Автор: Коваленко Екатерина, ученица 11 «Б» класса школы №115 г.Красноярска.
Руководитель: Мартынова Оксана Анатольевна, учитель истории.
г. Красноярск 2003г.
Моё горе – капля в море,
Народное горе – целый океан.
Н.П. Шевкин*.
Совсем неожиданно даже для себя я решила
написать эту работу. Главным героем
которой, является восьмидесятилетний
красноярец, сын раскулаченного и
расстрелянного крестьянина, Николай
Петрович Шевкин. Его судьба – это судьба
многих живущих рядом с нами людей, семей, а
значит и судьба нашей Родины.
Это история о том, как человек выжил, преодолевая трудности, и сохранил человеческое достоинство в нечеловеческих условиях.
1929- это год, когда Сталин объявил о конце НЭПа и переходе к политике «ликвидации кулачества как класса». В деревне происходили два взаимосвязанных, насильственных процесса: создание колхозов и раскулачивание.
Именно с этого года начнутся проблемы в семье Шевкиных, уроженцев Смоленской (ныне Тверской) области Бельского района села Пушкари.
Маленькому Коле тогда было всего 6 лет (дата
рождения 20 августа 1923г.), когда его семью
раскулачили. Забрали всё, что было, брать
особо было нечего: лошадь, корова, да кое-какой
инвентарь - всё это отдали колхозу. Не думаю,
что при таком имуществе Петра Михайловича,
отца Коли, можно было назвать кулаком, но в
сталинское время в кулаки могли зачислить тех, кто имел добротный дом.
Отца забрали. Как позже узнали, его отправили на 5 лет исправительных работ в Воркуту. Опись делали без отца, начальник милиции Кулешов и его заместитель Солдатенко. Пришли понятые из сельской бедноты, на их лицах застыл хищный оскал, было сразу видно, что они злорадствуют и наживаются на раскулачивании. Мать находилась в полуобморочном состоянии.
Кулешов как хозяин зашёл в дом, в котором остались беззащитная женщина и трое ребятишек. Подойдя к Коле и схватив его за ухо, с криком «кулачье отродье», выкинул его в открытое окно. Мать выскочила, чтобы помочь ему встать, как тут же из дома выкинули четырёхлетнего брата Ивана*. Мать схватила на руки плачущего Ваню, а Коля, выбравшись из лужи, в которую он угодил при падении, спрятался в амбаре.
Что в тот момент переживал шестилетний ребенок, на глазах которого забрали отца, грубо и нагло обращались с матерью и братьями? Наверное, страх, обиду и досаду, что ничем не может помочь своим родным. О тех чувствах знает только сам Николай Петрович, который до сих пор рассказывает о событиях того дня со слезами на глазах.
Вывезли всё: лавки, стол и кухонную утварь. Начали ломать дом на доски для школы.
В то время шла компания по ликвидации безграмотности, в каждой деревне должна была быть школа. А где будут жить маленькие дети – ни кого не волновало.
Осталась маленькая банька, в которой они и поселились.
Где-то через неделю пришли за матерью и
забрали её. Куда забрали, за что обвиняют,
детям ничего не объяснили.
Так дети остались одни, без отца и без матери. Ни в какие детдома, ни в какие школы их не брали, снова и снова слышалась фраза «кулачье отродье». Куда отправили родителей и когда они вернутся, они не знали.
Собрались сестры матери и решили взять себе по ребёнку, хотя для них это было тяжело- время голодное, своих ртов хватало. Коля попал к тётке Софье, Иван к Ефросинье, а Владимир к Агрипинье.
Коле очень хотелось в школу, ему нравилось учиться - это заметила деревенская учительница Пичугина Марья Ивановна, которая в тайне учила его читать. О ней Николай Петрович вспоминает с благодарностью.
После предательства Павла Морозова стали жить по лозунгу: «Сын за отца не в ответе». И только тогда Николая взяли в вечернюю школу, где он получил пятилетнее образование.
В 1935 году возвращается мать и собирает всех детей вместе. Из всего конфискованного мать спрятала швейную машинку «Зингер». Она умела не много шить и начала шить на заказ. Денег она не брала, да и какие в то время деньги, в основном расплачивались продуктами: кто молока даст, кто хлеба. Так и жили.
В этом же году пришло письмо от отца: он был уже на вольном поселении, но боялся, что ещё срок намотают. В письме он спрашивал, примут ли его колхозники и как к нему отнесутся соседи. Коля под диктовку матери пишет ему письмо, в котором отвечает, что отнесутся хорошо и говорит, чтобы он приезжал.
