Автор работы: Александр Сергеевич Медведев, ученик 10 класса "А" СШ № 1 г.Минусинска
Руководитель: Татьяна Алексеевна Зыкова, корреспондент газеты "Надежда и Мы"
Считается, что попросить прощения - значит компенсировать человеку (хотя бы частично) пережитое. Но в некоторых случаях это ничего не меняет. Например, кое-кто из реабилитированных, как героиня моего рассказа, считает долгожданную когда-то справку о реабилитации чем-то вроде издевательства. Во-первых, получила она ее тогда, когда в ее жизни она уже ничего не изменила. В зрелом возрасте, когда уже и работу нашла с клеймом «репрессированная», и вышла замуж за нелюбимого (зато ровню - тоже из репрессированных, потому что любимого парня обещали «взять под комендатуру», если он на ней женится). И в старости она не отдыхает, а мотается (пока безуспешно) в краевой центр за 400 километров (и это в 75 лет!), чтобы «выбить» свои льготы по оплате за жилье. Для большинства их сумма - сущие копейки, а для старушки на пенсии они были бы так существенны, но и эти льготы почему-то отменили на местном уровне. Между тем, не у многих реабилитированных, пожилых людей есть силы бороться за свои права. Выходит, они безмолвно переплачивают за то же жилье, смирившись с беспределом чиновников. Если это у государства называется «попросить прощения», то что-то не в порядке с этим государством!
Но... свою судьбу человек не выбирает. Он лишь может выбрать, как к ней относиться. Часто так получается, что в одной семье живут люди, пережившие одно и то же и от этого ставшие абсолютно разными - счастливыми и благодарными жизни за то, что в ней было хорошего и недовольными ею за то, чего она не дала, а могла бы...
Софии Васильевне Морозовой (в девичестве Лехчун) за семьдесят, но дел у нее до сих пор - уйма. Домашние - не в счет. Она полна решимости «выходить» свои вдруг исчезнувшие «местные» льготы по оплате за жилье (говорит, что исхитрилась бы и прожила без них, да принципиально хочется поставить чиновников на место, они отмахиваются от реабилитированных, «как от надоедливых мух, как будто мы по своей воле мотали сроки, чтобы потом выпрашивать подачки у государства»). А, кроме этого, успевает она обожать свою внучку Аленку, создавать буквально из ничего вкусные тортики и салаты, петь в хоре ветеранов, часами рассказывать о своем любимом деле - кружевоплетении (освоила она его девчонкой в ссылке, чтобы прокормиться, потом оно стало занятием для удовольствия, только вот теперь из-за слабеющего зрения садится мастерица за коклюшки все меньше) и о том, какие замечательные у нее были папа с мамой, сохранившие своих троих детей в нечеловеческих условиях. А ее ныне покойная сестра Анна до конца своих дней жалела, что все сложилось так, а не иначе, как будто в силах была что-то изменить. И даже как-то попеняла отцу, что это из-за него детям пришлось мотать срок. Пережить ребятишкам тогда пришлось такое, что и за это мнение ни в коем случае нельзя судить. Неизвестно, как бы мы себя повели, окажись на их месте.
Но, несмотря на разное к жизни отношение, в памяти сестер и брата Лехчун навсегда отпечатался страшный крик отца, когда кормильца насильно отрывали от семьи: «Деточки, я ни в чем не виноват! Поверьте, деточки!» Он всю жизнь доказывал им это. А когда (уже перед смертью) доказал, заветная справка о реабилитации в жизни его детей уже ничего не меняла.
Жить и трудиться по совести, старательно и честно выполняя свои обязанности... Даже «кристальных» людей, живущих по этим принципам, они в годы сталинских репрессий не спасали, а в некоторых случаях становились их «виной», исковеркавшей их судьбу. Полный абсурд и беззаконие! Так нелепо пострадала и семья Лехчун - только за то, что ее глава добросовестно выполнял свою работу.
Родилась София Лехчун в городке Печоры Псковской области (тогда он относился к Эстонии). Ее папа, Василий Иванович, был очень уважаемым человеком. Работал он инспектором по продаже швейных машин «Зингер» и сепараторов, и о нем далее писали в журнале. Мама, Анна Михайловна, шила дома на заказ и присматривала за троими детьми.
Чем отличается пришедшая советская власть от привычной эстонской, семья понять так и не успела, ее быстренько сослали.
Из эстонского детства София помнит только, что нигде больше не встречала такой чистоты. И когда ее привезли в числе спецпоселенцев из Печор в сибирское село, где грязи по колено, она испытала самый настоящий шок.
