происходящего дало возможность разлиться по великой стране рекам человеческой крови.
Культ КПСС был непоколебим. Это была народная партия. Невозможно было представить себе сомнения в правильности ее курса, проводимых действий. Это была партия отцов, вместе с которой старшее поколение проливало кровь за новый строй России, защищало молодую Советскую власть от белых и интервентов. Но и надзиратели, и охрана, и следователи тоже носили партбилеты КПСС (от ред сайта: ВКП(б)!"). Самым отчаянным протестом звучат стихи Доронина:/Объясни мне, отец – ты ведь партии той,/Что страну нашу к счастью ведет, -/Долго ль будет у нас слово “счастье” мечтой,/И когда это счастье придет?/И еще есть вопрос. Мне хотелось бы знать,/За какую же власть вы сражались?/Уж не тюрем ли вы добивались,/Чтоб сынов так жестоко карать…/
Часто было и обращение в стихах к личности Сталина. Были стихи, и целые поэмы, посвященные товарищу Сталину и Дзержинскому, откровенно хвалебного содержания. Такие произведения печатались в легальной лагерной прессе, читались на подмостках зековских театров. Печатались они и в центральных литературных журналах СССР. Нередко Сталин выставляется, как бывший ссыльный в Туруханском крае.
Однако, сегодня нам наиболее ценны те из них, которые не могли быть официально опубликованы. Те из них, которые содержат, порой, иронические, но честные размышления о всенародной любви Великому Отцу народов, грустное и страшное осознание своего, личного отношения к Сталину. Трудно переоценить гражданское мужество авторов, если за неправильно истолкованную общую фразу, «выявленную бдительными товарищами» или секретными сотрудниками КГБ (Ред. сайта: НКВД!), за додуманный, скрытый подтекст сказанного давали «почетный червонец» Особых лагерей. Тарновский Юлиан Константинович:/Как странно! Десять лет назад/Я жизнь свою отдать был рад/Тому, что мертв лежит теперь./А я живу - как в клетке зверь,/И, говоря сейчас о нем,/Обязан робко прятать взгляд,/Где ненависть горит огнем…/Еще глаза незрячи были./За это дали мы ответ,/А он, причина наших бед,/Лежит в торжественной могиле./И скорбный марш звучит нам сегидильей./.
Еще одна тема - описание сцен лагерной жизни, осмысление происходящего. Нескончаем скорбный список узников Норильлага. Многие из них погибли от непосильного труда, дистрофии, цинги и простудных заболеваний. Многие были расстреляны в штрафном лагпункте Каларгон... Поэт не только заинтересован в описании сцен и ситуаций, он уверен, что посредством поэтического жанра он донесет абсурдность происходящего до тех, кто находится вне лагеря, вне зоны, и, в перспективе, до потомков. Именно они должны в последствии дать оценку происходящему. Поэт ищет и свое место в этом аду, рассуждает о своих чувствах, анализирует ощущение действительности, реальности. Сергей Снегов:/В невылазной грязи телеги тонут./Из вязкой глины не извлечь кирки./Прорабы не командуют, а стонут./И пайки сверх возможного легки./В бараке вонь, и грязь, и дым./В газете висит таблица вынутых кубов./И парочка блатных творит в клозете/Нечистую трусливую любовь…/.
Чем же спасалась душа человеческая? Прежде всего, это тема обращения к матери. У кого еще обезумевший от физических страданий человек может искать спасения и утешения? В обращении к матери, как правило, поэт утешает самого дорогого для каждого из нас человека, соболезнует ей, дарит надежду, подчас, сам не веря в скорую встречу. Семен Бадаш:/Тебе, моя голубка, мать,/С сердечной теплотой великой,/Решил письмо я написать/С далекой тундрой полудикой./У него же:/Я существую, мама! Не печалься!/Я не убит, я все еще живой,/
В отделениях Норильлага отбывали срок, жили на поселении многие выдающиеся деятели культуры страны. Для многих творческих людей смерть была не самым страшным, их воля не выдерживала под тяжестью насилия, унижений, клеветы, позора, поэтому так часты были случаи самоубийств. В редком общении они находили те спасительные капли человеческой поддержки и понимания, которые им были необходимы, чтобы выжить. Доронин Леонид:/- Тебе, мой друг, тебе в часы досуга -/Мой скромный дар, знак дружбы и любви!/Нас свел Таймыр, узнали мы друг друга,/Найдя огонь для мерзнувшей крови…/. Кемаль Маликов:/Всему хорошему и плохому,/Что есть во мне, я обязан людям./Человек взрослеет не от книжки к книжке,/А от встречи к встрече,/От человека к человеку./.