Отец вернулся, но в колхоз его не взяли. А рабочие руки в то время бы-ли нужны, боялись, что будет «подрывать» колхозный строй.
Колхоз бедствовал. Да и как он мог стать зажиточным, если руководил им бывший комбедовец, который до коллективизации даже курицу не мог вырастить, а ему колхоз доверили.
Жить негде, на работу не берут, и решил Петр Михайлович переехать в город Белый. Там они выписали лес, начали строительство дома. Помогали им мужья сестёр. Построили они дом, получили приусадебный участок. И вроде бы всё стало налаживаться.
Отец свой срок отбывал на севере, где свирепствует цинга, и знал, что от неё хорошо помогает чеснок, поэтому весь свой надел они засадили чесноком. Урожай продавали по станциям, ездили в ближайшие города. Появились деньги. Им начали завидовать. Стали поговаривать, что Петра Михайловича скоро арестуют.
Начались повальные аресты. Отец почувствовал, что скоро придет и его очередь, и он перестал ночевать дома, ведь аресты в основном производились по ночам. Возможно, у НКВД был порайонный план взять нужное количество человек, вот и брали всех подряд. Наберут сколько надо, можно жить спокойно, а потом всё снова.
Пережив аресты, семья в 1939 всё продаёт и уезжает в Завидово, Тверскую область. В деревне Концово на «чесночные» деньги покупают дом, и отец находит себе работу в лесхозе.
Надвигается война. Петра Михайловича отправляют на трудовой фронт строить оборонительные укрепления, после чего в тюрьму, как неблагонадежного. Позже забрали и мать.
Куда отправили родителей неизвестно. Но и детей не оставили в покое. Уже через неделю пришёл в дом Волков, старший лейтенант госбезопасности, и сразу же задал вопрос: «С каким поручением вас здесь оставили родители?». Провели обыск, но ничего не нашли. В очередной раз забрали в колхоз скот и имущество, Николая и его брата Ивана арестовали, правда, пообещали, что если их оправдают, то колхоз вернёт им всё.
Увезли их в Завидово и посадили в кутузку. Это был 1941год. Дня через два к камере подошли и сказали: «Пригласите на допрос арестованного Шевкина Николая». Николай, как услышал «арестованного», сразу понял, что ему грозит срок.
На допросе прашивали, как он относится к немцам лояльно или нет. Немцы в Завидово были всего три недели, и он видел их только на машинах. Николай спросил: «А как это лояльно?». Ему ответили: «Ни то, ни сё». Он сказал, что так и относится. В протоколе так и записали: « К немцам относится лояльно». После допроса отправили его с братом в тверскую тюрьму. Николая обвинили по статье 58.10 – агитация за то, что прочитал вражескую листовку, на которой был изображён поющий с гармошкой в руках Сталин и надпись: «Последний нонишний денёчек гуляю с вами я, друзья». Этого было достаточно, чтобы осудить. Брата Ивана осудили по той же статье 58.1 – предательство: за кролика, которого у него отняли немцы. А судья обвинил в помощи врагу.
Их отправили в переполненную камеру. Условий никаких, да и какие могут быть условия в тюрьме в полуразрушенном городе? И вот однажды через «кормушку» (окошко, через которое выдавали пайку и баланду) Николай увидел отца, и отец заметил его. Как после долгой разлуки хотелось побежать и обнять родного человека, но этого делать было нельзя, и тогда, Коля тайно передал отцу свою пайку. Отец взял пайку, но не потому что хотел есть, а потому что надеялся, что в ней хоть какое то известие о семье. Поговорить им так и не удалось.
Это была последняя встреча с отцом, никогда больше Николай Петрович его не увидит и, только когда освободится сам, узнает, что отца его расстреляли.
После обвинения военный трибунал как «предателям Родины» Николаю дал 8 лет, а брату 10.
\
Иван
В 1942 году их в телятниках повезли по направлению Кирова, Котласа. Ехали очень медленно: шли военные составы. Кормили протухшей рыбой, пить не давали, хотя все просили пить. За то, что один заключенный хотел набрать в кружку дождевой воды, ему прострелили руку. Вспоминая сейчас об этом, Николай Петрович говорит, что никогда в жизни ему не хотелось так пить как тогда.
Страшный голод. Почти у всех дистрофия. Кожа так высохла, что имела вид чешуи. Заедают вши, после «прожарки» жареных вшей выметали кучами, кроме того, начался тиф…
Жизнь человеческая ни чего не стоила, к смерти относились спокойно, а иногда ею даже пользовались. Был случай, когда умершего человека спрятали под нары и поднимали его мёртвое тело во время переклички, что бы получить на него пайку.
В Котласе, КОМИ АССР, осуждённых посадили на карантин на три недели.