Она вспоминает: «Мы сроду такого не видели, у нас же мощеные улицы везде были, круглым камнем выложенные, хотя городок по размеру - половина Минусинска, в котором я сейчас живу. А возле дорог обязательно канавки для стока воды выкопаны, а за канавками - тротуарчики с деревянным настилом. И каждый хозяин возле своего дома травку вырезал ножичком между выложенными камешками, чтобы красиво было. Я и сама бабушке помогала это делать».
После прихода Советской власти глава семейства Лехчун стал работать домоуправляющим, а его жена продолжала шить дома и управляться по хозяйству. Жили по-прежнему не в богатстве, но в уважении.
Когда началось повальное «раскулачивание», и жители города один за одним исчезали в неизвестном направлении, оставшиеся соседи переживали и, обсуждая случившееся меж собой, в сказки о невесть откуда взявшихся в таком количестве «врагах народа» не шибко верили. Но все же не понимали: «А тогда за что?» Ведь работать с утра до ночи и надрываться на собственном хозяйстве, чтобы обеспечить достойную жизнь семье в Эстонии всегда считалось нормой.
Настал черный день и для семьи Лехчун. По общепринятому представлению раскулачивать их было не за что: отец-служащий кормит домочадцев на свою зарплату, мать пытается наскрести какие-то копейки, горбатясь за швейной машинкой, семья мотается по съемным квартирам... Василия Ивановича погубило... добросовестное отношение к своей работе.
Жила на вверенном ему участке одна дамочка легкого поведения, которая ни днем ни ночью не давала покоя соседям, заводя в квартире громкую музыку и устраивая у себя громкие оргии и попойки. Домоуправляющий и пошел принимать меры по жалобам жителей - сделать предупреждение нарушительнице порядка. А у нее на ту пору возьми и окажись кавалер - важный начальник из городской администрации по фамилии Бирюков, который пригрозил Лехчуну: «Ты запомнишь меня!» И через месяц началось...
Вспоминает София Васильевна: «11 июня 1941 года я была в пришкольном лагере, и вдруг спрашивают меня два здоровенных типа. Меня к ним подводят, а они без объяснений пионерский галстучек с моей шеи сдирают и ноги об него вытирают при всех. Учительница как стояла, так и остолбенела, только выдавила: «Галстук-то причем?» Я стою и плачу, стыд-то какой пришлось вынести! А они объявили всем, что дочь врага народа забирают, сграбастали меня в машину и домой привезли. А там уже и отец, и брат с сестрой шмотки собирают. Два часа нам на сборы дали и норму - 15 кг на человека.
Ну что у нас было нажито тогда? Несколько кроликов, швейная машина, мотоцикл и кое-что из мебели. Рады были, что в большом пожаре 1937 года хоть это уцелело. Тогда весь город горел, ветер был большой, от одного дома к другому пламя перекидывалось, и пожарные его не могли остановить. Хотите верьте хотите нет, но только та окраинка уцелела, где церковники успели икону пронести. Мы как раз жили в той стороне, и уже к худшему готовились, выносили в сад и развешивали повыше на деревья платья, которые мама людям шила. Перепугались насмерть, но стихия нас пощадила. А люди - нет.
Почти ничего нужного взять с собой в ссылку не разрешили, как ни упрашивали. Только то, что на себя успели насдевать, да немного вещей. Мебель - нельзя, и швейную машинку «Зингер» - кормилицу нашу тоже приказали оставить. Потом, уже в ссылке, мать смогла приобрести еще одну. А я, дурочка, ее продала потом. Не на что было хоронить маму».
Привезли в числе прочих семью Лехчун на станцию. Три дня там продержали людей, а потом рассовали их по скотским вагонам. Женщин с детьми и вещами - в одни, а их мужчин - в другие, в конце состава.
Недели две ехал поезд со спецпоселенцами до Урала, по пути днями простаивая в каких-то тупиках. Правда, раз в сутки людей кормили - приносили по два ведра на вагон плохонького супа или каши. Туалеты были устроены тут же, в вагонах: в виде сквозных дыр.
Когда переезжали Уральские горы, после одной из остановок поезд вдруг стал короче. Три вагона с мужчинами отцепили, чтобы устроить над главами семейств суд. Ибо именно их власти считали главными преступниками перед Родиной, за чей «грех» поехали в ссылку родные.
Очень уж долго поезд стоял в Свердловске (а до места ссылки ехал, наверное, целый месяц). И тут-то обратили внимание узники вагонов, что мимо них на запад идут военные машины и ребята-новобранцы. Так узнали от кого-то, что идет война.