Откровенное надругательство над исконным правом человека, правом на жизнь, порождало острейшее чувство любви. Любви между мужчиной и женщиной. Любви такой силы, что ни страх перед автоматами конвоя, ни смертельная усталость после изнуряющей работы – ничто не могло запретить любить и быть любимым. Нечеловеческая тоска по теплу родной души, ощущение рядом человеческого тела, звериная тоска по счастью прикосновения к любимому, дорогому, нежному. Готовых на все ради, может быть, всего лишь нескольких минут. Можем ли мы осуждать их? Юрий Мурахтанов:/Ни поцелуя на шинели./Ни встреч. Ни дружбы впереди.
Лишь заполярные метели/Кружатся на моем пути./В бою я не был, и не знаю/Ни свист шрапнели, ни гранат./И о любимой не рыдаю,/Как мой далекий вольный брат./Мой путь иной. Не осуждая/Ни их, и даже не себя,/Я шел в любовь, не ожидая/Что будет вечная весна./ Рядом - вечное. Рядом – любовь. Дающая право и силы жить дальше.
Георгий Попов:/Сегодня опять пурга,/Мысли — о тебе,/О том, как ты дорога/В лагерной судьбе./О том, что в снежном пути/Под метели вой/Хотелось бы мне идти/Рядом с тобой./С тем, чтоб удары пурги/На себя отвлечь,/И медлить свои шаги,/Чтобы твои сберечь./ Датировано январем 1941 года.
И далее у него же:/Не пришла.../Прошли все сроки./Скоро сменится конвой./Безнадежно одинокий,/Я остался сам с собой./Вдруг шаги, как звуки вальса!/Ты смеешься на ходу:/-Почему засомневался?/Я же знала, что приду!/ Датировано 25/VIII — 41 года.
Тема будущего, светлого, замечательного будущего, в котором помнят всех умерших в ГУЛАГе поименно. Как правило, поэт сомневается в возможности дожить самому до дня освобождения. Но он уверен, что забыт он не будет. Что светлая память о нем, оправданном, понятом, оплаканном, непременно останется в душах детей и родных ему людей. Воробьёв Владимир Григорьевич:/На Север с далекого юга,/Туда, где не спеет и рожь/Где только что кончилась вьюга,/Привез пароход молодежь./И в жизни другой, обновленной,/Свободною грудью дыша,
По тундре цветущей, зеленой,/Проходят они не спеша…/Здесь где-то в холодной пустыне/В шеренге худых работяг/Отец, дорогой и любимый,/Отстал по неволе на шаг.../
После официального закрытия Норильлага в 1956 году незаконно репрессированные «политические» заключенные» получили возможность вернуться домой. Однако официальных извинений от государства не последовало. Начались первые реабилитации. Стало ясно, что большинство архивов Норильлага уничтожены. После закрытия вся оставшаяся документация в 1957 году была передана в ГУВД Красноярского края, но многое на тот момент было уже невосполнимо утрачено. Так, в 50-е годы еще в Норильске практически полностью были уничтожены личные дела заключенных, до Красноярска их даже не довезли. Сама картотека частично утеряна. Выявилась проблема дифференциации заключенных на «политических» и «не политических», Тем более, если это лагерь обычный, а не особый. В нем находились не только политические заключенные, но и уголовники, и «бытовики», да и политические разделялись на разные категории. Нося статус особо секретных, документы Норильлага и Горлага периодически сжигались. Особенно это касалось личных дел и документов, касающихся так называемых секретных сотрудников «сексотов» из числа заключенных и тех, кто на добровольной основе сотрудничал с властями Норильлага. Таким образом, начавшаяся реабилитация распространялась на всех осужденных в равной степени. Это даже обидой назвать было нельзя. Не принимали бывшие заключенные и статус «за давностью лет», появившийся в боле позднее время. И с этим надо было жить дальше…Леонид Виноградский, «Ветеран»:/Нынче стал ветераном двуногий сексот,/Сапогом выбивавший из женщины плод…/
Массовые репрессии были тяжелейшим испытанием для страны. Не все выдерживали испытание произволом. Многие окончательно опускались, и, спасая себя, совершали подлости. Органам НКВД помогали добровольные помощники, доносчики, так называемые сексоты (“секретные сотрудники”). С их помощью жертве можно было предъявить любые обвинения, лишь бы они отвечало задачам следствия. Большинство, стиснув зубы, молчали, не понимали или делали вид, что не понимают происходящего. Но человек может и должен найти в силы не потерять свое достоинство, свое лицо.