Здесь произошёл любопытный случай. Николай познакомился с часовым который рассказал ему, как надоела эта работа каждый день охранять людей и, если надо, стрелять в них. И тогда Шевкин предложил ему сделку, часовой пропустит его ночью на картофельное поле, он наберёт картошки и уйдёт, а, когда утром заметят его, выгонят. Конвоир согласился. Ночью они так и сделали. На следующее утро подняли тревогу: кто убежал, посчитались вроде все… Но потом заметили, что картошку накопали. Часового естественно выгнали, как он и хотел. Кто накопал картошку – нашли. А в наказание разрешили накопать ещё. За храбрость. Наверное, это был один из немногих положительных моментов во время пребывания в заключении.
А потом восемьсот человек, в том числе и Николая Петровича с братом, этапируют в тайгу на вторую подкомандировку.
Привезли пилы, приказали в первую очередь построить карцер – изолятор, для провинившихся или не выполнивших норму. Многим на первых порах хотелось попасть в него, потому что в нём было тепло, была и крыша над головой.
Жили под открытым небом, ночевали у костра на земле, подстелив еловые ветки.
В 4 часа - подъём, а в 6 часов выходили на работу. Хлеб выдавали крошками по 450 грамм, ели «баланду». Позже построили столовую и бараки.
Николай Петрович вспоминает : «Мы жили, как при коммунизме: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Я лесоруб, что мне надо? Валенки, ватник, шапку, топор, пилу – получил, сделал норму, такую пайку и дали…». Оценивали и физические возможности каждого человека, чтобы назначить норму, для этого была даже создана специальная медицинская комиссия.
В таких «коммунистических» условиях из восьмисот человек к весне за одну зиму осталось восемь. Оставшихся в живых перевели на первую под-командировку, где были заключённые, осуждённые в 1937 году. Условия здесь были получше, но лучше свободы всё равно ничего нет, и Николай Петрович, брат Иван, Нечаев, Гребенкин решили устроить групповой побег. Все они работали в разных бригадах, и чтобы попасть в одну, они должны были не выходить на работу, за это помещали в штрафную бригаду. Так и вышло, они оказались в одной бригаде. Под подклады телогреек спрятали по пайке хлеба, сушеную воблу, огниво.
На работе свалили сосны так, чтобы они упали друг на друга крестом, таким образом они получили заслон от конвоира. Потом развели костёр, уст-роили много дыма, который окутал всё.
Именно в этот момент решили бежать.
Побежали через «запретную» зону в тайгу, начались выстрелы, но, к счастью, никого не задело. Бежали, не останавливаясь, отдышались лишь у реки, по которой сплавляли брёвна. Во время переправы Гребенкин упал, и они остались без огня, огниво было у него. Погода сырая, шёл мелкий, нудный дождь, все вымокли, но останавливаться нельзя, знали, что их ищут.
Вышли на какую-то просёлочную дорогу и по ней набрели на не жилые домики. Там когда-то коми народы заготовляли сено для скота. Зашли в один, там были сплошные нары, печь «по черному» и колья, на которых висела упряжь. Всем хотелось прилечь, поесть и особенно согреться. Николай нашёл кусочек сухой ваты и старым дедовским методом добыл огонь, затопили печку, высушили вещи, сварили суп из крапивы, заправив его воблой, немного отдохнули и отправились дальше, понимая, что их будут искать. Бежали на юг, ориентируясь по муравейникам и деревьям. Еда вскоре закончилась, питались ягодой, мелкой птицей. Когда увидели первые весенние грибы сморчки, решили и их съесть. Сморчки – ядовитые грибы, но есть можно, если долго кипятить, но на это не было ни времени, ни условий. Ели сырыми все, кроме Николая, он ещё с детства помнил эти грибы и не стал рисковать. Спустя какое-то время появились признаки отравления. Ничего не оставалось делать, как идти сдаваться в ближайший главпункт. Вышли на дорогу, на которой был виден след телеги, и пошли. Коля поотстал метров на пятьсот, уж очень он не хотел сдаваться. Ему показалось, что он увидел дымок и подумал, что если там конвоир, то скоро начнут стрелять, так как его товарищи уже подходили к этому месту. Так оно и вышло… Прозвучало два выстрела – это сигнал тревоги. Николай рванул назад в тайгу, рванул, что было сил. Он бежал настолько быстро, насколько мог, но чувствовал, что собака уже «дышит ему в спину». Едва успев залезть под сваленное дерево, собака настигла его. Конвоир удержал её и приказал ему выбираться, иначе он будет стрелять.
Вскоре Коля увидел остальных участников побега. Повели всех на 16 главпункт и посадили в карцер.