Трагические нелепости в судьбе семьи Лехчун (которая, впрочем, мало чем отличалась от судеб других семей того времени) продолжились и дальше. После войны глава семейства нашел своих жену и детей и сообщил им, что освободился, звал к себе в южно-сибирский городок Минусинск, в котором осел. А они не могли приехать, потому что до сих пор «мотали свой срок», и уезжать с места поселения им было запрещено, как и оставлять свою работу. Такой вот парадокс получается - по официальным документам семью выслали и наказали из-за отца, которого объявили врагом народа. Но то, что его освободили, оказывается, совсем не значило, что его семья автоматически получит свободу. Никто и не подумал ее возвращать. Самой изощренной местью или безалаберностью можно назвать то, что семью - бабу с малолетними ребятишками, наказывали гораздо дольше, чем ее главу.
Вначале Софию с братом, сестрой и мамой привезли в Красный Яр Томско-Кривошеинского района. Мать стала ходить на работу, детей определили в школу. Без необходимых вещей приходилось туго. У Софии были одни обутки с братом напополам, а одеваться и вовсе приходилось какие-то «опорки». Но не поэтому мать не хотела отпускать детей в школу, а потому что «отродков врагов народа» там обзывали, устраивали им бойкоты и жестоко били.
София Васильевна помнит, как одноклассники кричали на нее: «Дочь предателя, враг народа, это из-за тебя моего папу в гроб забили и других солдат фашисты убивают!». Шла война, ребятишки были настроены агрессивно. А взрослые... Взрослые подогревали их ненависть по отношению к «вражеским детям», даже науськивали на них порой. Мать Софии вначале крепилась, видя синяки и кровоподтеки на своих ребятишках, а однажды не выдержала и не отпустила их больше в школу. Сказала: «Пусть мои дети лучше будут неграмотными, зато здоровыми». Так что образования дети Лехчун не получили. С первого взгляда может показаться, что произошло это не по вине государства, а если разобраться, то агрессивные настроения, не дававшие «вражеским детям» учиться и потом более-менее устроить свою жизнь, как раз и были порождением государства, его политики. Продуманной стратегией.
Вскоре спецпоселенцы, особенно молодежь, стали устраивать побеги, и чтобы остальным было неповадно, отправили их в глухую тайгу. Поселили в заброшенные строения старообрядцев, построенные из дерева без единого гвоздика. Даже двери болтались на деревянных шпонках и медвежьих кожах.
Там и взрослых, и детей заставили добывать живицу. София с мамой ходили каждый день шкурить деревья, выходных и праздников в химлесхозе (так называлась организация, на которую они работали) не знали. Если только серьезно заболеет кто. Среди других воспоминаний того периода - мастер участка Виктория, молодая надменная женщина, ненавидящая все «вражеские семейства», особенно - детей. Она их в обязательном порядке заставляла работать, угрожая «иначе не будет этим дармоедам пайки хлеба. На нашем участке не должно быть иждивенцев». Братишка Софии пошел курьером, было ему на ту пору двенадцать лет. Носил документы, порой за пятьдесят километров по тайге, два раза еле разминулся с медведем. Домой пришел - оказалось, что от страха «наклал» в штанишки. Иногда его подвозили на лошадях или на быках, но чаще ходил пешком.
Софии наравне со взрослыми бабами пришлось поднимать тяжелые деревянные, да еще обросшие засохшей смолой, ведра. Девчонка надорвалась вся, ходила согнувшись. А потом и вовсе расхворалась. Бараки, в которых жили семьи «врагов народа» были рассохшиеся, продуваемые ветром, с земляными полами и окошками, собранными из осколков стекла - не было мужиков, чтобы в порядок их привести. Жило в каждом из таких домов больше двадцати человек, и на всех - одна железная печка. И вот от постоянного холода и тяжелого труда Софию всю «скрутило», и пять дней она ничего не ела, находилась почти что между жизнью и смертью. Помнит только, как мать, придя с работы, вставала на коленки перед топчаном, на котором она лежала и плакала-плакала-плакала. Потом уже, когда дочь поправилась, мать призналась, что почему-то была уверена: «Помрет София - ни за что мне из тайги не выбраться!».