Но человек может и должен найти в силы не потерять свое достоинство, свое лицо. В «Письмах в стихах из особых лагерей» Семен Бадаш пишет: «…Может показаться, что цинготные, пеллагрические, истощенные зеки Особых лагерей, эти смертники системы и жесточайшего режима, строившие ценою жизней дороги и промышленные объекты, думали только лишь о куске хлеба. Это так. Но вместе с этим в каждом зеке органически существовал внутренний мир, и этот мир правильнее всего было бы определить ВЕРОЙ, НАДЕЖДОЙ И ЛЮБОВЬЮ.»
Каждый, кто оказался в Норильске в качестве заключенного, прошел ад северных лагерей навсегда оставил в себе личное, особенное, болезненное отношение к этому городу. Те, кто пережил Норильлаг, не всегда хотел и мог говорить об этих годах своей жизни. Георгий Жженов на протяжении долгих лет категорически отказывался давать интервью на тему своего пребывания в Норильлаге. Давид Кугультинов, «Норильск»:/В те дни, когда я был здоров и молод/Ты отнял у меня, /унес, унес,/Норильск, Норильск – /Меня во сне сжигает твой мороз,/И до сих пор огнем былых обид/Меня сиянье Севера слепит…/.
Отношение к Норильску осталось у каждого свое. Сергей Снегов в одном из интервью говорил: «…В прошлом году я снова побывал в Норильске. Сентиментальных воспоминаний, наверное, не получится.../Я в этом городе страдал полжизни: /И, может, лишь за то его люблю /Нет, не за то. Нельзя любить за зло, /Нельзя благоговеть перед уродством /Он был моей тоской, моим уродством, /Моею раною, моею грязью, мукой /Моей души и черной кровью тела. /За это ненавидят. Ненавижу! /Безмерно ненавижу. И люблю! …/Проклятый город! /Любимый город.../»
Поэт Трофим Яковлевич Гармаш в своей картотеке никогда не употреблял термин «зэк» по отношению к «врагам народа», это считалось им в традициях норильской интеллигенции некорректным и оскорбительным. Тут даже форма восставала против содержания. Первый архивариус всегда писал «з/к». Откуда возникла эта аббревиатура? Она появилась на строительстве Беломорканала в 1931-1933 гг. и первоначально читалась как заключенный-каналоармеец, сокращенно «з/к». А зэками в те времена называли уголовников.
Может быть, поэтому и живут до сих пор легенды Норильлага. Например, говорят, что поэт Константин Симонов в гостях у норильчан в 1964 г… Говорят, история создания самого известного его стихотворения "Жди меня, и я вернусь…" имеет прямое отношение к Норильску. По этому поводу в 60-х, кажется, годах Комсомолке была статья, где Симонов рассказывал о том, что кто-то из зэков, освобожденных из Норильлага, проездом на фронт, привез ему тетрадь со стихами, где был текст "Жди меня…" - написанный кем-то из лагерных поэтов, отнюдь не на военную тему. (И действительно, в нем ни фронт, ни война не упоминаются…) В 1975 году на встрече в ЦДЛ в Москве Симонов якобы открыто признал, что эти стихи не его, но его влияние и его подпись под этими строками дало им путевку в жизнь (конечно, стихотворение, сколь угодно талантливое, но созданное за колючей проволокой, в те времена не опубликовали бы).
Еще говорят, что где-то в кладке одного из то – ли барачного здания, то - ли цеховой стены, что бы спасти в безвыходной ситуации собрание особо ценных лагерных стихотворений, каменщик заложил рукописи в цементный раствор. Так как, опасаясь за ценный тайник, место этого клада знал только он один, а сам он умер в одну из полярных зим в лазаретном бараке, кладка до сих пор не найдена…
Давайте надеяться на то, что где-то впереди нас ждет еще одна замечательная встреча с прекрасными, бесценными поэтическими произведениями заключенных Норильлага, сотворившими на вечную память о себе своим потомкам воистину памятник нерукотворный…
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»/Работы вне конкурса