Через 3 дня всех беглецов передали конвоирам первой подкомандировки, с которой они бежали.
Били кольями, долго и жестоко. «Даже собаки выли, видя, как избивали конвоиры беглецов», - вспоминает Николай Петрович. Гребёнкина забили насмерть, а остальных заставили выкопать яму для него.
Оставшихся в живых отправляют в штрафной главпункт, откуда выходили редко. Но Николаю Петровичу с братом повезло, они пробыли там все-го сутки: вышел указ, по которому всех осуждённых по 58 статье отправляют в 1-ый главпункт.
Именно здесь Николай Петрович познакомится с известными артистами и с писателем Ждановичем, который писал для бригады материал для постановок. Жданович после освобождения по приглашению Шевкина приедет в Красноярск. Здесь Николай Петрович проявит интерес к художественной самодеятельности и будет включён в центральную актёрскую бригаду.
Здесь он напишет свои первые стихи, из которых меня особенно тронуло одно:
Никто, нигде не ждёт меня
Да и вспомнит то, едва ли.
А если вспомнят, то кляня,
И лучше, что б не вспоминали
И если я домой вернусь,
Исколесивши все дороги,
Никто не бросится на грудь
Никто не встретит на пороге.
Я знаю это хорошо,
Но всё же здесь, в таёжной дали,
Порою хочется ещё
Хоть где-нибудь, но всё же ждали.
Что б чья-то нежная душа
В тиши глухой ночей не спала
И с всхлипом плачущем дыша
Знакомые слова шептала.
Вот почему, не знаю сам,
Пишу стихи, о ком, не знаю,
И счёт томительным часам
Своим обманом сокращаю.
Думаю, это стихотворение отражает всю тоску тех долгих дней и ночей, проведенных в заключении.
Участвуя в художественной самодеятельности, и жизнь стала интереснее, и время потекло быстрее. В свои восемьдесят лет Николай Петрович наизусть помнит все свои роли в пьесах, спектаклях, сценках.
Всем, кто был в актёрской бригаде, давали должности и Николая назначили бригадиром.
Свой срок он отсидел от «звонка до звонка», как говорит сам Николай Петрович.
Брат его освободился в 1953, а он сам в 1954 году.
И вот, когда наступило время ему освобождаться, собралась вся актёрская бригада и дала прощальный концерт.
За 13 лет неволи Шевкин заработал 1700 рублей. Освобождался он в поселке Вожеель, КОМИ АССР. После освобождения всю свою жизнь посвятил культурно-массовой работе. В Красноярске в 1974 года и до пенсии руководил коллективом ДК Цементного завода.
В 1983 Шевкина реабилитировали, после того как он в 1963 году сделал запрос в военный трибунал.
Что такое судьба Николая Петровича в истории России XX века? Это судьба миллионов людей. Страшно подумать, сколько невинных граждан было осуждено, а сколько легло в землю? Горькая судьба Николая Петровича – лишь малая капля в безбрежном море.
Что он видел в этой жизни? Пайку, баланду, голод, холод каждый день.
Чем уж так провинился он перед государством, что лучшие годы жизни провёл в заключении?
Во время интервью Николай Петрович показал местную газету, которая вышла в День памяти жертв политических репрессий, и в ней была статья « Государство возвращает долги», в которой перечислялись льготы реабилитированным.
Возмущает название статьи. Разве можно какими то льготами возмес-тить годы неволи, годы лишений, годы беззакония? Нет, нельзя! Никогда го-сударство не искупит свою вину перед уходящим поколением.
Николай Петрович о пережитых годах говорит так: «Жизнь наша – это маленькая прогулка к смерти по дороге несправедливости».
«Незнакомой девушке Гале»
Если ты без знакомства, без встреч
Подожгла мою молодость снова
Твоё имя я буду беречь,
Как сокровище края, родного.
До сих пор молодые лета
Здесь, в тайге, иногда лишь мечтами
О весне, о душистых цветах,
И нашли это всё звуках Гали.
Под звон пил, под морзе топоров
И в берлоге глухого барака
Одиночеством, живя вчера,
А сегодня я вспыхнул средь мрака.
Счастья юных, утерянных дней
Будет солнце для нас улыбаться
И не может быть страсти сильней,
Как быстрее с тобой повстречается.
Ничего, что меня будет жечь
Много лет твоё девичье слово,
Твоё имя я буду беречь,
Как сокровище края, родного.
Это стихотворение было написано Николаем Петровичем в лагере в 1947 году, в ответ на письмо незнакомой девушки.
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»/Работы, присланные на 5 конкурс (2003/2004 г.)