Как только София пошла на поправку, мать стала всеми правдами и неправдами добиваться, чтобы ее семью перевели обратно, в Томско-Кривошеинский район с более мягким климатом. И в конце концов ей это удалось. В Красном Яре мать определили на работу, а детям позволили не работать, но они все равно устраивались к частникам: не за деньги - за прокорм. Голодно было: матери давали 400 граммов хлеба, а ребятишкам - по 100-200 граммов. За это время София «и по нянькам и по прислугам была, ничем не брезговала». Жена начальника леспромхоза, у которой довелось прислужничать, вместо платы за труд научила на коклюшках кружева плести и ковры вышивать. Потом эти умения не раз выручали, помогали заработать на кусок хлеба. Кружева София Васильевна из чего угодно за годы ссылки научилась плести - с материалами тогда вовсе туго было: и из грубых катушечных ниток, и из обрывков шерстяных.
София Васильевна вспоминает: «Мама потом говорила, что ей с нами легко в ссылке было. Потому что мы, дети, никогда не просили есть».
Об этом периоде жизни семьи Лехчун никто не расскажет лучше Софии Васильевны. Ей слово: «Жизнь есть жизнь, и во время ссылки у мамы появилась возможность выйти замуж. Но она отказалась, сказала, что любовь не рождается на гОре. А после войны нас папа разыскал, написал, что свое он отсидел - пять лет в Красноярском крае. Он нам денег прислал, полторы тысячи рублей. А на ту пору 150 рублей ведро картошки стоило, так что мы быстро потратили эту сумму.
Папа осел в Минусинск, звал нас в письмах туда. Говорил, что климат хороший. Он устроился куда-то сторожем, и ему дали комнатку в бараке. Он почему-то просил нас с собой ничего из вещей не брать - говорил, что у него все есть. А к нашему приезду его обокрали подчистую, ничего не оставили, даже подушек. И мы у себя все продали, чтобы к нему ехать, остались, в чем были. Так что снова пришлось туго. Но это будет потом, а пока мы просто не могли к нему приехать, потому что нас и не думали освобождать. Решили бежать, но снова вмешался нелепый случай.
Продали все вещи, уже буквально «сидели на чемоданах», выжидая удобного случая, как вдруг... Мама наша на пилораме работала, но денег все равно не хватало. И вот она потихоньку ходила на ту сторону Оби - в поселок Бодайбо шить. В воскресенье обшивает людей, а ночью возвращается с подработки обратно. Но поселок, в который она ходила, располагался в соседнем районе, а туда ей было нельзя. Узнали в прокуратуре и отдали ее под суд. Дали бумаги: «Иди в Кривошеинский район, там тебя посадят». И не сбежишь - дети малые остались. Она пошла в райцентр (это 50 километров по декабрьской стуже), ночевала по пути где-то в зароде, руки пообморозила, документы подала, а ее пожалели и отпустили, сказали: «Ой, мамаша, за что же вас судить? Идите к своим деточкам!».
Она домой вернулась, вся обмороженная, полуживая и не смогла сразу на работу выйти - так ее теперь за это арестовали. Подъехала лошадь, бросили ее в сани и увезли. И вот нашу мамочку забрали (отсидела она год в томской тюрьме за невыход на работу и за то, что по приезду из райцентра вовремя не отметилась и не доложилась), а у нас есть-пить нечего, все продано. Пришлось сорваться к папе, долго добирались пароходами.
А как приехали - оказалось, что его обокрали и кормить нас у него нечем и даже устроить негде (спать пришлось вчетвером на одной кровати без подушек и белья, укрываясь каким-то ковриком). Сам он в одном костюме остался, и я приехала в одном платьице (подаренном хозяйкой, у которой служила). В общем, пошли мы устраиваться на работу. Меня взяли на сезон в колхоз деревни Малая Минуса. Я весь сезон и отработала там в одном платье. За зародом водичкой помоюсь, волосы холодной водой пожулькаю, штанишонками своими вытрусь, а потом одежду сполосну и на себя сырую надеваю - сохнуть. Кругом народ, больше никак.
Домой приехала с заработков, а там получше стало - папа в клуб госторговли сторожем устроился, квартиру получил. Меня устроил техничкой и истопником там же, сестру - на контроль, брат столяром где-то подрабатывал.
Вроде полегче зажили (конечно, не так, как в Эстонии), только вот без мамы плохо, так и не освобождали ее. Из тюрьмы она вышла, а покинуть территорию района так и не могла, была «под комендатурой», где должна была отмечаться. Такая жизнь могла продлиться сколько угодно, даты окончания срока «наказания» ей никто не сообщал. В итоге, на свой страх и риск, к нам в Минусинск она сбежала. Договорилась с капитаном парохода, что тот ее довезет. А за это она дорогой его жене шить будет. Вот так наконец семья воссоединилась».
Отец не оставлял попыток доказать детям, что невиновен. Но долгожданная справка о реабилитации, которую он «выбил» незадолго до своей смерти, никак не повлияла на их жизнь, они уже устроили свою судьбу с клеймом «дети врага народа».
Так как София с братом и сестрой в Минусинск сбежала без официального на то разрешения, о своем «ссыльном» прошлом при устройстве на работу она старалась помалкивать. Но все равно вскоре об этом стало известно. К тому времени она уже обжилась в Минусинске, работала на винзаводе, в общем, жизнь начала устраиваться. И вот приходит как-то София домой, а мать ей сообщает, что ее разыскивают, «под комендатуру» снова взять хотят, как и других детей.
Сестра успела в Таллин уехать, долго потом не писала родным, чтобы не навлечь на себя и на них беду. «И мне надо было сразу сбежать, в другом городе меня не имели права брать, - делится София Васильевна, - а я туда сама пошла. Я тогда еще в экспедиции подрабатывала, сразу же повезли меня с работы увольняться. А потом - снова клеймо «дочь врага народа», и на работу никуда не берут, я полгода проплакала - нигде устроиться не могла. Мама шила дома, я ей помогала, а y папы и брата руки были золотые - они быстро нашли подработку».
Пришлось устраивать Софии свою жизнь с начала. Пора уже было семью заводить, и парни находились хорошие, но как узнавали, что она в ссылке была и «под комендатурой» находится - исчезали. Один парень ей особенно в душу запал, хотел увезти ее под Красноярск, по пятам ходил. А как дело к свадьбе стало продвигаться, узнала София, что в случае замужества и ее мужа «под комендатуру» возьмут, стала избегать любимого, чтобы не портить ему жизнь.
С работой тоже все складывалось не лучшим образом - брали на самые «грязные» и тяжелые места, куда никто не шел. Работая на пищекомбинате, познакомилась она с мужчиной из раскулаченных. Ровню себе нашла. Позже замуж за него вышла, хотя и не любила, детей родила. Но не был счастливым тот брак, спустя несколько лет супруги расстались.
Когда старший сын родился, София еще «в репрессиях» была. И только в 1968 году ее отцу удалось выхлопотать справку о реабилитации, пришла она на его имя: «за отсутствием состава преступления». Тогда в жизни Софии все уже более-менее «устаканилось», и заветный этот документик уже ничего не изменил: смирилась она и с неполученным образованием, и со своей непрестижной работой, и с нелюбимым мужем рядом...
И только в 1989 году на всех членов семьи удалось «выбить» отдельные справки. При этом выяснилась любопытная деталь - официально члены семьи Лехчун считались освобожденными со спецпоселения аж в 1956 году, но тогда им об этом никто ничего не сказал. Постановление о выселении также было отменено как незаконное.
Обычно в этом месте принято говорить что-нибудь типа: «Справедливость восторжествовала» и заканчивать рассказ. На самом деле до торжества справедливости в этой истории (и в тысячах других подобных) далеко.
Более шестидесяти лет, большую часть жизни, прожила София Васильевна в Минусинске, и на Родину - в Печоры возвращаться не собирается. Да и куда? К чему? В Сибири - могилки мамы, отца и брата. Нажитых родителями вещей на Родине все равно не сохранилось, и компенсировать их утрату вряд ли кто-то будет. На все нужны нервы, силы... Живет она сейчас очень скромно в маленькой квартирке (полученной когда-то, во время всеобщей раздачи жилья, от своей работы) и была бы этому безмерно рада, и ничего бы больше не просила у родного государства, если бы...
Просто осталась в старушке вера в справедливость. Не так давно сняли с нее льготы по оплате жилья местным постановлением, по двум пунктам - за капремонт и за содержание жилплощади. Говорят - квартира приватизированная, вот и платите за все сами. А пока городские чиновники «бодаются» с краевыми по этому вопросу, старики вроде Софии Васильевны переплачивают.
«Мне сто сорок рублей к пенсии недавно добавили, а сто шестьдесят девять «сдирают». Издевательство. Такое ощущение, что государство нас специально «добивает». В молодости жестоко обидело, и теперь ошибки не исправляет, а продолжает свои репрессии», - поделилась своей болью София Васильевна.
И мне НЕЧЕГО ЕЙ БЫЛО ВОЗРАЗИТЬ...
Источником для написания работы послужили неопубликованные воспоминания Софии Васильевны Морозовой (записанные во время встреч с ней 20, 30 октября и 18 ноября 2004 года.
/ Наша работа/Всероссийский конкурс исторических работ старшеклассников «Человек в истории. Россия XX век»